– Нужно же знать… – сказал Родион.
– Ну разумеется. Бессмысленно браться за работу, не зная ее адреса, распорядка дня, прочих мелочей… Я вам все расскажу. Все, что знаю сам, а это немало.
– Завтра?
– Лучше всего не оттягивать. Для вас же безопаснее. Я не знаю, что она против вас накопала, но могу вас заверить – эта очаровашка просто не умеет останавливаться на полпути. В случаях, подобных вашему. Не попрет с голыми руками на тяжелый танк – но при всем моем к вам уважении не могу зачислить вас в категорию сухопутных броненосцев… Вы, часом, не оскорбляли ее самолюбие?
– У меня создалось такое впечатление, – сказал Родион не без некоторого самодовольства.
– Это осложняет дело. В общем, тянуть нельзя. Ах да, насчет пряника, сиречь свободы и нетронутой вашей казны я уже объяснил. Нужно поговорить и о кнуте – как в таких делах без кнута? Не будем размазывать. Удачным исходом дела признается лишь летальный исход. Все прочее означает невыполнение контракта с незамедлительными санкциями. Во-первых, вас обдерут, как липку. Я не знаю, где ваша захоронка. Ваша девочка этого не знала, но это не препятствие для настойчивого человека. Во-вторых – ваша дочь. Недоумок или человек несерьезный стал бы вам живописать отрезанные пальчики или изнасилование целым взводом. Ничего подобного не будет – нерационально. Но могу вас заверить: в случае неудачи ваша дочка погибнет. Это, повторяю, не из садизма. Все проще: если узнают, что человек, не выполнивший моего поручения, остался безнаказанным, моя репутация получит серьезный урон – с последствиями, которые меня решительно не устраивают. Я вам должен давать какие-то жуткие клятвы, дабы уверить в серьезности моих слов?
– Не надо, – сказал Родион, глядя ему в глаза. Все было ясно и так. Седой был смертью – только без балахона и косы.
– Рад, что договорились…
…Как и обещал, Родион не двинулся с места, пока не хлопнула гулко входная дверь. Встал, прошел на кухню и долго пересохшим ртом пил воду из-под крана – пока рубашка не промокла окончательно, пока в животе не образовался тяжелый плещущий ком.
Вышел в прихожую, взял со столика тяжелый красно-коричневый «ТТ» и обойму, запаянную в прозрачном пластиковом пакете. Седой не хотел рисковать – предназначавшаяся для обоймы пустота в рукоятке была к тому же наглухо забита еще одним пакетом, скомканным, сидевшим, как пробка. Родион немало повозился, вытаскивая его пинцетом. Он ни за что не успел бы вставить обойму, выскочить следом за незваными гостями, когда они уходили…
Оттянул затвор, нажал на спуск. Пистолет сухо щелкнул. «Одной обоймы вполне хватит, – сказал седой. – Вам же не перестрелку там устраивать…»
Внутренних препятствий не было никаких. Дашенька ему самому казалась предпочтительнее в холодном, горизонтальном положении – такая уж некрофилия, не посетуйте…
Закурив, Родион уселся в кресло, задумчиво вертя оружие. Седой просчитал все прекрасно, он не знал одного – что дочка сейчас казалась Родиону чужой, в точности, как и Лика. Это избалованное и капризное существо почти не вызывало уже никаких родственных чувств.
Почти… В глубине сознания что-то еще теплилось – звериный инстинкт, запрещавший бросать детеныша в беде. В конце концов, были еще шансы сделать из нее человека. Пусть и без Сони. Седой, сволочь такая, и здесь прав – найдутся другие. Все выдала, хотя и пальцем не тронули, продала с перепугу…
Задуматься следует совсем над другим – где гарантии? Ничто не помешает седому после того, как Родион успешно выполнит обещанное, вновь напустить на него своих мордоворотов и умелицу Кирочку, на сей раз с более изощренными причиндалами. В тайнике, если пересчитать на доллары, лежит более ста тысяч – это только то, о чем знала Соня, есть еще драгоценности Ирины. Особых иллюзий питать не следует – серьезных пыток ни за что не выдержать. Сам все покажешь и расскажешь.
И все же другого выхода нет. Если Даша начнет копать всерьез, может осложнить ему жизнь безмерно. Рано или поздно отыщутся свидетели, если удастся выскользнуть, можно попасть под присмотр даже в Екатеринбурге… Или подстраховаться?
Идея была столь блестящей, что он от избытка чувств хлопнул себя по коленям. Беспроигрышный вариант, останется Даша в живых, есть вероятность…
Он буквально пробежал к телефону, накрутил номер.
– Фелиция Андреевна, – сказал он, едва заслышав голос. – Это Раскатников, Родион. Мне необходимо увидеться с академиком. Дело, поверьте, идет о жизни и смерти…
На том конце провода спокойно спросили:
– О чьей?
– О моей.
– Вы не драматизируете?
– Ничуть.
– Минутку.
Он машинально следил за секундной стрелкой своих часов. Через минуту и двенадцать секунд вновь раздался голос:
– Родион Петрович, Алексей Васильевич располагает завтра получасом времени. С девятнадцати до девятнадцати тридцати. Вас такое устроит?
– Вполне, – сказал он обрадованно. – Благодарю вас несказанно, Фелиция Андреевна…
– Значит, вас ждать в девятнадцать?
– Естественно.
Послышался смешок:
– Не столь уж страшна смерть, Родион Петрович, если вы способны ждать чуть ли не сутки… Приезжайте.
Повесив трубку, он залихватски подмигнул отражению в зеркале. И звонко загнал обойму в рифленую рукоятку, украшенную пятиконечной звездой и ностальгическими буквами «СССР».
Глава тридцать третья
Охота на отважную охотницу
– Ничего не понимаю, – сказала Маришка, щурясь так, словно вот-вот собиралась заплакать. Она выглядела так беспомощно, что Родион чуть было не исполнился жалости, но вместо этого поморщился от прилива злости.
– Времени совсем мало, – сказал он, пытаясь быть терпеливым. – А дело серьезное, чертовски…
Украдкой огляделся – вокруг хватало людей, но невозможно было определить, кто был хвостом от Рыжей, а кто хвостом от Седого. Может, любой. Может, никто. Смотря какие игры планировали Седой и Рыжая. День был солнечный, весенняя грязь давно исчезла, и центр города был сухим, как кость из археологического раскопа.
– Родька, во что ты ввязался? – спросила Маришка. Он промолчал.
– Это что, какие-то долги? Может, мне попробовать…
– Мариш… – сказал он как мог убедительнее. – Давай без соплей и трагических физиономий. Говорю же тебе, времени мало. Все запомнила?
– Все. – Она смотрела с покорной безнадежностью. – Подъезжаю к окончанию занятий, поднимаюсь за ней, забираю с собой и увожу. Но если…
– «Если» – это будет моя забота, – сказал он задумчиво. – Но ты все же возьми…
Воровски оглядевшись, сунул ей в карман курточки тяжелый револьвер, уже прославленный как в делах разбойных, так и в наказании криминаль-репортера, лежавшего сейчас на животе в отдельной палате. Предупредил:
– Я зарядил дробовыми, зря не дергайся, но и не разевай варежку…
– Ох, Родька…
– Шагай, – безжалостно приказал он.
Маришка попыталась улыбнуться, но получилось плохо. Медленно, чуть неуверенными шагами пошла к своей крохотульке «Оке», обернулась, уже взявшись за ручку двери. Родион нетерпеливо махнул рукой. Она села за руль, белая табакерочка резко взяла с места, вывернула на Кутеванова.
Никто не поехал следом – это ободряло. Родион еще раз перебрал в уме все свои будущие действия и их последовательность – и пришел к выводу, что ничего не упустил. Осталось только то, чего никак нельзя было предусмотреть и предугадать. Отступление. Отступление после. А здесь уже приходилось полагаться на везение.
Сел за руль белой «хонды». Еще раз пробежал взглядом извлеченную из бардачка доверенность – нет, комар носу не подточит. Какой-то Лукоянов Семен Ильич оформил ее на Родиона по всем правилам и заверил у нотариуса. Ни один инспектор не придерется.
Вставил ключ зажигания…
И оказался в невидимой скорлупе.
Впервые за все время клятый белоснежный кошмар настиг его средь бела дня, завладел столь пугающе и всецело. Нельзя было пошевелить и пальцем, всем телом ощущал невидимый панцирь, мягко-упругий, кончавшийся широким кольцом под ушами и нижней челюстью. Тишина. Неподвижность. Белоснежность.
Сквозь тоненькое электронное попискиванье прорвался голос Лики, четко, разборчиво, словно бы отрешенно выговоривший:
– Восемнадцатый день.
Сердце, как он ни сопротивлялся, зашлось в сосущей смертной тоске. Он ощущал себя потерянным на неведомом рубеже меж непонятными мирами, бессильный, неспособный ни прорваться вперед, ни вернуться назад.
Лика повторила над самым ухом:
– Восемнадцатый день…
Он напряг все тело, каждый мускул, каждую тонюсенькую жилочку. Панцирь лопнул – вернее, медленно растаял. Родион обнаружил, что весь взмок от пота. Головная боль словно бы превратилась в тяжелую свинцовую чашечку, плотно облегавшую затылок. Зато вокруг снова был солнечный день, сквозь чисто промытое лобовое стекло ухоженной машины он видел нелепое подобие рыцарского замка, собранное из разноцветных надувных мешков, и прыгавших на ярких подушках детишек.
