– Без тебя вижу, – майор немного помолчал, прикрыв глаза. – Останешься у пулемета. Рация больше не нужна… пока.
Тамашаивич тяжело поднялся на одно колено и с преувеличенной тщательностью смертельно измотанного человека застегнул расхристанный ворот куртки.
– Батальон!.. Кто слышит… Иду полюбезничать с главным кроатом. Если что, сами знаете, что делать. Лужице, будешь за главного!
Несколько закопченных, обмотанных окровавленными тряпками голов вяло кивнули в ответ. Двое суток ада лишили бойцов ярких эмоций.
Сам Тамашаивич, привыкший, что его считают семижильным, тоже чувствовал лишь отупляющее безразличие, и предстоящая встреча с хорватским командующим казалась ему едва ли не приятным разнообразием. Если, конечно, это не просто уловка, чтобы дуриком убрать сербского командира, то майор, в общем, догадывался, о чем пойдет речь. В принципе совсем бессмысленное занятие, но почему бы и не полюбопытствовать напоследок? Ему больше нечего терять. А случись что, бойцы справятся и без него. Каждый умирает в одиночестве.
Как ни странно, возле хорватских позиций замаячили три крошечные темные фигурки, похожие на оживших оловянных солдатиков. У них над головами трепыхался белый лоскуток на невидимом отсюда древке. Сейчас кого-нибудь из них, а если повезет, то и всех, можно было бы классно положить из снайперской винтовки. Но переговоры… Это святое.
– Не ударим и мы в грязь нашим грязным лицом, – задумчиво, с ноткой вымученной театральности заявил Тамашаивич, привычно оправляя под ремнями снаряжения форму, которой были необходимы как минимум хорошая прачечная и усердный портной. – Джуро, тебя одного даже не зацепило. Насади-ка шмат бинта на штык, пойдешь со мной.
– Слушаю, господин майор.
Солдат по молодости обрадовался передышке, тому, что нужен майору, обрадовался возможности как-то отвлечься. Неожиданно для себя став «помощником парламентера», он выбрался вслед за майором на бруствер. Джуро как-то умудрился сохранить свое лицо не таким грязным. Вдобавок он скинул замызганный жилет, и теперь рукава куртки и брюки у него были грязными и изодранными, а все остальное – подозрительно целым и чистым. На штык своей автоматической винтовки он от души намотал целый индивидуальный пакет, выпустив развеваться длинный конец и украсив все это сверху пышным бантом. Тамашаивич, глядя на этот своеобразный символ перемирия, улыбнулся.
– Слушай, Джуро, ты, случаем, бантики своей подружке по утрам не завязывал?
– Нет, господин майор… Но если вернусь – обязательно буду!
Рядовой был серьезен, и улыбка Тамашаивича увяла. «Вот именно, если…» Он чувствовал на себе взгляды товарищей. Надо было идти.
– Ну, вперед! Джуро, обгони меня на пару шагов. Так положено.
Только сейчас майор заметил, что левый набедренный карман у солдата распорот, похоже ножом, и через прореху сквозит окровавленная кожа. Значит, и его задело. Эх, лучше бы он весь этот бинт на ногу себе намотал!
Навстречу им то и дело попадались распростертые на каменистой земле трупы хорватских солдат в полном боевом снаряжении, в легких американских бронежилетах, в кевларовых шлемах. Эти подобрались к сербской линии обороны почти вплотную. Иногда откуда-то из высокой травы доносились тяжелые стоны, вздохи, мучительный хрип умирающих. Сербский огонь не давал хорватам вынести своих раненых, и они медленно погибали от жары и потери крови.
Майор поймал себя на том, что обращает на этих умирающих внимание лишь постольку, поскольку остерегается, как бы один из них не вложил им с Джуро перед смертью весь остаток своего магазина.
– Пить… Господин серб, ради Бога! Пить!..
Прислонясь спиной к огромному валуну, молодой хорватский солдат, почти мальчик, с усилием повернул к ним коротко остриженную светловолосую голову. Взгляд его выдавал жестокое страдание, а обе ноги, выше колен наспех перетянутые ремнями снаряжения, были толсто и неумело обмотаны окровавленным бинтом. Видимо, хорват, пока были силы, перевязал себя, как сумел, и сам отполз в поисках укрытия за камень, но беспощадное балканское солнце настигло его здесь, чтобы доделать начатое сербским стрелком.
– Господин майор, – не выдержал Джуро. – Разрешите угостить беднягу ракийкой?
Тамашаивич даже замедлил шаг и смерил рядового тяжелым взглядом.
– Скажи, у тебя кто-нибудь погиб на этой войне? Он прекрасно знал ответ, но тем не менее ждал, что ему скажет Джуро.
– Э, господин майор, – грустно вздохнул рядовой, свыкшийся с безвозвратностью потерь, – лучше спросите, кто у меня остался…
– Так какого дьявола ты жалеешь врага? – процедил Тамашаивич.
– Врага? – неожиданно вскинулся солдат. – Да разве ж это враг? Американцы – это я понимаю. Ну, проклятые босняки тоже. А кроаты… Они ведь такие же югославы, как мы. К тому же он без оружия и раненый. Так я угощу его ракийкой?
Тамашаивич только махнул рукой и отвернулся. Через полсотни шагов Джуро его догнал, припрыгивая и подволакивая на ходу ногу.
– Всю флягу высосал! Очень благодарил, – весело доложил он.
Майор не стал ему объяснять, что крепкая ракия на такой жаре, мягко говоря, не лучшее средство от жажды.
Где-то на середине нейтральной полосы, завалившись бортом в низинку, неуклюже торчала пятнистая бронемашина М-86, собранная еще в социалистической Югославии. Ее наклонный лобовой лист украшал белый треугольник – опознавательный знак, которым хорваты снабжали свою боевую технику. На приземистых бортах пламя оставило широкие черные разводы, похожие на упражнения художника-абстракциониста.
Тамашаивич с досадой подумал, что его гранатометчики сожгли еще как минимум три таких же гроба, но хорваты с помощью своей техники ночью сумели вытащить их в свой тыл буквально у него из-под носа. Черта с два он дал бы им это сделать, будь у него какое-нибудь тяжелое оружие. И тут же ему пришло в голову, что ждать парламентеров с другой стороны лучше всего здесь, возле бронемашины.
Хорватов было трое. Первым шел здоровый кругломордый разводник. Он нес на вытянутых руках антенну от полевой радиостанции, с которой свисало белое вафельное полотенце – похоже, флагами перемирия никакие действующие силы «четвертой балканской войны» не запаслись. За разводником следом шагал молодой солдат с начищенной до яростного блеска медной фанфарой, которая плохо вязалась с пятнистой формой. Тамашаивич сдержал усмешку. Надо же, где они только откопали эту пропитанную нафталином традицию?
Последним шел рослый подтянутый офицер. Если бы не щиток хорватской кокарды на кепи и не знаки различия на погонах, он без вопросов сошел бы за образцового янки из среднего офицерского звена.
Не доходя десяти шагов, он знаком остановил подчиненных и выступил вперед. Тамашаивич синхронно шагнул ему навстречу и, открыто смерив хорвата с головы до ног внимательным взглядом, вдруг поймал себя на странной мысли, что тот, в общем, такой же человек, как и он, они даже чем-то похожи. Хорват был немного выше сербского майора и поуже в плечах, но это только подтверждало их сходство. Одинаковыми были их возраст, темный загар, выражение глаз, даже шрамы на лице.
Взгляды их встретились. И не обнаружили один в другом ненависти. Разве что хорошо скрываемое любопытство. Оба они были лишь честными исполнителями воли своего командования, которое, как им внушали, выполняет волю их народов. Профессиональные солдаты в этот миг не видели смысла в том, чтобы ненавидеть друг друга.
Хорват первым вскинул ладонь к козырьку и чеканно щелкнул каблуками ботинок.
– Здравия желаю! Бойник Национальной Гвардии Республики Кроатия Йован Штолль.
И язык у них был один, сербскохорватский. Думал ли кто всего несколько лет назад, что это слово можно разделить?
– Здравия желаю, коллега, – ответил Тамашаивич и, не пытаясь соревноваться в лихости, тоже представился: – Майор Народной Армии Республики Трансбалкания Йован Тамашаивич.
«К тому же мы тезки. Забавно», – подумал он. Повисло напряженное молчание. Солдаты из-за спин своих командиров пожирали друг друга глазами. Тамашаивич заставил себя расслабиться и поглядел в сторону. Не он все это затеял, вот пусть кроат и начинает, все равно заранее ясно, что он сейчас будет вежливо, убедительно, демонстрируя уважение к противнику, убеждать его в невозможности и бессмысленности дальнейшего сопротивления, а под конец с фальшивой мягкостью, предложит сдаться. Черта с два! Еще Шелангер мог бы купиться на эти штучки с горном и щелканьем каблуками. Европейцем хотел быть, млел от «цивилизованности». В офицеры-джентльмены метил – вот и получил вполне цивилизованное ранение от маленькой плоской мины, назначение которой не убить врага, а «всего лишь» покалечить. С экономической точки зрения это выгодней – так рассчитали придумавшие такое оружие джентльмены.
Нет, он, Йован Тамашаивич, не европеец, он – «дикий упрямый славянин», как пишут о них газеты, тупой армеец, ему эти штучки с традициями и культурой неинтересны.
