Ознакомительная версия.
Рекс Стаут
«Лига перепуганных мужчин»
В полдень пятницы мы с Вульфом сидели в кабинете.
Как оказалось, имя Поля Чапина и его хитроумные идеи о том, что можно мстить в полной мере и избежать расплаты за содеянное, все равно привлекли бы наше внимание вскоре после их появления. Но в полдень этой пятницы сочетание ноябрьского дождя и отсутствия выгодного дела привело нас к прологу, к драме, которая вот-вот готова была начаться.
Вульф пил пиво и рассматривал изображения снежинок в книге, которую ему кто-то прислал из Чехословакии. Я проглядывал утренние газеты, перепрыгивая с одной страницы на другую. Я читал эту газету еще за завтраком, затем в одиннадцать часов, и сейчас, в разгаре дождливого дня, я еще с ней. Я не терял надежды отыскать две-три статьи, которые могли бы дать пищу для моего ума, потому что мне стало казаться, что мозг мой стал усыхать.
Конечно, я читаю и книги, но только я никогда еще не получал ни от одной из них настоящего удовлетворения, меня никогда не покидает чувство, что в них нет ничего живого, все мертво, все ушло. В чем же их польза? С таким же успехом вы можете попытаться развлечься на пикнике, устроенном на кладбище.
Однажды Вульф спросил у меня, какого дьявола я притворяюсь, что читаю книгу, и я ему ответил, что делаю это исключительно из соображений культуры. На что он сказал, что мне следовало бы воздержаться от подобного труда, ибо культура подобна деньгам: легче всего приходит к тому, кому она менее всего нужна.
Так или иначе, поскольку газету я уже успел просмотреть дважды, то она была немногим лучше книги, и я держал ее в руках только для того, чтобы у меня не слипались глаза.
Вульф, казалось, ушел с головой в картинки. Посмотрев на него, я подумал: «Сейчас он в бою со стихиями. Он пробирается через страшную пургу, сидя удобно в своем любимом кресле и рассматривая в книжке сложные очертания снежинок. Это преимущество артистической натуры, наделенной богатым воображением».
А вслух я сказал:
– Вам нельзя засыпать, сэр. Это было бы непростительным легкомыслием. Вы замерзнете до смерти.
Вульф перевернул страницу, не обращая на меня внимания.
Я не отставал:
– В посылке из Каракаса от Ричардса не хватает двадцати луковиц. Раньше за ним такого не водилось.
Опять без результата.
Я сказал:
– Фриц сказал, что индейка, которую нам прислали, слишком стара, чтобы ее жарить; она будет жесткой, если ее часа два не потушить, что, по вашему мнению, ослабляет аромат. Так что индейка по сорок одному центу за фунт будет испорчена.
Вульф перевернул еще одну страницу. Я внимательно посмотрел на него и спросил:
– Вы видели в газете заметку о женщине, имеющей обезьянку, которая спит в изголовье ее кровати, обвив хвостом ее руку? И еще одну про мужчину, нашедшего на улице ожерелье и возвратившего его владелице, а та обвинила его в краже двух жемчужин из ожерелья и добилась его ареста? Не заметили ли вы еще одну – о субъекте, что давал показания по делу о непотребной книге? Адвокат спросил его, какую цель он преследовал, сочиняя данное произведение, и он ответил, что он совершил убийство, а все убийцы обязательно говорят о совершенном преступлении, и, может, это его форма исповеди? Я все же не уразумел точку зрения автора. Если книга грязная, то она грязная, и не все ли равно, почему она создана такой? Адвокат же уверяет, что если писатель преследовал благородную цель, то непристойность его творения не идет в счет. С таким же успехом можно утверждать, что если моей задачей является попасть камнем в пустую консервную банку, то нельзя винить меня за то, что я при этом выбью вам глаз. Можно также сказать, что если моей целью является покупка для моей старой бедной бабушки шелкового платья, то не имеет никакого значения, если для этого я ограбил кассу Армии Спасения. Вы можете сказать…
Я таки достал его. Он не поднял глаз от страницы, его голова не шевельнулась, массивный корпус оставался неподвижным в специально для него сделанном кресле, но я отлично видел, как зашевелился его правый указательный палец, и я знал, что его допек.
Он сказал:
– Арчи, замолчи!
Я усмехнулся.
– Не выйдет, сэр. Великий Боже, неужели я должен сидеть здесь до своего смертного часа сложа руки? Может, позвонить «Пинкертонам» и спросить: не нужен ли им наблюдающий за отдельными номерами или что-нибудь в этом роде? Если у вас в доме хранится килограмм динамита, то, рано или поздно, он взорвется. Вот я и есть этот килограмм динамита. Может, мне сходить в кино?
Огромная голова Вульфа наклонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма, этот выразительный кивок означал: «Ради Бога! Немедленно!»
Я поднялся со стула, бросил газету на середину своего стола, повернулся кругом и… опять сел.
– Что вам не понравилось в моих аналогиях? – спросил я.
Вульф перевернул страницу.
– Скажем, – пробормотал он терпеливо, – что в подборе аналогий ты не имеешь себе равных. Пусть так.
– Хорошо, согласен. Я вовсе не стремился затеять ссору, сэр. Просто я нахожусь в очень напряженном положении: я никак не могу изобрести третий способ скрестить ноги. Вот уже больше недели я занимаюсь этой проблемой.
Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, что Вульфа нельзя привлечь к этой проблеме, поскольку его ноги были до того толсты, что их вообще нельзя было скрестить. Но из тактических, соображений я решил этого не упоминать.
Я вернулся к газетной статье.
– Этот тип, что давал вчера показания на свидетельском месте, наверняка чокнутый. Он заявил, что совершил убийство, а поскольку все убийцы хотят исповедоваться, то он и написал книгу, изменив в ней имена и место действия, характеры и обстоятельства, чтобы исповедуясь, не подвергать себя опасности.
Судья попался остроумный и саркастический. Он заявил, что, хотя этот тип и является изобретателем историй, в суде ему не следует пытаться работать судебным шутом. Спорю, что и адвокаты здорово над этим смеялись!
А вот автор статьи утверждает, что это не было шуткой, книга была написана именно с такой целью, налет же несоответствия жизни в ней – чистая случайность или камуфляж. В действительности, он ухлопал человека. В итоге судья назначил ему штраф пятьдесят долларов за оскорбление суда и выпроводил его с места свидетеля. Полагаю, что он псих? Как по-вашему?
Бочкообразная грудь Вульфа поднялась и опустилась в шумном вздохе, он вложил в книжку закладку, захлопнул ее, положил на стол, после чего откинулся на спинку кресла и спросил, мигнув дважды:
– Ну?
Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.
– Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в 1912 году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он поднимался на свидетельское место, волоча изуродованную ногу, но не сказано – которую.
Вульф поджал губу.
– Правильно ли я понял, что «паралитик» – это просторечие, и что ты употребил это слово как метафору, вместо «калека» или «хромоногий»?
– Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу слово всем понятное.
Вульф вздохнул и стал подниматься с кресла.
– Благодарение Богу, – ворчливо сказал он, – время избавляет меня от твоих дальнейших аналогий и противоречий.
Часы на стене показали без одной минуты четыре – его время идти в оранжерею.
Встав, он одернул края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть обтянутый ярко-желтой рубашкой живот и двинулся к двери.
На пороге он остановился.
– Арчи!
– Да, сэр.
– Позвони Марджеру, пусть он сегодня же пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина – или как его там? «Черт побери деревенщину».
– Возможно, что он не сможет этого сделать, так как книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.
– Ерунда! Поговори с Марджером. Для чего существуют запрещения, как не для популяризации литературы?!
Он направился к лифту, а я сел за свой стол и потянулся к телефону.
На следующее утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я поморочил себе голову с каталогом растений, а потом направился на кухню изводить Фрица.
Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов. Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.
Вульф сказал мне однажды, что орхидеи – это его наложницы: неблагодарные, дорогостоящие, паразитические и весьма темпераментные красавицы. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредотачивались на конторе внизу.
Ознакомительная версия.
