столовой стол. Он пожал руку Эхтману и Хойзерман.
— От имени советского командования благодарю вас за ту неоценимую помощь, которую вы оказали следствию. Надеюсь, поставлена последняя точка в расследовании факта гибели Гитлера и Евы Браун. С уверенностью могу заявить, что именно сегодня в этом кабинете завершена самая страшная в истории человечества война. Спасибо вам.
В столовой оживленно обсуждали успешное, как всем казалось, завершение следствия. Грабин, заметив, что немцы чувствуют себя неловко, отдал приказание выдать им продуктовые наборы, усиленные водкой, взять с них подписку о невыезде из Берлина и сопроводить домой.
Савельев и Сизова проводили немцев до машины. Эхтман, ошалевший от неожиданно свалившегося подарка, уселся на заднее сиденье «виллиса» и, никого не стесняясь, стал доставать содержимое из большой картонной коробки. Он жадно обнюхивал свертки с колбасой, шпиком, пачки чая, печенья, папирос, с удивлением разглядывал банки с рыбными и мясными консервами. Потом все осторожно сложил обратно, сопровождая свои действия еле слышным бормотанием. Он забился в угол сиденья, поставил коробку на колени, обнял ее руками, положил на нее голову и закрыл глаза.
Кети Хойзерман была в хорошем настроении. Она извинилась перед Савельевым за свое поведение при их знакомстве, объясняя свою несдержанность обычным страхом.
— Если бы вы знали, господин подполковник, что мы наслышались о зверствах русских. Я боялась изнасилования, боялась, что меня просто ограбят и убьют. В вас, — улыбаясь, она обвела рукой Савельева, Сизову, младшего лейтенанта Иванова, старшину Кулешова, — я увидела совсем других русских. Вам, фрёйлейн обер-лейтенант, — Кети дотронулась до плеча Сизовой, — и вам, господин подполковник, — она сделала книксен Савельеву, — я желаю счастья и любви.
— Будьте и вы счастливой, Кети, — за всех ответила Сизова.
Младший лейтенант Иванов усадил Хойзерман на заднее сиденье, положил рядом коробку с продуктами, сам занял командирское место и, приняв забавно-величественный вид, приказал Кулешову:
— Вперед!
Старшина Кулешов лихо рванул с места и погнал машину по Берлин-Буху в сторону центра. Ему очень хотелось побыстрее выполнить приказ, развести немцев и вернуться к столу. Он знал, как только офицеры завершат застолье, старшина Кухаренко все припрячет. И не достанется тогда бедному Кулешову ни кусочка шпика, ни колечка колбасы. Младший лейтенант Иванов всю дорогу кокетничал с Хойзерман, веселил ее анекдотами и разными байками. Когда машина остановилась у дома Кети, Иванов подхватил коробку с продуктами, помог немке выбраться и проводил ее до квартиры. Через минуту он весь сияющий выскочил из подъезда и радостно объявил Кулешову:
— Остаемся! Фрёйлейн Хойзерман приглашает нас на кофе.
— Я тебе останусь! — завопил старшина, схватил Иванова за рукав кителя и рывком втащил в «виллис». — Дон Жуан хренов. У себя кофе напьемся. Поехали!
За столом в столовой остались Грабин с Савельевым.
— Ну, вот и все, дорогой мой тезка. — В голосе Грабина звучала нотка грусти. — Мы с тобой наконец закончили войну. А знаешь, сегодня я почувствовал опустошение в душе. Это как в работе краснодеревщика. Делаешь, делаешь годами дорогой гарнитур, каждую линию в фактуре дерева знаешь, запах его стал родным. А закончишь, пустота внутри остается. Будто душу свою вместе с гарнитуром заказчику отдал.
— У меня такое же состояние, товарищ полковник. Конечно, это здорово, что мы смогли так быстро следствие завершить. Но, честно говоря, очень хочу вернуться в университет.
— Я тебя понимаю. Хотя и не одобряю. Ты стал настоящим профессионалом. Твой опыт государству нужен. Сам знаешь, у контрразведчиков, как у сталеваров, непрерывное производство. А работы после войны только прибавится, уж ты мне поверь.
Грабин закурил, оглянулся по сторонам.
— Знаешь, друг мой любезный, вожди приходят и уходят, а разведка и контрразведка остаются навсегда.
— С этим согласен. Не согласен с другим. Контрразведка не должна бороться со своим народом, с идеями, чувствами и эмоциями людей. Не инквизиция же мы в самом деле. Вы поглядите, сколько десятков тысяч бойцов и командиров за годы войны мы в лагеря и в штрафбаты отправили. Главным образом за что? За минутную слабость человека, за слово, оброненное в сердцах, от холода, голода, боли, ошибок командования, от письма, полученного из голодного тыла. Сколько же дивизий расформировано и снято с фронта нашими руками? — Савельев разлил по стаканам водку. Выпили, не закусывая. — Надоело, когда меня боятся. Все чаще становится стыдно называть контору, в которой служу.
Грабин поглядел на Савельева уставшими, умными глазами.
— Ты прав во многом, Савельев. В одном не прав. И ты прекрасно знаешь об этом. Вспомни сорок третий год, когда создавался Смерш. Что мы с тобой, а с нами сотни других офицеров, пришедших из армейской разведки, увидели тогда? Особистов, годами служивших в НКВД и умевших шить дела на командиров и красноармейцев. Но ничего не смысливших в оперативно-розыскной работе. Даже структуры немецких спецслужб они тогда не знали. А значит, и не понимали, с кем воевать приходится. Вспомни, Саша, как мы фактически с нуля создавали подразделения розыскников из наших разведчиков. Вспомни операции по захвату немецкой агентуры и диверсантов. А радиоигры? А наши агентурные операции? А ликвидация банд националистов и фашистских пособников? Ты что, забыл, как сам варился в этом котле? За что награды получал? А разве ты не видел трусов, паникеров, мародеров, предателей? Ты что, все это забыл? А ведь это только на нашем родном фронте. — Грабин помолчал, в упор глядя на Савельева. — Ты когда-нибудь задумывался, сколько сотен тысяч наших бойцов было спасено благодаря деятельности военной контрразведки?
— Да все я понимаю, товарищ полковник. И помню все по дням.
Грабин, как будто не обращая внимания на слова Савельева, продолжил:
— Но, если бы в контрразведке не служили такие люди, как мы с тобой, как подполковник Кирпиченко, Лена Сизова, было бы в сто раз хуже и страшнее. Запомни, Савельев, раз и навсегда: мы, смершевцы, такие же солдаты, и как все бойца Красной армии немало сделали для достижения победы. Именно этим мы должны гордиться. А стыдятся пусть, у кого руки в крови. Нам с тобой стыдиться нечего.
Они вышли на улицу. Свежий воздух омыл лицо, защекотал шею, заструился в легкие. Свет из окон госпиталя, помещений, занимаемых военной контрразведкой, причудливыми рисунками освещал тротуары и проезжую часть.
— Пойду писать рапорт Вадису о завершении дела, — Грабин вновь закурил. Было видно, ему совсем не хотелось идти писать рапорт, не хотелось оставаться одному, — завтра с утра поедем с тобой к нему с докладом. Да, ты слышал, ходят слухи, Вадиса назначают начальником управления военной контрразведки Смерш Группы советских оккупационных войск в Германии? При главнокомандующем маршале Жукове.
Савельев засмеялся.
— Ну, если по
