— Лет пятнадцать назад Оноре принес ее с улицы; две лапки у нее были сломаны, наверное, под машину попала… Оноре устроил ей из двух дощечек лубки, и через несколько месяцев эта бедная собачка — хотя соседи советовали сразу же усыпить ее — начала нормально ходить…
Комната была низкая, довольно темная, но поражающая чистотой. Она одновременно служила кухней и столовой, с круглым столом посередине, со старым буфетом у стены и с голландской плитой, такой, каких теперь почти нигде уже не встретишь.
Кюэнде наверняка купил ее на Блошином рынке или у торговца старьем и сам привел в порядок; он любил мастерить. Плита была раскалена докрасна, и в лоснящейся медной кастрюле бурлило рагу, судя по запаху, баранье.
С улицы доносились шум и гомон, и Мегрэ припомнил, что во время своего последнего визита застал старую женщину сидящей у окна, локтями она опиралась на подоконник: видимо, летом старуха так проводила время до темноты, всматриваясь в движущуюся по улице Муфтар толпу.
— Слушаю вас, господин комиссар.
Она сохранила протяжный акцент своей страны. Не села напротив него, а стояла, как бы готовясь защищаться.
— Когда вы последний раз видели сына?
— Скажите мне сначала: он снова арестован?
После секундного колебания Мегрэ ответил, даже не солгав:
— Нет.
— А, значит, вы его ищете. Несмотря на это, сразу скажу: здесь его нет. Вы можете произвести обыск в квартире, когда-то вы это уже делали. Увидите, что тут ничего не изменилось, хотя прошло уже десять лет…
Она указала через открытые двери на маленький салон, которым наверняка никогда не пользовались, загроможденный никому не нужными мелочами: салфетками, многочисленными фотографиями в рамках — как это часто бывает в мещанских домах, где одна комната должна быть напоказ: нежилой, для особо торжественных случаев.
Комиссар помнил: в двух комнатах окна выходят во двор, одна из них, с железной кроватью посередине, принадлежала этой женщине, вторая, не менее скромно обставленная, может быть, только чуточку поудобнее — ее сыну.
Из пекарни на первом этаже доносился запах горячего хлеба и смешивался с вкусным ароматом бараньего рагу.
— Я не разыскиваю его, мадам Кюэнде, — сказал Мегрэ серьезно и с некоторым волнением в голосе. — Хотел бы только знать…
Она поняла мгновенно, скорее даже почувствовала: в глазах ее блеснул страх.
— Если вы его не разыскиваете и если вы не арестовали его, значит…
Волосы на ее до смешного узкой голове были редкими.
— С ним произошло… что-то плохое… Да?!
Мегрэ молча опустил голову.
— Я лично хотел сообщить вам об этом.
— Несчастный случай?
— Нет… Я…
— Так что же?
— Ваш сын мертв, мадам Кюэнде.
Она смотрела на него твердым взглядом, в глазах ее не было слез, а рыжеватая собачка, как бы поняв, что что-то случилось, соскочила с кресла и, подбежав к ней, стала тереться о ее толстые ноги.
— Кто это сделал?
Слова со свистящим звуком вышли из ее зубов, расставленных так же редко, как у ее собаки.
— Не знаю. Его убили.
— Где? Когда?
— Следствие установит.
— Убит?
— Его нашли уже мертвым сегодня под утро в Булонском лесу.
Она недоверчиво повторила, как бы все еще опасаясь какой-нибудь ловушки.
— В Булонском лесу? А что он делал в Булонском лесу? Ночью?
Она недоверчиво повторила, как бы все еще опасаясь какой-нибудь ловушки.
— В Булонском лесу? А что он делал в Булонском лесу? Ночью?
— Именно там нашли тело. Он был убит, а потом его привезли в машине на это место.
— Почему это сделали?
Мегрэ был терпелив, ему не хотелось ее торопить, времени у него было много.
— Именно это мы и хотим узнать.
Каким образом он смог бы, например, объяснить судебному следователю Кажу, что его связывало с Кюэнде? Ведь он знал его и видел не только в своем кабинете на набережной Орфевр. Для того чтобы узнать его поближе, недостаточно было одного следствия.
Необходимы были тридцать лет профессиональной деятельности и несколько визитов к нему домой, тщательное наблюдение за этим человеком, чтобы стала известна правда о нем.
— Именно с этой целью — как можно раньше раскрыть преступника — мне нужна определенная информация. Поэтому спрашиваю вас снова: когда вы видели его в последний раз?
— Я должна вспомнить…
— Он не ночевал дома, правда? Сколько уже дней?
— Он совершеннолетний и может делать все, что ему хочется… Ведь ему молено, не правда ли?
Внезапно ее глаза наполнились слезами. Она спросила подавленно:
— Где он… сейчас? Вы мне можете сказать?
— Вы увидите его позднее. Наш инспектор приедет к вам.
— В морге?
— Нет. В прозекторской.
— Он мучился?
— Нет.
— В него стреляли?
Хотя слезы одна за другой текли по ее щекам, она смотрела на Мегрэ со все возрастающим недоверием.
— Нет. Его ударили.
— Чем?
Она старалась представить себе ситуацию, в которой оказался ее сын в трагическую минуту.
— Неизвестно. Чем-то тяжелым.
Она безотчетно провела рукой по голове, и на ее лице появилась гримаса боли.
— Почему? — повторила она. — Почему это сделали?
— Мы узнаем, заверяю вас, мадам. Именно для того, чтобы найти виновных, я здесь, и именно поэтому мне нужна ваша помощь. Сядьте, прошу вас.
— Я не могу.
Ее колени дрожали.
— Не найдется ли у вас рюмки коньяку?
— Вы хотите выпить?
— Не я. Советую вам.
Он хорошо помнил, что она любила пропустить стаканчик. И на этот раз она без труда нашла в буфете спиртное. Правда, не коньяк, а графинчик с водкой.
Даже в такую минуту, как эта, она старалась скрыть правду.
— Держу водку для сына… Он любил иногда выпить перед обедом…
Она налила водки в две стопочки с выпуклым дном.
— Не могу понять, — начала она минуту спустя, — почему его убили… Ведь он никогда не сделал никому ничего плохого… Мухи не обидел… Добрый, мягкий, кроткий, спокойный… таких, как он, редко встретишь… Правда, Того? Ты знаешь лучше, чем кто-нибудь, как он был добр к тебе!
Не сдерживая уже слез, она гладила толстую собачонку, которая не переставала крутить хвостом. Такую сцену господин судебный следователь Кажу наверняка признал бы гротеском…
Ведь ее сын, которого она так восхваляла, был закоренелым преступником, и если бы не его необычайная ловкость, он, скорее всего, должен был сидеть теперь в тюрьме.
Его дважды арестовывали и предавали суду — оба раза при участии комиссара Мегрэ.
Многие часы провели они с глазу на глаз на набережной
Орфевр, стараясь перехитрить друг друга, причем каждый из них умел оценить ум другого…
— С какого времени?
Мегрэ не выходил из роли, не терял терпения: задавал вопросы равнодушным голосом, особенно спокойным на фоне доносившегося с улицы шума.
— Пожалуй, с месяц, — призналась она в конце концов.
— Он вам ничего не говорил?
— Он никогда не говорил мне, чем занимается вне дома. Так было на самом деле. Мегрэ в свое время имел этому доказательства.
— И он ни разу не пришел навестить вас за этот месяц?
— Нет на прошлой неделе был мой день рождения. Он прислал цветы.
— Откуда он их прислал?
— Их принес посыльный из цветочного магазина.
— Из какого именно? На упаковке был адрес?
— Может быть, и был. Я не заметила.
— А посыльного вы не знали? Может, это был кто-то из соседей?
— Я его никогда в глаза не видела.
Произвести обыск в комнате Оноре Кюэнде Мегрэ не мог. Он пришел сюда неофициально. Вести следствие поручено кому-то другому, а не ему.
Скоро придет инспектор Фумель, снабженный соответствующими приказами, подписанными судебным следователем Кажу. Но и он не разыщет тут, наверное, ничего предосудительного. В прошлый раз Мегрэ ничего не нашел, кроме висевших в шкафу нескольких костюмов, старательно уложенного на полках белья и каких-то инструментов для домашней работы, которые наверняка не были орудиями взломщика.
— Раньше ему тоже случалось исчезать на долгое время?
Она старалась вспомнить. Старуха не очень-то была расположена к беседе, и ей приходилось прилагать усилия, чтобы хладнокровно отвечать на вопросы.
— Он провел дома всю зиму.
— А где был летом?
— Этого не знаю.
— Он не предлагал вам вместе отправиться куда-нибудь к морю или в деревню?
— Я бы и так не поехала. Столько жила в деревне, что совершенно не хотела бы туда возвращаться.
Ей было лет пятьдесят, а может быть, и больше, когда она в первый раз приехала в Париж, а единственный город, который она знала до этого, был Лозанна.
Она родилась в Сенарклене, маленькой деревеньке в Швейцарии, в кантоне Во, поблизости от городка Коссаней, где ее муж, Жиль, работал сельскохозяйственным рабочим.
Мегрэ проезжал когда-то с женой во время отпуска через Швейцарию и помнил, что на каждом шагу там маленькие отели, трактиры или постоялые дворы.
Именно эти постоялые дворы — тихие и опрятные — стали погибелью для Жиля Кюэнде. Маленький человечек с кривыми ногами, молчаливый от природы, он мог просиживать часами в углу зала, попивая стаканами белое вино.
