«Вы говорили с сыном?!» — вспоминает Яровой крик ужаса. И руки Кости, внезапно обессилившие. Будто последнюю теплинку в жизни отняли у него.
Злоба сжигала человека. Месть… Он жил ею долгие годы. Хотя знал, мог предположить, что последует за этим… Снова лагеря… Лишения. А дальше? Лучше не думать. Но даже возможность жить, как все — затмевала злоба на Скальпа. Заглушала голос разума, это был бунт натуры с несправедливостью. И не только на Скальпа он мог обрушиться. Кто знает, что было бы, попадись им на пути не Скальп — другой, напоминающий его. Его бы, как боль, как жизнь свою никчемную, как прошлое, как завтра — которого не стоит ждать, убил бы любой из подозреваемых. Но Костя… Забыл! Сын — солнце среди ночи, костер во льдах, радость — забытая и отвернувшаяся когда-то. Это он, не ведая о том, погасил злую память. Но судьба и здесь жестоко посмеялась. И… Снова встреча. В которой виноват сам Скальп.
Хотел убить. Уже решился. Но не вышло. Словно нарочно кто-то подножку подставил. И одумался Костя! Вовремя! Кстати! Ведь у него уже есть, имелся свой якорь в жизни. Он держал его куда как крепче, чем прошлое! Его сын! Пусть не родной! Но ведь отцом зовет. Хотя все знает. И не стыдится. Любит Костю.
Случайной или закономерной была эта встреча там, на море? Как знать? Судьба, словно подшутила. Решила испытать, что крепче, что прочнее, что перевесит. И все ж, не случись помехи? Как знать… Ведь он решился. Но не за прошлое. Это забылось. Новая обида захлестнула. И убил бы… Не раздумывая. Убил бы как оскорбление, брошенное в лицо не ему — сыну! Сам-то мало ли стерпел! Похуже, чем оскорбления перенес. Дополнительный срок и тот забыл. А это! И все же мог найти. Но одумался. Поистине безгранично терпение человеческое. Минуту мщения — сладкую, долгожданную — перевесил разум. Остановил… И Костя остался отцом. Остался на свободе…
Виновен ли? До выполнения задуманного оставалось немного. Но Медуза опомнился. Добровольно отказался от прежнего намерения.
«Держи свой якорь! Береги сына! Расти его таким, каким бы хотел его увидеть. Без клейма. Счастливым. Тебе этот шанс подарила сама судьба. Не выпускай его», — думает Аркадий.
А в памяти уже встает суровый остров Карагинский. Этот ли? И вспоминается волчья шкура на стене дома. Карта, прорезанная ножом. Все отзывы о поселенце. Такие противоречивые.
Мог ли он убить? Да, мог. «Бугор» барака душегубов. Известный своею жестокостью и силой. Этот не умеет прощать. Поклялся еще в лагере убить Скальпа. Такому своя жизнь не мила, покуда жив враг. Счеты старые. Такие из-под земли сыщут. А и методы убийств ему знакомы всякие. Не занимать познаний. Сам многое знал, в лагере подучился. Да и совершено убийство не рукою новичка. А опытною, твердой. Чисто сработал, без следов. И медики ничего подозрительного не нашли. Значит — Муха? В жизни держаться не за что, ничто ему не дорого. Ни детей, ни семьи. Да еще эта операция… Три четверти желудка выкинули. Ни выпить теперь и ни поесть. Такие в этих ситуациях в крайность ударяются. Логика, как и мышление — примитивны. Удержать такого от задуманного практически невозможно. Да и некому. Сам?… Но даже там, у коптилки, потеряв сознание, грозил, что убьет Скальпа. Живуча злоба. Довели. Хотя была ли возможность? Он ли? Возможно, и в глаза не видел своего врага? Но из всех подозреваемых — Муха — бывший убийца, самый реальный исполнитель преступления. Хотя… Как знать? Но обычный вор не мог убить столь изощренно. На это нужно иметь немалый опыт. И познания. А у кого они могут быть столь глубокими? Только у убийцы. Кто не впервой посягает на чью- то жизнь. А тут еще и счеты… Люди подобного сорта щадить не умеют. Их руки в крови. Больше ее, или меньше — совесть не грызет. Привычные. Не впервой. Хотя, как знать. Яровой вспоминал случай с Драконом. Ведь тоже был уверен. Еще бы? Улика! Сколько с нею было связано! Все косвенные доказательства налицо… Да и он — Егор сам признался…
«Но почему я не поговорил с людьми? Хотя с кем? Ведь они не понимают по-русски. Знают только корякский. Но нет, не ищи оправдания! Мог воспользоваться помощью секретаря. Как переводчицы или позвонить в райцентр! Узнать в милиции, когда вернулся Егор из Армении. И не только в милиции, с исполкомом мог созвониться. Там бы ответили. В конце концов стоило дождаться Кавава! И все бы стало на свои места! Но ты поспешил! Опьяненный успехом! Как же, напал на след! Улика глаза ослепила! И ты перестал быть следователем, потерял над собой контроль. Ты превратился н сыщика! Стыд! — клеймил себя следователь. Что заставило так пасть! Что и кто причиной? Постоянная рутина в работе? Мизерно короткие сроки на расследование дела? Некогда выяснять детали? Поток дел! Конвейер. И вместо того, чтоб искать факты непричастности человека к преступлению, доказательства его невиновности, искал только вину! Не взвешивал! Потерял человечность. Не смог говорить с ним, как с себе подобным! Прошлое его затмило глаза и ты не нашел достойного подхода к нему! Говорил, как с уголовником. Глазами обвинителя смотрел на Дракона. И пренебрег побочными доказательствами. Тебе хотелось скорее закончить дело и увидеть его виновным! Виновным! А не непричастным к убийству! Ты выложил ему доказательства. Убедил его и себя! Но в чем! Пусть даже он считал себя виновным! Признался! Считая себя убийцей, но ты умел распутывать дела по самооговорам! Умел! Но почему же теперь такой промах! Ведь человек жил. Он верил в смерть врага. Но это было покушение, а не убийство! Почему ты поспешил? Ведь мог же построить разговор иначе, не начинать с улик! Не подавлять его по критериям профессионализма! Ведь ты сам такой же человек! С нервами, с гордостью! Тебя оскорбило, что он не захотел говорить с тобой и ты довольствовался его чистосердечным признанием. Но чего оно стоило! Его не стало! Зато есть признания. Вот оно — это письмо! С признанием в убийстве. Но ты-то знаешь, что Егор не виноват! Вспомни. Вспомни, что сказал тебе Кавав перед отъездом из Воямполки?
— Плохо, следователь. Плохо ты сделал. Всему селу плохо. Хорошего человека у нас отнял. Друга забрал! Езжай, следователь. Твой убитый — может не стоит и слова нашего Егорки. А ты и убийцу не нашел, и в смерти Егора виноват…»
Горько было слышать эти слова. Еще горше было сознавать, что в чем-то Кавав был прав. Поспешность. Но даже вызванная необходимостью, она не может стать оправданием опрометчивости. Ошибка действительно стала роковой.
«Но я же не хотел его смерти! Нет! Я хотел успеть! — пытается оправдать себя Яровой. — Хотел! Верно! Торопился, бежал! Но когда? Когда узнал, что Егор не виновен! Непричастен к убийству! Тогда бежал! Спасать! Но проведи ты встречу с ним иначе, этого бы не случилось»!
Аркадий садится к столу. Перстень Скальпа горит перед глазами каплей крови. Последней каплей жизни Егора.
«Я никогда не повторю этой ошибки! Никогда! Иначе я потеряю право считать себя следователем, человеком!» — говорит себе он и долго перечитывает последнее письмо Дракона. Вспоминает лицо Егора. Он хотел умереть свободным…
Яровой просматривает записи дальше. Вот Клещ. Долго обламывали его по лагерям. Выколачивали независимость. Прививали иное отношение к жизни, к работе. Требовали. Наказывали за малейшую оплошку. Он и усвоил. Все усвоил. А жизнь его за это и наказала. Точность… Даже рьяный враг Беника— начальник милиции и тот уверен, что убивать Клещ не станет. Пугливым, мол, стал. Лагеря помнит. Не захочет попадать в них снова. Всего боится. Яровой усмехается. Начальник милиции плохо знал людей подобного сорта. Беник… Уж о нем-то Яровой был наслышан. Даже убийцы боялись Клеща. Воры никогда ему не перечили. О жестокости Беника наверное и теперь помнят все одесские «малины». И вдруг он стал трусом? Нет, майор! Трусость и осторожность — понятия разные. Там, в Тигиле, он был на поселении. То есть между лагерем и свободой. Один неверный шаг и опять срок, лагерь. А вот до свободы — куда как труднее. Вот и решил отдать предпочтение осторожности. Чтоб на свободу выйти.
Этому не просто сменить взгляды. А убеждениями своими — легко не поступится. И, как знать, возможно, вы, майор, своими руками толкнули Беню на путь к безысходности, так часто ведущей к преступлению. Ведь в жизни его была одна — сестра. А вы молчали. Так зачем? Либо вообще бы не говорили о ней, либо сразу, по приезде б сказали. Кому нужна была эта молчанка. Родные сами меж собой разобрались бы. И разве можно взвалить на плечи человека вину в смерти его сестры, когда ты сам во многом виноват. У Клеща и своих ошибок хватает. Кругом виноват. Перед всеми. На свободе и в лагере, на поселении и в работе. Всегда виноват. За то, что растил сестру — виноват! Потому что был не просто братом, а и вором. Ушла, как от вора, отказалась, как от вора, забыла, как вора, стыдилась, как вора! А было ль место в ее сердце для него, как для брата?! Ведь он вор! Но и вором любил и помнил, и искал ее, как свою сестру! Как мы все зачерствели!..
