Страшно было думать. Не было мне так страшно на войне, как здесь — в длинных светлых коридорах нашей «Настоящей» независимой телекомпании.
Напоследок мне пришел на память случай, который я редко вспоминал и почти никому не рассказывал.
Когда мы гонялись с Капустой от Бамута до Ведено, добиваясь встречи с генералом Бахиным, в Ханкале у первого КП я встретил лесничего Салмана. Я помнил его по Датыху. Мы виделись пару раз, когда снимали жизнь и быт селян.
— Как живешь, Салман? — спросил я.
— Хорошо живу, но и плохо, — ответил Салман и сделался очень грустным.
— Что так?
— Ушла комендатура из Датыха. Войска совсем ушли. Никого не осталось. Я купил у солдат синий вагон, тот, в котором жил военный Василий. Начальник!.. — Салман поднял к небу палец. — Балшой начальник был!.. Но мне потом с этим вагоном пришла беда. Вагон был с человеком.
— Как это? — не понял я.
— Комендатура собралась и ушла по серпантину до Галашек, потом на трассу «Кавказ» — и прощай. Ушла, а в вагоне забыли человека. Помнишь, в комендатуре был начальник продовольственной части. Он пил много. Ты его, может, знаешь, может, нет, у него очки, он полковник был. Забыли его. Он, когда ушла комендатура, пьяный спал в вагоне, а я, дурак, не посмотрел. Мне никто в селе про это не верит.
— Это ты серьезно?!
— Вот и ты не веришь! Сам не верю. Ты съезди посмотри. Или скажи кому следует там в Москве, в главных комендатурах. Мне нет сил больше. Он, этот полковник, пьет уже две недели. Мне семь тысяч должен! Я кормлю его, пою. Мне семью кормить надо, у меня внуки растут. Их учить надо. Что мне делать? Никому не нужен русский полковник.
— Прощай, Салман, — сказал я. «Никому не нужен русский полковник». Эта фраза была сказана ингушем Салманом с тоской и болью. Стучало в висках: «Никому не нужен… Никому не нужен!» Хотелось мне выматериться и залить глотку водкой, чтобы не думать, чтобы потом не вспомнить.
План созрел в моей голове.
Я взял чистую кассету, прозвонил в штаб сухопутных войск и договорился о встрече с одним из замов командующего. Меня приняли доброжелательно.
— Здравствуйте, — говорю генералу, — дело неотлагательной важности у меня.
Генерал угостил меня чаем с галетами. Но с опаской посматривал на кассету. Он же не знал, что кассета «американская»… Так бывало: если вдруг нужно было сделать вид, что оператор снимает, а на самом деле не было смысла тратить пленку, я говорил Олегу Пестикову или Пашке Корчагину: снимаем на «американскую».
— Товарищ генерал, — начал я, — докладываю вам, что при выходе из селения Датых в Ингушетии был оставлен действующий полковник российской армии. Полковник тот пьет беспробудно. Денег у него нет. Пьет он на деньги лесничего Салмана. Поэтому Министерство обороны задолжало за это время лесничему Салману из селения Датых порядка семи тысяч рублей. Если беспросветное пьянство продолжится, то Министерство задолжает еще более того.
Генерал разговаривал со мной ласково и задавал наводящие вопросы.
Я блефовал.
— Вот в моих руках кассета, — я потряс «американской» кассетой. — На ней я отснял, в каком неприглядном виде находится полковник российской армии, брошенный на произвол судьбы. Если вы, товарищ генерал, в течение двух дней не примете меры, я отдаю эту кассету в эфир.
Генерал весь подался ко мне, встал из-за стола, заходил по кабинету.
— Вот это правильно, вот такой должен быть подход к делу у журналистов. Вы правильно сделали, что пришли ко мне, — а сам так жадно смотрит на кассету. — Можно посмотреть?
— Нет, товарищ генерал, посмотреть я не дам, а отдам вам кассету, когда узнаю, что полковника забрали.
— Вот это правильный подход, — сказал генерал и тут же стал звонить.
Я устал, мне было неловко, стыдно. Тело мое стало ватным, а сердце стукнуло в груди, замерло обиженно, помчалось без передышки. Я думал о своей работе, о военной комендатуре Ленинского района, о лесничем Салмане и брошенном полковнике. И о том, что я бы никогда не выдал в эфир такой репортаж, даже имея реально отснятый материал. Потому что это было слишком даже для эфира нашей настоящей «Независимой» компании.
Я вышел на улицу. Не помню о погоде. Но я шел и гнал от себя нахлынувшие воспоминания. Я переживал, но и чувствовал себя гордо. Я сделал дело. Что же мне оставалось? Что ждало меня впереди?.. Неизвестность. Времена менялись, менялись обстоятельства и люди.
Дневник!
У меня был дневник полковника Макогонова.
Я должен был дочитать его до конца. Мне казалось, что я всего так и не понял. Думал я с полной ответственностью: как же я стану писать, как стану выдавать свои репортажи. Что буду рассказывать людям, если сам ничерта не понимаю, что же происходит вокруг нас в этом мире, в моей стране.
Может, это ветер — таинственные восходящие потоки растерзали землю и сгинули в верхних слоях атмосферы?..
«Дочитаю-ка я дневник, хоть и невмоготу. Дочитаю теперь для себя. Вдруг откроется истина и разум мой просветлеет», — подумал я.
Москва. д. Белые Колодези. Электросталь.
Март 2008 — апрель 2009.
«Клевещите, клевещите, что-нибудь да останется» (фр.).
Пожалуйста (англ.).
Брат (англ.).
Нехорошо (нем.).
