Да, он, Могра, утратил дар речи, а половина его тела парализована. Это он тоже обнаружил самостоятельно. Ожидал ли его друг такой реакции, вернее, полного ее отсутствия, несокрушимого спокойствия, очень схожего с безразличием?
Но это и есть безразличие, его не волнует, что происходит в этой довольно убогой комнатенке, не волнует собственное тело, не удивляет, что у него из руки торчит игла, подсоединенная резиновой трубочкой к капельнице с какой-то прозрачной жидкостью.
Перехватив его взгляд, врач поспешно поясняет:
– Это глюкоза. Завтра или послезавтра ты уже сможешь есть как обычно, а пока тебе нужно поддерживать силы.
Этим убедительным тоном он говорит со всеми пациентами в тяжелом состоянии. Так, во всяком случае, кажется Могра, который до этого консультировался с другом лишь по всяким пустякам да проходил у него ежегодный осмотр и как врача знает его мало.
Похоже, Бессон пытается угадать вопросы, которые могут у него возникнуть, и заранее ответить на них.
– Ты, наверное, удивляешься, почему лежишь здесь, а не в клинике в Отейле?
Однажды, несколько лет назад, Бессон уже направлял его туда на обследование по поводу нервной депрессии. Тогда выяснилось, что это просто от переутомления.
– Понимаешь, сперва я и отвез тебя в Отейль, ведь я ехал с тобой на «скорой помощи». Тебя положили в палату, где ты уже лежал, сразу прибежала твоя жена. О ней не беспокойся. Я убедил ее, что тебе ничего страшного не грозит. Она вела себя молодцом. Я звоню ей по несколько раз в день, и по первому моему слову она тебя навестит... Не пытайся разговаривать. Я знаю, это крайне неприятно, но поверь, речь идет о временном нарушении речи.
Это должно было случиться. Пока его друг говорит, Рене повторяет про себя эти четыре слова, совершенно бесстрастно, как простую констатацию факта.
Почему это должно было случиться? Таким вопросом он не задается. И находит, что все это даже забавно. Быть может, слова приобрели теперь иной смысл? Или они перепутались в его ленивом мозгу? Вместо слова «забавно» он охотно сказал бы «утешительно», но так вроде не говорят. Это похоже на какую-то игру, в которую он играет без ведома окружающих, делая вид, что слушает разглагольствования Бессона.
Уже очень давно, возможно, даже всегда, Рене ждал катастрофы, а в последние месяцы так сильно ощущал ее неотвратимость, что ожидание уже стало раздражать.
Бессон д'Аргуле ходит вокруг да около, боится произнести слово, которое так или иначе произнести придется: гемиплегия [2].
– Так вот, немного о том, почему ты все же не в Отейле. Когда я понял, что у тебя, скорее всего, тромбоз средней артерии головного мозга, я пригласил своего коллегу Одуара – профессора-невропатолога и главного врача Бисетра. ТЫ должен был о нем слышать. Это он осматривал тебя вчера вечером, а потом сделал спинномозговую пункцию. Ну вот, Одуар решил, что будет лучше, если тебя положат сюда, где есть квалифицированный персонал, которому он полностью доверяет. Тут есть две отдельные палаты, и одна как раз оказалась свободной. Поэтому с вечера понедельника ты лежишь здесь.
Бессон улыбнулся.
– Надеюсь, ты не сердишься на нас с Одуаром, что мы поместили тебя в больницу с такой зловещей репутацией? Кстати, твоя жена сперва была очень недовольна, но я доказал ей, что тебе будет здесь даже лучше, чем в частной клинике, хотя особой роскоши тут нет...
Могра моргает – просто так, машинально, и его приятель озадачен: а может, больной подает ему какой-то знак?
– Я тебя не утомил?
Могра не может управлять мышцами лица, но всем своим видом старается дать понять, что он не устал, и врач, похоже, его понимает.
В дверь слева от кровати вставлены матовые, вернее, покрытые тонкой насечкой стекла, искажающие изображение; время от времени в них появляются нескладные тени – это люди, которые передвигаются на костылях, но при этом совершенно бесшумно. Загадка! Может, они в туфлях на войлочной подошве?
Бессон, должно быть, приготовил свою речь заранее и нити не теряет.
– Ты достаточно разбираешься в медицине, поэтому я скажу тебе, к какому заключению пришли мы с Одуаром. Тут я полагаюсь в основном на Одуара, он в этом разбирается лучше... Как любой, ты примерно представляешь, что такое односторонний паралич, однако не знаешь, что они бывают разные, как по своим причинам, так и по проявлениям, у каждого своя клиническая картина, и в каждом случае можно сделать вполне определенный прогноз...
К чему столько слов? Не лучше ли просто сказать, что его случай самый банальный и не слишком серьезный?
– В твоем случае поясничная пункция была совершенно необходима. Никакой патологии мы не обнаружили, значит, имеем дело с обычным мозговым кровоизлиянием, которое...
Бессон обиженно хмурит брови и долго закуривает сигарету.
– Ты меня не слушаешь?
Могра по мере сил дает понять, что слушает.
– Значит, не веришь. Считаешь, что я тебя успокаиваю, заговариваю зубы.
Да нет же! Об этом он и не думает. Просто он пересек какой-то невидимый барьер и теперь находится в другом мире. Ему даже делается как-то странно при мысли, что этот знаменитый человек, командор ордена Почетного легиона, который сидит у постели и тратит время на бесполезные объяснения, – его друг и они давным-давно на «ты». Впрочем, он и сам командор ордена Почетного легиона!
Разница лишь в том, что один из них теперь наполовину па-ра-ли-зо-ван!
Как, к примеру, Феликс Арто, его лучший репортер, который побывал по редакционным заданиям и на Амазонке, и в Тибете, и в Гренландии, брал интервью у глав чуть ли не всех государств, великий Феликс Арто, шумный и неутомимый, способный провести несколько ночей без сна и не моргнув глазом выпить за один присест целую бутылку виски.
Так же, как и он, Арто был найден без сознания в номере роскошной гостиницы на Елисейских полях, где развлекался с какой-то молодой американкой.
Он был разведен. Родственников в Париже не было, и поэтому Рене Могра как его шефа вызвали к нему среди ночи. Он помог гостиничному врачу и санитарке надеть на друга штаны и поехал с ним в «скорой помощи», которая доставила больного в американскую больницу в Нейи.
Арто было всего сорок пять. Спортсмен, бывший игрок в регби, он вечно искал с кем-нибудь ссоры. Его лечил не профессор Одуар, а главный врач клиники, название которой Могра забыл – низкорослый, рыжий и очень худой человечек, носивший слишком длинный халат, из-под которого были видны лишь ботинки.
В течение нескольких часов Арто обследовали, сделали спинномозговую пункцию, потом электроэнцефалограмму.
Кстати, а ему самому сделали энцефалограмму, пока он находился в коме? И ведь никак не спросишь! Теперь он полностью зависит от окружающих. Им самим придется догадываться, что ему нужно.
Когда Могра вошел в палату Арто, у того из левой руки тоже торчала игла, соединенная трубочкой с капельницей.
Когда пришел к нему во второй раз, репортер уже не был в коме, однако его щеки странно подрагивали, а вместо речи с губ срывалось невнятное бормотание.
Он умер на рассвете пятого дня, в час, когда обычно ложился спать.
Могра знал еще одного такого, поэта Жюблена, который вечно торчал в пивной Липла, – того хватил удар посреди бульвара Сен-Жермен. Жюблену было тогда лет шестьдесят, и он прожил еще шесть лет, совершенно беспомощный, парализованный, прикованный к креслукаталке.
Был еще один знаменитый киноактер... Ну ладно, хватит! Бессон д'Аргуле, который был так остроумен и ироничен в среду за завтраком, сейчас довольно высокопарными словами пытается доказать ему, что это совсем иной случай и что через несколько недель...
– Самое позднее, через несколько месяцев... Я, понятное дело, говорю о полном выздоровлении. Ты человек умный, и я стараюсь объяснить тебе все как можно подробнее, потому что нам с Одуаром нужна твоя помощь. Но пока я чувствую, что ты мне не веришь. Ты уверен, что я хочу тебя подбодрить и позолотить пилюлю. Признайся, ведь так?
Рене таращит глаза, пытаясь объяснить, что он вообще ничего на сей счет не думает, что ему все равно.
Бедняга Пьер! Об этой стороне его личности Могра никогда не задумывался. Он знает Бессона как радушного хозяина на официальных приемах, как скептичного парижанина, которого можно встретить на любой премьере, как гурмана на завтраках в «Гран-Вефуре», как высокообразованного человека, который между лекциями в Медицинской академии может позволить себе роскошь писать трилогию об интимной жизни Флобера, Золя и Мопассана.
Ему доводилось слышать, как Пьер, сидя за столом, рассказывает о наиболее интересных случаях из своей практики, о трагических судьбах людей.
Расскажет ли он когда-нибудь и его историю?
Могра и представить не мог, что его друг может сидеть у постели больного, подыскивать нужные слова, пытаясь его убедить, стараясь доискаться, через какую щель можно проникнуть в сознание пациента.
