Всем профессорам, врачам, санитарам и санитаркам, которые, работая в больницах, и не только в них, пытаются понять и поддержать самое странное существо на свете – больного человека.
Ж. С.
Когда я был подростком, большинство книг в черных матерчатых переплетах, приятно отдававших чуть заплесневелой бумагой, которые я брал в библиотеке, содержали предисловие, и, должен признаться, за сорок лет моей писательской деятельности я не раз сожалел, что мода на предисловия прошла. С тоской вспоминаю, в частности, некоторые романы Конрада, где было не только предисловие, но и предисловие ко второму, если даже не третьему изданию, введение, обращение к читателю – словом, все эти привычные элементы книги, которые очаровывали меня не меньше, чем сама книга.
Разве не было это для писателей еще одной возможностью установить непосредственный контакт с читателем? Сегодня романисты охотно выступают в газетах, по радио и телевидению, однако их слова далеко не всегда доходят до тех, кто читает их сочинения.
Здесь я не стану вести речь о своих намерениях и тем более о каких-то литературных теориях. На худой конец я мог бы ограничиться традиционной формулировкой, какие, кстати, используются и в кинофильмах: «Все описанные события являются чисто вымышленными, и любое сходство персонажей книги с реально существующими людьми следует отнести на счет случайности».
Уже довольно давно такое предуведомление считается необходимым, хотя и не всегда достигает своей цели, поскольку наши современники охотно узнают себя в героях художественных произведений, особенно если из этого можно попытаться извлечь материальную выгоду.
Положение романиста стало очень трудным. Лет двадцать пять назад, к примеру, я, сидя в Париже, написал "Лунный удар – роман, действие которого разворачивается в Габоне, Либревиле, а точнее, в отеле, расположенном на городской окраине, по соседству с тропическим лесом. Название отеля, в котором я действительно останавливался за два года до этого, мне было не вспомнить, да и не хотелось его называть. Поэтому для своего романа я выбрал, на мой взгляд, самое невероятное название отеля: «Центральный». Но оказалось, что я попал в самую точку, и через несколько недель после выхода книги владелец отеля заявился в Париж и потащил меня в суд.
Подобные случаи в различных вариантах, увы, происходили со мной неоднократно. Как найти для героя приемлемое имя, которое не носит ни один человек на свете? Что делать, если ты описываешь какой-нибудь провинциальный городок и тебе нужно упомянуть его префекта, прокурора, мэра и начальника полиции? Что если вы сделаете свой персонаж толстым и плешивым, а реальный человек таким и окажется? И если его жена в вашей книге будет тощей и болтливой...
Для одного из своих романов, «Другие», я был вынужден выдумать целый город с собственной рекой. Дворцом правосудия, церквями, улицами и магазинами.
Но как я должен был поступить с Бисетром, где мне нужно было к тому же вывести на сцену профессора, студентов-практикантов, старшую медсестру?
Какой ее сделать – рыжей или брюнеткой, мягкой или властной, чтобы не угодить в самую точку?
Так вот, я утверждаю, что хоть мне и доводилось посещать Бисетр, я не встречал там ни одного из людей, описанных в этой книге Это же относится и к моему главному редактору газеты, адвокату, обоим академикам – я не списывал их с натуры!
Мой роман – это не роман с реальными прототипами, и поэтому я повторяю пресловутую формулу: «Любое сходство персонажей книги с реально существующими людьми следует отнести на счет случайности».
И все-таки мне жаль, что нет теперь предисловий, какие писались в прошлом веке, таких своеобразных и сочных.
Жорж Сименон
Восемь вечера. Для миллионов людей, каждый из которых живет в своем маленьком мирке, который он создал себе сам или в который попал волею обстоятельств, заканчивается вполне определенный, студеный и туманный день-среда, 3 февраля.
Для Рене Могра не существует ни часов, ни дней, вопросы времени начнут его тревожить гораздо позже. Он пока пребывает на дне черной, словно океанская пучина, пропасти, без малейшего контакта с внешним миром. Впрочем, его правая рука начинает конвульсивно подрагивать, а щеки забавно надуваются при каждом выдохе.
Первый сигнал извне, который до него доходит, – это звон, накатывающийся как волны, а потом расходящийся концентрическими кругами. Могра, не открывая глаз, пытается следить за ним, понять, что это, и тут происходит нечто, о чем он впоследствии так никому и не расскажет, – он узнает эти волны и даже пробует им улыбнуться.
В детстве Могра любил слушать колокола церкви Сент-Этьен и, серьезно указывая на голубое небо, говорил:
– Колола!
Незадолго до смерти мать рассказала ему о колоколах. Он тогда не умел правильно произнести это слово, которое получалось у него как «колола», но уже знал, что от них расходятся концентрическими кругами звуковые волны.
Вот и здесь гудят колокола. Из-за слабости считать удары он даже и не пытается. Но эта слабость тоже знакома. Ему уже приходилось ее испытывать, и из-за этого в голове на какое-то время воцаряется путаница. А что если он все еще восьмилетний мальчик и его срочно доставили из школы в больницу Фекана, а теперь, несмотря на яростное сопротивление, приложили к лицу маску, чтобы сделать операцию аппендицита?
Тогда тоже была пропасть, потом, уже гораздо позже, странный привкус во рту, усталость во всем теле и, наконец, когда он уже "поплыл – гудение знакомых колоколов.
Сейчас хочется улыбнуться – такой забавной кажется ему эта мысль. Он в нее не верит, но и не решается отбросить окончательно. Может, он все же мальчик из Фекана, который приходит в себя в больничной палате, и увидит сейчас полную медсестру – розовую блондинку, занятую вязанием? В таком случае все остальное было сном. Если так, то он проспал под наркозом почти пятьдесят лет.
Конечно, это не так. Рене знает, что это не так, что он пятидесятичетырехлетний человек, давным-давно уехавший из домика на улице Этрета. Путаница длится несколько минут, вернее даже секунд, но ему все равно хочется проверить свою догадку. Для этого достаточно открыть глаза, но тут происходит странное явление, не трагическое, а, напротив, почти комическое: он делает все, что нужно, чтобы разомкнуть веки, чтобы мозг послал соответствующий сигнал в нервные окончания. Но веки остаются неподвижными.
Страданий он не ощущает. Эта необыкновенная слабость даже приятна, как будто он стал никем. Никаких проблем, никакой ответственности. Единственное, что заставляет его продолжать свои попытки, – это желание удостовериться, что толстая медсестра, зело розовая блондинка, не сидит и не вяжет у изголовья.
Интересно, заметны ли другим его переживания? Волны колокольного звона растворились где-то вдали, и Могра замечает новый звук, который тоже навевает воспоминания. Но он слишком измучен, чтобы попытаться сообразить, какие именно. Скрипнул стул, словно кто-то порывисто поднялся, и ему, по-видимому, все же удалось разлепить веки, потому что совсем рядом оказывается белый халат, молодое лицо и темные волосы, выбивающиеся из-под белой шапочки.
Это не та медсестра, и Рене разочарованно закрывает глаза. Он и впрямь слишком устал, чтобы задавать вопросы, и предпочитает скользнуть в свой черный провал.
Удастся ли ему позже, через несколько часов, а может дней, отделить то, что действительно пробилось к нему сквозь забытье, от того, что рассказали позже? Например, в самом ли деле в коридоре рядом с его палатой висит телефон и он слышит, как женский голос говорит:
– Будьте любезны профессора Бессона д'Аргуле... Нет дома? А вы не знаете, где можно его застать? Он велел сообщить ему, когда...
Завтра он узнает, что у его двери действительно висит на стене телефон устаревшей модели. Пока же все это не имеет смысла, а когда он появится, то будет касаться лишь его одного.
В половине десятого Рене все еще не знает, что уже половина десятого, и его пробуждение происходит резко и страшно, словно после кошмара, в котором почва ускользала из-под ног, а нужно было держаться во что бы то ни стало. Но силы покинули его. Он машет в пустоте руками и ногами, не в силах контролировать собственные движения. Хочется закричать, позвать на помощь. Рот его открывается. Он уверен, что широко открыл рот, но не может выдавить из себя ни звука.
Рене обязательно должен увидеть, что происходит вокруг. Тело его все в поту, лоб покрылся испариной, но при этом холодно, он весь трясется, безуспешно пытаясь унять противную дрожь.
– Не волнуйся... Все хорошо... Все прекрасно...
Ему знаком этот голос. Он пробует сообразить, кому он принадлежит, и внезапно видит не только лицо и белую шапочку, но и всю незнакомую комнату с зеленоватыми стенами.
