Кабинет директора Пелхам-Холла казался прохладным оазисом в этот жаркий, душный августовский полдень. Причиной тому был работающий кондиционер. Это было просторное помещение, одна из стен которого состояла из вереницы окон, выходящих на школьный дворик и небольшой пруд. В следующем месяце тенистые аллеи, спокойные, безлюдные пока жилые помещения и классные комнаты, гимнастический зал и лодочные эллинги наполнятся беготней по меньшей мере четырех сотен мальчишек. Пока же Пелхам-Холл вполне походил — если отрешиться от доносящегося издалека гула мощных газонокосилок — на город-призрак.
Два человека, сидевшие в кабинете директора, были полной противоположностью друг друга — как по внешности, так и по многим другим качествам. Мужчина, сидевший за широким письменным столом и казавшийся занятым бесконечным перекладыванием и выравниванием лежавших на нем предметов, был строен, не слишком высок, темноволос и аристократичен, имея почти боттичеллевскую привлекательность. Вот только линия рта выдавала некоторую нерешительность характера, да и глаза постоянно бегали из стороны в сторону. Его светло-серый шерстяной костюм был отлично скроен, а из нагрудного кармашка выглядывал край платочка из ирландской пряжи, который он бесконечно извлекал наружу и снова убирал обратно. Столь же последовательно он копался в боковом кармане пиджака, но так и не находил искомый в нем предмет. Он относился к числу людей, недавно бросивших курить.
Второй мужчина, вольготно разместившийся в зеленом кожаном кресле, производил иное впечатление. Встав, он мог заметно возвыситься над своим собеседником, будучи ростом под метр девяносто. Плечи тоже производили впечатление своей массивностью, хотя талией он скорее походил на танцора. Толстые пальцы были подвижны, как у пианиста, а глаза — голубее невозможно представить. Массивную челюсть и широкий рот отчасти скрывали бурно произраставшие ярко-рыжие борода и усы. Под стать им были и волосы на голове — густые и такие же рыжие. Одет добротно, даже богато, с налетом беспечной вальяжности — сшитые на заказ туфли, серые фланелевые брюки, легкий шерстяной пиджак и темно-синяя рубашка, распахнутая у горла. Белые зубы сжимали мундштук изогнутой трубки. Всем своим видом он походил на древнего викинга.
— Вас могут заинтересовать фотографии на задней стене, — проговорил стройный джентльмен. Речь его отличалась отменной изысканностью и казалась немного эмоциональной. — Выпускной класс в Гарварде. Отец в тот год был капитаном стрелковой команды. Вот отец в студенческом спектакле — он исполнял роль Клавдия в «Гамлете». Вот он в форме капеллана в Первую мировую войну. Вот в двадцать девятом закладывает первый камень в основание Пелхам-Холла. Вот отец в теннисном костюме. Говорили, что в четырнадцатом он победил самого Мориса Маклафлина. А вот отец в обществе попечителей Пелхам-Холла в двадцать пятую годовщину его основания — тысяча девятьсот пятьдесят пятый.
— Это в том самом году было? — спросил рыжебородый.
— Да, весной. Завтра, мистер Джерико, будет десятая годовщина «Дня С».
— «Дня С»?
Аристократический рот изобразил кривую ухмылку.
— Имеется в виду «День Смерти», — пояснил ее обладатель, сделав элегантный жест в сторону окон. — Вот, через одно из этих окон. Десять лет назад здесь еще не было кондиционера. А день выдался жаркий, как сегодня. Окна были распахнуты. Отец сидел на этом же самом месте, где сижу я. — Улыбка на лице говорящего увяла. — Прямо между глаз, мистер Джерико.
— Вы сказали «день»? Но это же было поздним вечером?
— Да. «День» — это просто фигура речи. — Платок покинул карман, но тут же снова вернулся на место. — А что это за табак вы курите, мистер Джерико?
Джерико усмехнулся:
— Это не для людей из Гарварда, мистер Пелхам. Эту смесь делает табачник из Нью-Хейвена. Она так и называется — «Смесь мистера Грина». — Он перекинул ногу на ногу. — Но мы уклоняемся от темы, мистер Пелхам.
— Честно говоря, я не особенно понимаю причину такого интереса к личной жизни отца. Осталось множество фотографий. Он… он любил фотографироваться.
— Фотографий мне будет недостаточно, — сказал Джерико. — Портрет вашего отца увидит огромное число людей: члены семьи, десяток тысяч мальчишек, закончивших Пелхам-Холл за те двадцать пять лет, что ваш отец возглавлял его, сотни учредителей и сотрудников — бог знает кто еще. Поэтому в картине должна быть отражена индивидуальность вашего отца, а для этого мне необходимо лучше узнать личность человека, портрет которого я пишу.
— Ха! — воскликнул Фредерик Джордж Пелхам-младший с горечью в голосе.
Ярко-голубые глаза Джерико неотрывно смотрели на Пелхама, и тому пришлось отвести взгляд.
— Каждый человек по-разному представляется разным людям, — сказал он. — Для меня отец был одним человеком, для двух моих сестер — другим. Моя мать и племянник — его внук — воспринимали отца совсем не так, как его бывшие зятья. Но поскольку мадам Дю Барри заказала вам этот портрет, я полагаю, что вы должны удовлетворить ее желание.
— Мадам Дю Барри?
— Я о своей сестре Луизе. Вы разве не знали, что на протяжении нескольких поколений мальчики Пелхам-Холла называли ее не иначе как Дю Барри? Царственная, золотая особа! Богиня секса. Знойная красавица, созданная лишь для богов. Впрочем, как в свойственной ему манере заявлял мой вульгарный зять Артур Фрост, «в ванну она должна ходить, как и любой другой человек».
— Я уже обсудил деловую сторону вопроса с вашей сестрой, — сказал Джерико, причем тон его голоса заметно похолодел. — Художественное решение портрета остается за мной. Не будет понимания личности Джорджа Пелхама-старшего, не будет и картины.
— Каждый человек должен жить по своим стандартам, мистер Джерико. Но держу пари, что, когда вы подойдете к осознанию того, что называете «личностью» моего отца, вы окажетесь в таком смущении, что, боюсь, никакого портрета вообще не получится.
— Ну что ж, — сухо ответил Джерико. — Десятки других людей хотят иметь свой портрет.
К своим сорока двум годам Луиза Пелхам оставалась поразительно красивой женщиной. Выше среднего роста, с роскошной фигурой и золотистыми волосами, обрамлявшими гордо посаженную голову, она в другие времена обрела бы имя Юноны. Она была и оставалась всегда самым очаровательным членом семейства Пелхамов, затмевая собой и собственную мать, и младшего брата Фредерика Джорджа Пелхама-младшего, и свою сестру Джорджиану, и внучатых родственников, которые лишь изредка появлялись на сцене. Работа Артура Фроста часто разлучала его с женой Джорджианой и их сыном Уолтером. Дрю Стивенс, бывший муж Луизы, продолжал наведываться в ожидании очередного шанса, но та, похоже, окончательно вычеркнула его из своей жизни. Даже его имя теперь никогда не упоминалось. Она презирала его постоянную манеру заниматься безуспешным выпрашиванием денег.
Пока художник Джон Джерико беседовал с Фредом Пелхамом в директорском офисе, Луиза лежала на жесткой кушетке на балконе своей спальни в фамильном доме. Свои длинные, изящные руки она уложила под золотистые волосы. Прекрасное, стройное тело покрывал красивый загар. Она вообще обожала бывать на солнце. В зимнее время солнечные лучи заменяли лампы. Четверых парней исключили из Пелхам-Холла после того, как их застали подглядывающими в бинокль за Луизой — та возлежала на кушетке как будто в ожидании любви.
Приглашение Джерико братом Фредом в директорский кабинет показалось ей вполне естественным. Фред всегда мечтал о том дне, когда он сможет сесть за отцовский рабочий стол. Сам он не обладал ни силой, ни знаниями, ни человеческой теплотой, чтобы заниматься этим делом. Из вежливости его назначили председателем Правления учредителей — должность скорее почетная, нежели ответственная. Но покуда директор, доктор Джеймс Инглиш, находился в кратком отъезде, Фред принимал Джерико, сидя именно в директорском кресле.
Джерико!
Легкая дрожь пробежала по пунцовым губам Луизы. Всю жизнь, как она уверяла себя саму, ее окружали вниманием слабые мужчины. Ни у кого из них не было ни энергии, ни силы характера, ни воли, достойных ее отца. Когда Дрю Стивенс занимал должность преподавателя истории в Пелхам-Холле, Луиза была еще подростком. На семнадцать лет старше ее, он был учтивым, в меру остроумным и довольно симпатичным господином. Но отнюдь не рыцарем со сверкающим мечом, готовым сразиться с драконом. Он влюбился в это золотое дитя. Она же в некогда возникшем порыве отчаяния из-за невозможности добиться внимания отца вышла замуж за этого привлекательного джентльмена. Сейчас же Дрю Стивенс уже не мог удовлетворять желания и страсти, бушевавшие в ее душе, — с таким же успехом он мог бы отправиться на Луну. И она возненавидела его за эту слабость, за то, что он стал стареть, за то, что не помог ей стать ярчайшей звездой на небосводе семейной империи. Она развелась с ним вскоре после таинственной гибели отца.
