На диване лежал аккуратно расправленный плед. Почему-то я точно знала, что отца увезли в морг. Его тела больше не было в доме. От этой мысли мне стало спокойнее. Я оглядела комнату в поисках стола. Он оказался возле окна. На столе было пусто. Наверно, соседка рассказала, что у папы болел живот, и посуду забрали на экспертизу. Если так, все пропало. Я вышла из комнаты и, распахнув дверь на кухню, вздохнула с облегчением. Грязная посуда стояла в раковине. Недолго думая, я схватила первое попавшееся полотенце и завернула в него обе тарелки. Достав из ящика с инструментами молоток, размахнулась и ударила по свертку. Раздался звон бьющейся посуды. Я продолжала стучать по полотенцу до тех пор, пока звон не перешел в шуршание. Вилки бросила обратно в раковину и вылила на них полбутылки Фейри. В то время как они отмокали, принялась натирать губкой литровую чашку, из которой отец запивал ужин. Впервые заметила несмываемую темную окантовку и тут же представила, как яд с губ отца проникает в микроскопические трещины по краям. Чашка отправилась вслед за тарелками. Я снова взялась за молоток и орудовала им, пока не убедилась, что завернутый в полотенце мусор больше не похож на посуду.
Накинув дубленку на плечи и натянув сапоги, я добежала до соседнего двора. Вытряхнула в мусорный бак возле пятиэтажки содержимое полотенца и, свернув его грязной стороной внутрь, отнесла обратно в дом. Выбрасывать мусор в полотенце из набора кухонного текстиля с видами Великого Новгорода, который мама прислала мне в подарок на Новый год, было слишком опасно. Я засунула его в полку с грязным бельем в своей комнате. Вряд ли кто-то стал бы искать там улики. Последнее слово застряло у меня в голове. Под ложечкой засосало так, будто я, во что бы то ни стало, должна была что-то сделать, но забыла об этом. Я машинально похлопала себя по бокам, под правой ладонью что-то зашуршало. Вытащив из кармана лист бумаги, на котором наверняка еще оставался невидимый глазу порошок, я побежала в ванную. Выхватила из-под газовой колонки коробок спичек и подожгла край листка. Бумага горела настолько медленно, что я не побоялась бы сбрызнуть ее бензином, будь у меня под рукой горючее. Я держала ее над унитазом, пока огонь не обжег пальцы. Тогда выронила уголок листка и нажала на слив. Вода закружилась в унитазе, засасывая пепел. Бачок опустел, а крошечный бумажный треугольник все еще продолжал плавать на поверхности. Я загнала его ершиком на дно и, дождавшись, пока вода снова заполнит бачок, смыла. На этот раз от листка не осталось и следа. Мне и этого показалось мало. Я вылила в унитаз все чистящее из бутылки с длинным носом и принялась орудовать ершиком. Не знаю, сколько времени продолжалась бы уборка, если бы сзади не раздался голос:
– Алиса, ты что делаешь?
На пороге ванной стояла соседка, тетя Галя. Глядя на меня, она сложила на груди руки и покачала головой.
– Бедный ребенок. Вырвало тебя, да? Давай, подымайся, – подхватила меня под руки она. – Оставь ты унитаз, потом почистишь. Бросай ершик, айда собираться. Надо Генкину одежду в морг отвезти. У него выходной костюм-то был?
Я кивнула и, оглянувшись на унитаз, пошла в комнату отца.
– Тяжело тебе без папки придется, – подгоняя меня, приговаривала соседка. – Ну ничего, люди помогут. Зона денег на похороны даст, сослуживцы венок справят, я кого надо обзвоню. Поминки шикарные не закатывай. Придут все свои, посидим, как Генка любил. Сама знаешь, что я тебе объясняю. В морге когда-нибудь была?
Я покачала головой.
– Ничего, найдешь дорогу. Город маленький, не заблудишься. Ну все, я пошла.
– Куда?
– Как куда? На работу. Мертвым все равно, а живым кушать надо. Ты девка самостоятельная, справишься.
Тетя Галя оказалась права. Я справилась. Нашарила внутренний выключатель, отвечающий за эмоции, но вместо того чтобы просто опустить рубильник, выдернула подведенные к нему провода. Удержалась от звонка матери, сходила к начальнику зоны и, не потратив ни рубля из отцовских сбережений, организовала похороны. Соседка притащила ковер, чтобы «не краснеть перед людьми», а когда я призналась, что в доме нет ни одной целой тарелки, принесла еще и кухонный сервиз.
Под предлогом генеральной уборки, я перерыла весь дом в поисках документов. Коралловая папка так и не нашлась. Видно, отец все-таки успел вынести ее из дома. После его смерти мне бы никто не помешал написать заявление в паспортный стол, но до очного тура олимпиады было слишком мало времени. К тому же, этим я могла привлечь к себе лишнее внимание. Оставалось действовать по нашему с Лилькой плану и готовиться к летним экзаменам.
Хоть лучшая подруга и старалась помочь, от ее присутствия становилось только хуже. За что бы она ни бралась, все приходилось переделывать. Но ее настороженный взгляд волновал меня больше потраченных впустую денег и времени. Я не могла понять, что творится в Лилькиной голове: то ли она поражается моей организованности, то ли что-то подозревает. Я надеялась, что мне это только кажется, но окончательно уверилась в своих опасениях, когда Лилька поинтересовалась, не знаю ли я, зачем папа звонил им домой перед смертью. Естественно, я не знала.
Среди тех, кого позвала тетя Галя, и кто пришел без приглашения, оказался старый друг отца, коротконогий пузан в жилетке грязного цвета и с залысиной на затылке, Валерий Петрович Зуйков. Тот самый дядя Валера. Следователь, которого папа обещал натравить на Лилькиных родителей. Он все время кривился и был чем-то недоволен.
– Ну что за чашки такие, – в очередной раз пробурчал Зуйков, – я с игрушечной посуды пить не привык.
– Сейчас подолью вам чаю, – вскочила со стула и потянулась к чайнику я.
– Во Валерка, как барину тебе подливают, – усмехнулась тетя Галя. – Дочка твоя тоже так за папкой ходит?
– Дочка-бочка… – пробормотал Зуйков, чем вызвал у сидящих за столом приступ хохота.
– Как, призналась она, кто папаша?
– Признается, держи карман шире… Раньше, бывало, по жопе ремнем отхожу, все как на духу выложит. А теперь не положено, пузатая.
– Какое там пузо, – отмахнулась бабуля из дома в конце улицы, – Видела я твою Катьку на масленицу. Плоская совсем! Стоит, с мальцами гогочет. А они так и вьются вокруг красоты неземной, так и вьются! Может, и не беременная она?
– Красота, – скривился Зуйков, – безмозговая. Пятый месяц уже брюхатая. Нет бы раньше мамке признаться, в больницу б отвели, к врачу знакомому. Раз и готово! А теперь поздно уже. Пусть только попробует мне девку родить, выгоню из дома к чертовой бабке, тещичке моей ненаглядной!
– Тебе не угодишь, – снова залилась смехом тетя Галя.
– Не хватало еще, чтоб ее приблуда лет через пятнадцать в подоле принесла. Мужика пусть рожает, внука! – поднял он чашку и разом проглотил весь чай.
– Не умеем мы по заказу рожать, Валерка, – покачала головой тетя Галя.
Я снова потянулась к нему с чайником.
– Налей-ка мне, лучше, в отцовскую кружку, – оттолкнул мою руку Зуйков, обдав гнилостным запахом изо рта. – В ту, что я ему на Двадцать третье подарил, литровую.
– Она разбилась, – еле слышно проговорила я.
– Чего? – наморщил нос он. – Неси ее сюда, я склею. Будет как новая.
– Не могу, я ее выкинула.
– Как выкинула? Это ж память об отце! Во дает!
– Сейчас память, – нашлась я, – а неделю назад, когда папа ее уронил, была всего лишь разбитой кружкой.
Довольная своим ответом, я оглянулась на остальных гостей. Улыбка, заигравшая на моем лице, сникла, стоило мне встретиться взглядом с лучшей подругой.
– Алиса, помнишь, за день до смерти твоего папы я оставалось у вас ужинать? В тот раз дядя Гена пил из огромной кружки, с богатырем на всю высоту.
– Мой подарок! – хлопнул себя по груди Зуйков. – Силушки желал Генке богатырской, а оно вон как вышло…
– Лиль, ты перепутала. Это было давно.
– Я хорошо помню! Мы как раз записывали видеопоздравление к Восьмому марта.
– Правильно, только кружка тогда уже разбилась. Ты видела ее на прошлой неделе, когда мы снимали урок про ароматическое мыло.
