I
Блестящая идея Онисима Коша
– Так, значит, это решено? – проговорил Леду, стоя на пороге своего дома. – Как только у вас будет свободный вечерок, черкните слово и приходите обедать ко мне.
– Непременно, благодарю еще раз за приятный вечер…
– Полноте, это мне надо благодарить вас… Поднимите хорошенько воротник, теперь холодновато. Вы знаете дорогу? Прямо по бульвару Ланн? До авеню Хенри Мартин. Если поторопитесь, вы, может быть, поспеете к последнему трамваю… Ах, еще один вопрос: у вас есть револьвер? Тут места небезопасные.
– Не беспокойтесь, он всегда при мне. Я свыкнулся с ночными экскурсиями по Парижу, а в силу своей журналистской профессии знаком с привычками бродяг. Не провожайте меня дальше. Смотрите, какая великолепная луна. Я вижу все, как днем, не беспокойтесь!
Онисим Кош перешел тротуар и бодро зашагал по середине улицы. Когда он уже был на углу, он услышал голос своего приятеля, кричавшего ему:
– До скорого свидания! Я жду вас! Он обернулся и ответил:
– Непременно! Буду очень скоро.
Леду, стоя на верхней ступени подъезда, посылал приветствия рукой. Фигура его выделялась темным силуэтом на светлом фоне освещенной передней.
От спящего садика, от домика с затворенными ставнями, от всей уютной обстановки, которая угадывалась за этой освещенной дверью, веяло какой-то провинциальной тишиной, тишиной налаженного быта, далекой и семейной. И Онисим Кош, в котором десять лет парижской жизни не могли окончательно вытравить воспоминаний юности, годов, проведенных в глуши провинции, длинных зимних вечеров, безмолвных улиц с сонными домами, остановился на минуту, глядя на затворяющуюся дверь. Неизвестно почему, он вспомнил «своих стариков», давно уже мирно спавших в этот поздний час, милый старый дом, далекую родину, простую и здоровую жизнь, которая была бы его уделом, если бы какой-то злой дух не заманил его в Париж, куда он приехал с радужными надеждами на успех и где должен был теперь довольствоваться местом репортера в утренней газете.
Он зажег папиросу и, не торопясь, продолжал свой путь.
Изысканный обед, тонкое старое вино затуманили его голову, разбудили давно заснувшие надежды. В эту минуту, когда ничто не мешало его мечтам: ни стук машин, ни шелест бумаги, ни запах чернил, тряпок и сала, свойственный мастерским редакции, – ему почудился близким и доступным великий и неуловимый призрак – Слава!
И прежде ему приходилось не раз ловить себя на подобном ощущении. Сидя бывало ночью в залитой огнями зале какого-нибудь ресторана, отуманенный вином, музыкой цыган, близостью оголенных женских плеч и сильными ароматами духов, среди всего этого смешения запахов, красок и звуков, он вдруг ощущал пробуждение мысли, неожиданной и ясной, что он головой выше всей этой толпы, что он создан для чего-то великого, и он говорил себе:
– В эту минуту, если б у меня были под рукой перо, бумага и чернила, я написал бы бессмертные слова…
Увы, в такие минуты, когда человек чувствует в себе прилив творческой силы, перо, чернила и бумага обыкновенно отсутствуют… Так и теперь, в тишине этой зимней ночи, под раздражающими ласками холодного ветра, идеи и воспоминания проносились в его голове, почти не оставляя следа.
Где-то пробили часы: этого звука было достаточно, чтобы разогнать все его грезы. Прошлое любит являться в тишине, а ничто не напоминает более настойчиво о настоящем, как неожиданный бой часов.
– Вот тебе и на! Половина первого, я пропустил последний трамвай, а на извозчика трудно рассчитывать в этом глухом квартале!
Он прибавил шагу. Бульвар, по левой стороне которого теснились маленькие особняки, а справа – множество укреплений, казался бесконечным. Изредка мерцали газовые фонари. Они одни, казалось, жили на этой одинокой дороге между спавшими домами, пригорками газона и голыми деревьями, которые даже не шелестели в эту тихую ночь. В этом абсолютном покое, в этом полном молчании было что-то раздражающее. Проходя мимо одного бастиона, занятого жандармами, Онисим Кош замедлил шаг и заглянул в сторожевую будку. Она была пуста. Он пошел вдоль ограды. За решеткой виден был двор, припорошенный инеем, на ровной белизне дорожек камешки гравия бросали маленькие черные тени. Из конюшен доносился звон цепей и ржание лошадей.
Эти знакомые звуки окончательно разогнали смутную тревогу, которая овладела им в начале дороги: Онисим Кош – мечтатель и поэт – исчез; оставался только Онисим Кош – неутомимый репортер, всегда готовый с одинаковым хладнокровием взять интервью как у путешественника, вернувшегося с северного полюса, так и у дворничихи, которой казалось, что «она видела, как прошел убийца»…
Его папироска потухла. Он вынул другую и остановился, чтоб прикурить. Он собирался продолжать свой путь, когда вдруг увидел три тени, кравшиеся вдоль стены и приближавшиеся к нему. В другом случае он бы даже не обернулся. Но поздний час, этот глухой квартал и какой-то безотчетный инстинкт заставили его остановиться. Он отступил в тень и, спрятавшись за дерево, притаился.
Впоследствии он вспоминал, что в эту минуту, которая должна была стать решающей в его жизни, все его чувства странно обострились: глаза пронизывали темноту и открывали в ней массу обычно незаметных подробностей, ухо различало малейший шелест. Хотя он был человеком храбрым и даже отважным, он все же ощупал рукой револьвер, и это прикосновение наполнило его радостной уверенностью. Тысяча неясных мыслей промелькнула в голове. Ему отчетливо представилось то, что годами дремало в глубине души. В течение нескольких секунд ему стала понятна тревога человека в минуту опасности, который между двумя ударами сердца вспоминает всю свою жизнь; он осознал страшную угрозу близкой и неминуемой опасности и почувствовал отчаянный прилив сил, когда мускулы, чувства и разум достигают для защиты жизни высшего напряжения.
Удлиненные тени все подвигались, то останавливаясь, то быстро перебирая тонкими ногами. Когда они были всего в нескольких шагах от него, то пошли медленнее, а потом остановились. Благодаря свету газового рожка, ему без труда удалось подробно рассмотреть их обладателей и проследить каждое их движение.
Их было трое: женщина и двое мужчин. Тот, который поменьше ростом, держал в руках объемистый сверток, обмотанный тряпками. Женщина прислушивалась, поворачивая голову то направо, то налево. Как будто испугавшись какого-то невидимого свидетеля, они отступили, чтобы выйти из освещенной полосы. Третий сначала оставался неподвижным, потом сделал шаг вперед и прислонился к фонарному столбу, закрывая глаза руками. У него был страшный вид: бледное лицо, впалые щеки, широкие руки, судорожно сжимающие лоб, на который спускалась блестящая прядь черных волос. Сквозь пальцы его рук просачивалась кровь и стекала вдоль щеки и подбородка до самого ворота одежды.
– Ну что же ты, – тихо проговорила женщина, – чего стал?
Он простонал:
– Мне больно!
Она вышла из темноты и подошла к нему. Маленький человек последовал за ней, положил сверток на землю и пробурчал, пожимая плечами:
– Выбрал время нежничать из-за пустяков!
– Хотел бы я послушать, что бы ты запел, если б тебя так разделали, как меня! На, взгляни!
Он отнял ото лба свои окровавленные руки и открыл страшную рану, широкой бороздой рассекавшую его лоб слева направо, перерезавшую бровь и веко, такое черное и вздутое, что глаза почти нельзя было различить.
Женщина взяла свой платок и жалостливо и осторожно приложила его к ране. Кровь на минуту остановилась, потом снова начала течь; тогда она вытащила из свертка несколько тряпок и наложила их на рану.
– Не смей трогать мой узел! – проворчал невысокий.
– Как бы не так! – процедила женщина, отворачивая голову и продолжая возиться около раненого. Раненый скрежетал зубами, топал ногой, вытягивал свое грубое лицо.
Маленький человек опустился на колени и начал кое-как завязывать свой тюк, запихивая в него какой-то золоченый предмет, который не помещался, потом поднялся, взял свою ношу в руки и стал ждать. Когда перевязка была кончена и женщина хотела вытереть руки о передник, он сказал, смотря на нее в упор:
– Стой! Это нужно смывать, но не вытирать! Поняла? Все трое опять вошли в тень. Кош увидел в последний раз рыжие волосы женщины, искривленный рот маленького человека и страшное лицо, наполовину закрытое окровавленными тряпками. Они пошли дальше, не произнося более ни слова, осторожно крадучись вдоль стены. Затем они свернули в сторону, достигли укреплений и скрылись в ночной темноте.
Только после этого Кош, который в продолжение всей этой сцены повторял себе: «Если они меня заметят, я погиб», – вздохнул полной грудью, выпустил из руки револьвер и, убедившись, что он совершенно один, принялся размышлять.
