А к чему это я вспомнил? К тому, что переодевались мы во что угодно, но в американской военной форме еще никогда на задание не ходили. Пока никто из нас не мог с уверенностью сказать: хорошо это или плохо – шляться по Афгану в штатовской форме. Это смотря кого встретим. Если мобильный патруль коалиционных сил на бронетранспортере – это плохо, раскусят нас сразу. Если талибов – еще хуже, те нас даже кусать не будут, сразу попытаются отрезать нам головы. Если кого-то из местного населения – тоже не сахар, тотчас продадут инфу талибам, что-де по пустыне бродят четверо зачумленных янки без средств связи и бронежилетов, и талибы попытаются отрезать нам головы…
– Пошли, парни, – скомандовал я, когда электронная стрелка на дисплее навигатора замерла, указывая направление к заданной точке.
Я зашагал по песку первым. Остап, по давно отработанному порядку, за мной. Смола – чуть правее, Удалой – чуть левее. Привычная, рутинная боевая работа началась.
Через полчаса мы поднялись на окаменевший бархан и застыли на его рассыпчатом, как печенье, гребне.
– Херня какая-то, – произнес Смола и опустил ствол винтовки на локтевой сгиб.
– А этот Фролов шутник, однако, – отозвался Удалой и, опустившись на колено, приник к окуляру снайперской оптики.
– Может быть, ошибка в координатах? – без надежды предположил Остап.
В километре от нас шевелился, как муравейник, оживленный кишлак. Конечная точка, куда мы должны были прибыть, находилась как раз в самом его центре.
– Ну скажи что-нибудь! Ну ответь! – нервно говорил я, включая и выключая смартфон.
Аппарат с запыленным дисплеем молчал. Фролов разговаривал со мной, когда считал нужным.
– Они хотят сказать, что склад с героином – там? – уточнил Остап.
Кого Остап имел в виду под словом «они»? В моем же сознании все зло и нелепость нынешнего задания ассоциировались исключительно с Фроловым. Кондратьев был необыкновенно тонким стратегом и тактиком, его операции всегда отличались логикой и продуманностью, и он не мог нагородить такой лабиринт загадок и вопросов. К тому же его уже не было на свете. «Владимир Владимирович» был для меня малознакомой фигурой, которая еще не зацепилась в моем сознании, и мне было трудно его оценивать. Оставался Фролов – тоже малознакомый, но выразительный и откровенный негатив, который лично отдавал распоряжения. Вот мои виртуальные шишки и неслись в его голову: Фролов что-то начудил, Фролов что-то перепутал, Фролов предатель и подонок.
Постараюсь объяснить, почему я так нервничал.
Афганский кишлак – это всегда притон заговорщиков. В каждом кишлаке – своя банда и свой заговор. Чужаку там почти всегда не поздоровится. Зайти туда легко, выйти – маловероятно. Заговорщики не боятся власти, потому что власть сама их до усрачки боится; заговорщики всегда нищие, голодные и многодетные; заговорщики всегда готовы убить человека или сделать с ним что-то плохое, если это будет им выгодно. Все обитатели кишлака – сплоченные единомышленники. Они сделают свое черное дело в путаном лабиринте дувалов быстро и бесшумно.
Вообще, по умолчанию в чужие кишлаки просто так никто никогда не лезет. Властям, как я говорил, там делать нечего. Власть зачастую даже не знает о существовании многих кишлаков, затерянных в пустыне. Туристов и путешественников в Афгане не бывает, но даже если туда сунется какой-нибудь экстремал, он не сойдет с главной автомобильной магистрали, и уж тем более не пойдет в заброшенный кишлак. А вот военные – те да, они на свою голову иногда заходят в дувалы. Наши солдаты ограниченного контингента в свое время часто это делали, выполняя приказы. Солдатам везло, если обитатели кишлака заблаговременно сваливали оттуда, и тогда можно было относительно безопасно послоняться по узким пыльным улочкам и заглянуть во дворы и сараи. Американские солдаты сегодня стараются обходить кишлаки стороной или сравнивать их с землей ковровой бомбежкой. Пендосы для афганских кишлаков – самая лакомая добыча. За убитого солдата талибы отвалят кучу бабла. А можно еще взять в заложники и потребовать выкуп. Кроме того, у пендоса отличное снаряжение, винтовка, бронежилет, электроника, оптика ночного видения – все это можно продать в торговую лавчонку за хорошие деньги или просто обменять на жратву и одежду. Словом, пендос, забредший в кишлак, подобный нашему, – все равно что осетр с черной икрой, попавший на крючок рыбаку в пруду, в котором ничего, кроме пескарей, отродясь не водилось.
А мы сейчас были именно пендосами. И глупая электронная стрелка навигатора требовала, чтобы мы зашли в центр гудящего, как улей, кишлака.
– Склада, конечно, там нет, – размышлял я, разглядывая кишлак через оптический прицел. – Это было бы очень глупо. Все равно что хранить мед в медвежьей берлоге. Тогда в чем смысл? Зачем мы должны туда зайти?
У каждого по двадцать патронов. Всего восемьдесят. Из защиты – только каски. Для бойни в толпе они почти бесполезны. Средств связи нет. Помощи ждать неоткуда. Никаких других приказов, кроме как тупо следовать к точке, переданной нам при помощи SMS, не поступало. Твои действия, командир?
Это я так сам с собой мысленно разговаривал. Здравый смысл и инстинкт самосохранения хором голосили: не ходите туда!! Прячьтесь и ждите внятного приказа! Либо разворачивайтесь и пробивайтесь к туркменской границе, а оттуда – в Ашхабад, в российское посольство. И конец моей карьере, карьере всесильного, невероятно удачливого командира группы спецназа ВДВ…
– За мной, – будничным голосом и негромко произнес я. – Оружие опустить стволами вниз. Держаться плотной группой. Не реагировать на провокации. По возможности ни к чему не прикасаться. Огонь открывать только по моему приказу… И вообще, – после паузы добавил я, – источать из себя флюиды гуманности, дружелюбия и толерантности.
– Командир, – отозвался из-за моей спины Смола. – Последнюю фразу переведи, плз…
– Сделай такое выражение лица, будто ты собираешься перецеловать всех кишлачников в жопу, – вместо меня перевел Остап.
– Заодно и ишаков, – добавил Удалой.
– Нет, – не согласился Смола, передергивая затвор. – Это выше моих сил. Мне проще заставить духов целовать себя в жопу.
– Представлю себе картину, как страшная беззубая старуха хватает своими грязными когтистыми лапами твою волосатую ягодицу, выпячивает синие мокрые губы… – начал было фантазировать Остап, но я оборвал:
– Отставить разговоры!
Мы шуршали камнями, поднимали пыль и приближались к крайнему дувалу. Горячий ветер донес до нас запахи первобытного афганского жилья: горьковатого дымка, овечьего навоза и старческих лохмотьев. Несколько черноголовых пацанов в широких серых шароварах и с пятнистыми от грязи лицами застыли, глядя на нас, а потом резко, как по команде, развернулись и скрылись в глубине сараев. Некоторое время мы никого не видели, но отработанная бойцовская интуиция подсказывала, что за нами следят сотни невидимых глаз.
Кишлак – это крепость. Глухие, бугристые, выщербленные дувалы напоминали неприступные бастионы, а слепые сараи – сторожевые башни. Все замерло, затаилось. Я чувствовал, как Смола, идущий рядом со мной, невольно прижимается ко мне плечом плотнее. Нет, он не защиты искал. Он меня прикрывал. Рефлекс опытного бойца.
Мы зашли в улочку. Ширина – метра три. Справа и слева – глухие глинобитные стены с торчащими из них, словно щетина у бомжа, соломинками. Кругом пусто и глухо, как в танке. Карликовые двери в стенах закрыты. Из щелей смотрят глаза – черные, внимательные, настороженные. Где-то рядом скрипнула калитка, заикал ишак, тявкнула собака.
Не люблю такие места! Спинным мозгом чувствуешь нацеленный в тебя ствол. Последний раз такие ощущения мы испытывали на разрушенном землетрясением Гаити, в жутких хаосных кварталах Порт-о-Пренса, где бесчинствовали банды мародеров и сбежавших из разрушенной тюрьмы уголовников. Тогда нас было шестеро, и шли мы такой же плотной группой, держа под прицелом все вокруг себя и возвышающиеся вокруг нас руины.
Чем глубже мы внедрялись в это адово логово, тем смелее становились его обитатели. Из своих бойниц и щелей они успели нас как следует рассмотреть, убедились, что поблизости не затаилась Первая Карательная Дивизия Спецназа США и что над кишлаком не барражирует Стальная Вертолетная Эскадрилья имени Пёрл Харбор с вакуумными бомбами на подвесках. Духи расслабились, стали выглядывать смелее, открывать калитки, высовывать бороды и чалмы и мысленно расчленять нас на запчасти для дальнейшей продажи. Не уверен, что в этот момент бесстрашный Смола думал о том, как они целуют его в зад.
Улица постепенно заполнялась людом, преимущественно особями мужского пола, в серых шальвар-камизах, чалмах и тюбетейках, бородатых и безбородых. Теперь мы уже двигались по узкому живому коридору. Народ выходил из своих глиняных бункеров смелее. Активнее всего – пацаны и подростки. Усиливался галдеж. Перед нашими глазами мелькали десятки лиц. Люди смотрели на нас вовсе не злобно. Я бы сказал – радостно. Как если бы афганцы хотели сказать: «Во привалило нам счастье откуда не ждали!» Наверное, если бы сейчас по улице шли ничейные, невесть откуда взявшиеся бараны, то это не так сильно обрадовало бы кишлачников, как наше появление.
