Дом стоял на Дрезден-авеню в Пасадене. Большой, тяжелый, холодный на вид дом из бордового кирпича, крытый терракотовой черепицей и отделанный белым камнем. Окна первого этажа высокие, второго — маленькие, обильно украшенные каменной резьбой под рококо.
Чудесный зеленый газон мягко стекал от фасада и прилегающих кустов к тротуару, разбиваясь по дороге об огромную магнолию, словно прохладный зеленый прибой о скалу. Широкая дорога вела к стоянке у дома, а над ней цвели три белые акации. Всюду запах летнего утра, и все растущее совершенно неподвижно в бездыханном воздухе.
Все, что я знал об этих людях, — это то, что их зовут миссис Элизабет Брайт Мердок с семьей и что она хотела нанять милого, аккуратного частного детектива, который не станет бросать окурки на пол и носить при себе более одного револьвера. Еще я знал, что она вдова старого прощелыги с бакенбардами по имени Джаспер Мердок, который заработал кучу денег, оказывая услуги нашему городу, и его фотографию ежегодно в день его памяти помещали в пасаденской газете с указанием дат рождения и смерти и надписью: «Его жизнь была служением».
Я оставил машину на улице, прошел по уложенным в газон камням и позвонил в дверь под кирпичным портиком. Рядом на бетонном постаменте стояла маленькая крашеная гипсовая фигурка негритенка в белых бриджах, зеленой куртке и красной кепке, с хлыстом в руках. Вид у него был немного грустный, словно он давно здесь стоит и уже стал терять надежду. Дожидаясь, пока откроют, я подошел к нему и погладил по голове.
Через некоторое время средних лет гадюка в костюме горничной открыла дверь на ширину ладони и блеснула на меня маленькими глазками.
— Филип Марлоу, — представился я. — К миссис Мердок. Меня ждут.
Средних лет гадюка хрустнула зубами, мигнула и спросила железным голосом:
— К которой?
— Как?
— К которой миссис Мердок?
— К миссис Элизабет Брайт Мердок, — сказал я. — Я не знал, что их больше одной.
— А надо знать, — отрезала она. — Карточка есть?
Дверь она все еще держала едва открытой, высунув в щель нос и тонкую жилистую руку. Я достал из бумажника визитную карточку, на которой стояло только мое имя, и положил ей на ладонь. Рука и нос исчезли, и дверь захлопнулась перед моим лицом.
Я подумал, не стоит ли пройти к заднему входу, подошел к негритенку, погладил его по голове и сказал:
— Оба мы с тобой, брат…
Времени прошло много. Я сунул в рот сигарету, но не зажег. Мимо дома в бело-голубой машине проехал Веселый человек, из его приемника гремела «Индейка в смородине». Большая черная с золотом бабочка вспорхнула и села на куст у моего плеча, пару раз медленно открыла и закрыла крылья, потом тяжело поднялась и улетела в неподвижном, горячем, пахучем воздухе.
Дверь открылась, и гадюка произнесла:
— Входите.
Я вошел. За дверью была большая и прохладная зала, покойная, как кладбищенская часовня, и пахнущая чем-то похожим. Гобелены на бледных стенах, железные решетки, имитирующие балконы за высокими окнами, тяжелые резные стулья с плюшевыми сиденьями, ковровыми спинками и блеклыми золотыми кистями по бокам. В глубине — зеркальное окно размером с теннисный корт. Рядом занавешенная стеклянная дверь. Старая, заплесневелая, душная, нелепая, чистая и унылая комната. Непохоже, чтобы кому-нибудь хотелось посидеть здесь или просто зайти. Мраморные столики на кривых ножках, мраморные статуэтки двух цветов. Масса хлама, который не вычистить и за неделю. Масса денег, и все зря. Лет тридцать назад в богатом и тихом провинциальном городке, каким была тогда Пасадена, эта зала, должно быть, считалась верхом роскоши.
Мы вышли в коридор, гадюка открыла дверь и показала, что мне сюда.
— Мистер Марлоу, — объявила она в открытую дверь и ушла, скрипя зубами.
Это была небольшая комната, выходящая окнами в сад. Обставлена, как контора, на полу уродливый бурый ковер. Здесь было все, что ожидаешь увидеть в маленькой конторе. За пишущей машинкой сидела стройная, хрупкая девушка в роговых очках. Руки ее лежали на клавишах, но бумаги в машинке не было. Она проследила за мной глазами с неподвижным, глуповатым выражением человека, позирующего фотографу. Ясным, чистым голосом предложила мне сесть.
— Я мисс Дэвис, секретарь миссис Мердок. Она просила получить у вас рекомендации.
— Рекомендации?
— Конечно. Рекомендации. Вас это удивляет?
Я положил шляпу на стол, а незажженную сигарету на шляпу.
— Вы хотите сказать, что она меня пригласила, ничего обо мне не зная?
Губы у нее дрогнули, и она их прикусила. Я не понял, испугалась ли она, или обиделась, или просто с трудом сохраняла холодный деловой вид.
— Она узнала о вас от управляющего отделением Калифорнийского банка. Но лично она вас не знает.
— Приготовьте карандаш.
Она подняла карандаш и показала мне, что он заточен и готов к работе.
Я сказал:
— Ну, для начала вице-президент этого самого банка Джордж С. Лик. Он из центральной конторы. Потом сенатор штата Хьюстон Оглторп. Он сейчас либо в Сакраменто, либо в своем кабинете в Лос-Анджелесе. Потом Сидней Дрейфус из адвокатской фирмы «Дрейфус, Тернер и Свейн». Записали?
Писала она быстро и ловко. Не поднимая головы, она кивнула. В волосах ее блеснуло солнце.
— Оливер Фрай из корпорации «Фрай-Кранц, Буровое оборудование», контора на Девятой Восточной в промышленной зоне. Потом, если вам нужна пара полицейских, Бернард Олс из канцелярии окружного прокурора и лейтенант Карл Рэндал из Центрального отдела по расследованию убийств. Этого, по-вашему, довольно?
— Не смейтесь надо мной. Я только выполняю, что мне приказано, — сказала она, положила блокнот на стол и принялась за дело.
Пока она искала номера в телефонной книге и звонила, я ее разглядывал. Она была бледна естественной бледностью блондинки и выглядела достаточно здоровой. Ее светлые волосы не были некрасивы, но были так туго зачесаны назад, что почти вовсе теряли вид прически. Брови тонкие и необычно прямые, чуть темнее волос, почти каштановые. Подбородок слишком маленький, слишком острый и нетвердый. На лице у нее почти не было грима, за исключением ярко-оранжевой помады на губах, да и той чуть-чуть. Глаза за стеклами были огромные, темно-синие, с большими зрачками и неопределенным выражением. Тяжелые веки придавали лицу восточный вид, а может быть, от природы кожа была стянута в углах глаз. Во всем лице было необъяснимое, нервное обаяние, которому не хватало умелого грима, чтобы стать неотразимым.
Одета она была в гладкое полотняное платье с короткими рукавами. На голых руках светлые волоски и несколько веснушек.
Я не очень прислушивался к тому, что она говорила по телефону. Все, что ей говорили, она стенографировала уверенными ударами карандаша. Закончив с этим, она повесила телефонную книгу на крючок, встала, расправила платье и сказала:
— Будьте любезны подождать несколько минут, — и пошла к двери. С полдороги она вернулась, со стуком задвинула верхний ящик стола и вышла. Дверь закрылась. Тишина. За окном гудят пчелы. Где-то вдалеке слышен вой пылесоса. Я взял свою сигарету, сунул ее в рот, обошел стол и выдвинул ящик, который она закрыла перед уходом.
Меня это не касалось. Просто было любопытно. Не мое дело, что в столе она держит маленький автоматический «кольт». Я закрыл ящик и сел.
Ее не было минуты четыре. Потом дверь открылась, и она сказала:
— Миссис Мердок ждет вас.
Мы прошли по каким-то коридорам, она открыла двустворчатую стеклянную дверь и пропустила меня. Я вошел, и двери за мной закрылись.
Внутри было так темно, что поначалу я ничего не видел, кроме полосок света, проникающих через густые кусты и плотные шторы. Комната была похожа на застекленную веранду, которой позволили зарасти плющом. Обставлена она была плетеной мебелью, на полу циновки. У окна плетеный шезлонг с изогнутой спинкой и горой подушек, которой хватило бы и слону, а в шезлонге, откинувшись, сидела женщина со стаканом вина в руке. Я почувствовал густой винный запах прежде, чем успел оглядеться. Потом мои глаза привыкли к полутьме, я рассмотрел ее.
Широкое лицо с массой подбородков. Волосы цвета жести закручены в грубый перманент, тяжелый клюв и большие влажные глаза с выражением мокрого булыжника. На шее косынка, но такая шея лучше смотрелась бы из борцовки. Одета она была в серое шелковое платье, из которого выглядывали голые руки в пестрых пятнах; в ушах гранатовые серьги. Рядом с ней стоял стеклянный столик с бутылкой портвейна. Она прихлебывала вино, глядя на меня поверх стакана, и молчала.
Я не двигался. Она держала меня на ногах, пока не допила свой стакан, поставила его на столик и опять наполнила. Потом вытерла губы платком. Потом заговорила. Голос ее имел все качества низкого баритона и не допускал никаких глупостей.
