Жорж Сименон
«Мегрэ и ленивый вор»
Громкое дребезжание прямо над головой разбудило Мегрэ. Невольно отмахиваясь от этого шума, комиссар открыл глаза. Он осознавал, что находится дома, в собственной постели, рядом с женой, которая, проснувшись раньше, лежит, затаившись, не осмеливаясь пошевельнуться. Несколько секунд Мегрэ не мог понять, откуда слышится этот звук — назойливый, агрессивный, торопливый. Он не мог определить его происхождения. Такое случалось с ним только в зимние морозные ночи.
Ему казалось, что это звонит будильник, хотя с тех пор, как комиссар перестал быть холостяком, он не ставил часы на ночной столик. Ночью к нему приходили туманные воспоминания — уже даже не из ранней молодости, а из раннего детства: как он маленьким мальчиком прислуживал в соборе и должен был вставать очень рано, чтобы успеть к мессе. В церкви надо было быть к шести утра не только зимой, но и летом, весною, осенью. Почему же остались в нем и постоянно всплывали воспоминания лишь зимней темноты, резкого холода, окоченевших пальцев и хрустевшей под детскими ботинками тонкой корочки льда, когда он шел в храм?
Рука, протянутая в темноте, перевернула стакан, стоявший на ночном столике рядом с кроватью, и тогда госпожа Мегрэ включила лампочку над изголовьем.
Звонил телефон.
— Алло? Кто говорит?
Было четыре часа утра, точнее пять минут пятого, за окном царила тишина, какая обычно бывает в очень холодные зимние ночи.
— Это я, Фумель, господин комиссар…
— Кто?
Мегрэ не расслышал. Кто-то говорил так тихо, что казалось прикрывал рот платком:
— Фумель, из шестнадцатого…
Он говорил приглушенным голосом, как бы опасаясь, что его услышит посторонний.
После непродолжительного молчания — комиссару Мегрэ явно ничего не говорила эта фамилия — голос добавил:
— Аристид…
Аристид Фумель — ах, это он! Мегрэ, уже совершенно проснувшийся, наморщил лоб: какого черта инспектор Фумель из шестнадцатого комиссариата будит его в четыре часа утра?
И почему голос его звучит так таинственно?
— Не знаю, может быть, я не должен был звонить вам, господин комиссар… я уже сообщил моему непосредственному начальнику, комиссару полиции… Он приказал мне доложить прокурору, и минуту назад я говорил по телефону с дежурным вице-прокурором…
Госпожа Мегрэ уже встала, нащупала пальцами ног домашние туфли и, закутанная в стеганый халат, направилась на кухню, откуда через минуту раздался звук зажженного газа, а потом шум наливаемой в чайник воды.
— Не знаю, что делать… Господин вице-прокурор велел мне вернуться на место и ждать его. Тело обнаружил не я, а двое полицейских — патруль на велосипедах…
— Где?
— Слушаю.
— Я спрашиваю: где?
— В Булонском лесу… Рю-де-Пото… Вы знаете, где это? Эта дорога ведет на аллеи Фонтюнэ, неподалеку от Порт-Дофин… Мужчина… среднего возраста… Примерно моего… Насколько я понял, в карманах ничего нет, никаких документов… Тела я, конечно, не трогал… Не знаю почему, но мне кажется, что здесь что-то не так… И поэтому я позволил себе позвонить вам, господин комиссар… Хотелось бы только, чтобы в прокуратуре не знали, что это я вам звонил…
— Благодарю тебя, Фумель.
— Я тотчас же возвращаюсь туда… Они могут появиться с минуты на минуту…
— Где ты сейчас?
— В комиссариате на улице Фезанди. Вы приедете? Сейчас?
Мегрэ с минуту колебался, все еще не в силах расстаться с теплой постелью.
— Посмотрю.
— Не понял?
— Еще не знаю. Посмотрю.
Он чувствовал себя униженным, разъяренным — и не в первый раз. Так происходит уже полгода. Бедняга Фумель в этом нисколько не виноват.
Госпожа Мегрэ, стоя в дверях, уже напоминала ему:
— Оденься потеплее!
На стеклах, после того как раздвинули занавески, появились цветы из инея. Вокруг фонарей возникли ореолы, которые появляются лишь при очень низкой температуре. На бульваре Ришар-Ленуар царила полная тишина, не было ни души, только в одном-единственном окне, в доме напротив, может быть в комнате больного, светилась лампа.
Теперь им хорошо придется поломать голову, прежде чем… «Им» — это тем лицам из прокуратуры, из министерства внутренних дел, сторонников новой концепции, обладателям дипломов известных университетов… Они решили реорганизовать весь мир по образу своих прозаических идей. Для них полиция — только лишь орудие, служащее Справедливости с большой буквы. Они считают, что по отношению к полиции следует придерживаться принципа: не спускать с нее глаз, не слишком доверять, ограничивать поле деятельности, отводить вспомогательную роль — и на этом конец!
Фумель принадлежит к еще старой гвардии, так же, как и Жанвье, как Люка, как человек двадцать старых работников Мегрэ, — все остальные приспособились к новым инструкциям и не думают ни о чем, кроме экзаменов, которые обеспечат им быстрое продвижение по службе.
Бедный Фумель! Он никогда не получит повышения. Справиться с самыми простыми правилами орфографии, не говоря уже о том, чтобы отредактировать рапорт, — выше его сил.
Прокурор требует, чтобы его уведомляли первым: он первым должен быть на месте преступления, а вместе с ним прибудет судебный следователь — оба полусонные, и оба эти господина будут высказываться с таким апломбом, как будто всю жизнь не делали ничего иного, как отыскивали трупы в совершенно неожиданных местах, а преступный мир знали, как собственный карман.
Полиция же… Ну что ж, полиция пусть исполняет приказания: сделать то и то… Задержать того-то и того-то… Привести его в мой кабинет… А прежде всего не задавать никаких вопросов… Только те, что требуются по уставу!
Да, ничего более важного, чем устав, предписания… А этих предписаний столько! В официальных документах они часто противоречат одно другому, так что эти господа сами в них путаются и живут в постоянном страхе, чтобы не совершить какой-либо ошибки, которая позднее, во время судебного разбирательства, будет обнаружена защитником обвиняемых.
Мегрэ одевался, все еще злой и надутый. Почему человеку, разбуженному внезапно зимней ночью кажется, что кофе имеет какой-то странный металлический привкус? Даже запах в квартире какой-то иной и напоминает родительский дом во времена детства, где Мегрэ еще маленьким мальчиком должен был вставать в половине шестого утра, чтобы успеть к утренней мессе.
— Позвонишь на набережную Орфевр, чтобы прислали машину?
Но ведь он едет туда не по официальному вызову… Нет, лучше вызвать по телефону такси…
Никто наверняка ему деньги не отдаст, разве что — если это действительно преступление — он очень быстро найдет преступника. Деньги, потраченные на такси, возвращают только в случае успешного окончания дела. И даже тогда надо еще доказать, что не было иного вида транспорта.
Жена подала ему еще теплый вязаный шарф.
— Перчатки взял?
Он порылся в карманах пальто.
— Может быть, ты все-таки что-нибудь съешь?
Нет, он не был голоден. Мегрэ выглядел так, как будто его обидели, а ведь в глубине души он больше всего любил как раз такие минуты, как эта, и, быть может, ему будет их не хватать именно тогда, когда он уйдет на пенсию.
Перед домом уже стояло такси, и за ним клубились выхлопные газы.
— В Булонский лес… Вы знаете, где Рю-де-Пото?
— Как не знать? Мне бы плохо пришлось, если бы после тридцати пяти лет работы я не знал города…
Да, старые люди гордятся своим опытом.
На Елисейских полях изредка появлялись первые автобусы или мелькали частные автомобили. Некоторые окна были освещены: это уборщицы в конторах начали работу. Бары и кафе были еще закрыты.
— Опять где-нибудь девку прихлопнули?
— Не знаю…
— Сомневаюсь, чтобы какая-нибудь из них нашла клиента в Булонском лесу в такой мороз.
И у трубки сегодня был какой-то иной, чем обычно, вкус. Согревая руки дыханием, Мегрэ раздумывал, как давно он не видел Фумеля. Подсчитал, что, пожалуй, больше трех месяцев. А знакомы они… Сколько? Наверное, с того времени, когда он сам начал работать в полиции, в районном комиссариате.
Фумель еще тогда, в молодости, производил впечатление жуткого урода; одни его жалели, другие смеялись над ним, прежде всего потому, что его родителям неизвестно почему пришло в голову дать ему выспреннее имя — Аристид, и потому, что Фумель, несмотря на свою малопривлекательную внешность, не вылезал из любовных историй и сердечных драм.
Женился он рано, но жена через год бросила его. Уехала, не оставив адреса. Он перевернул все вверх дном, чтобы найти ее. Годами следил за тем, чтобы ее приметы находились в кармане у всех полицейских и жандармов Франции, и каждый раз, когда он узнавал, что в Сене найден труп женщины, бежал в морг в страхе, что узнает любимую супругу.
Вокруг этой верной любви создавались легенды.
«Не могу избавиться от мысли, что с ней случилось какое-то несчастье. Люди будут говорить, что по моей вине…»
