Я дышал конским потом и сыростью. В ушах стоял топот галопирующих копыт и звяканье подков, изредка ударяющихся друг о друга. Позади меня, вытянувшись в линию, скакала группа всадников, одетых так же, как я, в белые шелковые брюки и двуцветные камзолы, а впереди в тумане, ярко выделяясь своим красно-зеленым камзолом, виднелся только один жокей, поощрявший лошадь перед прыжком через березовый забор, темневший у него на путь.
В сущности, все было, как и ожидали. Билл Дэвидсон в девяносто седьмой раз выигрывал скачку. Его гнедой Адмирал доказывал, что остается лучшей скаковой лошадью в королевстве. А я – что ж, мне не привыкать – в течение нескольких минут любовался сзади Биллом и его лошадью.
Передо мной напрягся, сжался и взлетел могучий гнедой круп: Адмирал взял препятствие без всякого усилия, как и полагалось поистине великому мастеру. И когда я Потянулся за ним, он выиграл у меня еще два корпуса. Мы были на дальнем конце Мейденхедского ипподрома, больше чем на полмили от финишного столба. У меня не было надежды обогнать Билла.
Февральский туман становился все гуще. Трудно было различить что-нибудь дальше следующего препятствия, и окружавшая нас молчаливая белизна, казалось, замыкала всю вереницу скачущих всадников в какое-то пространство между небом и землей. Единственной реальностью была скорость. Финишный столб, толпа людей, трибуны и распорядители были невидимыми за завесой тумана где-то впереди, но на расстоянии, составлявшем почти половину скакового круга, трудно было поверить в их существование.
Я находился в таинственном, отрешенном мире, где могло произойти все, что угодно. И произошло.
Мы вошли в последний поворот и готовились взять следующее препятствие. Билл скакал на добрых десять корпусов впереди меня и других жокеев; он не напрягался, он редко это делал.
Служитель, дежуривший у следующего барьера, пересек дорожку с поля на бровку, на ходу провел рукой по верхней березовой жерди и нырнул под канат. Билл оглянулся через плечо, и я увидел, как у него блеснули в улыбке зубы, когда он убедился, что я так далеко позади. Потом он повернул голову к препятствию и рассчитал расстояние. Адмирал великолепно взял барьер. Он поднялся над ним, словно доказывая, что летать могут не только птицы. И упал.
Пораженный, я увидел стремительное мелькание гнедых ног, колотящих по воздуху, когда лошадь проделала сальто-мортале. Я увидел на мгновение фигуру Билла в его ярком костюме, падающую вниз головой с самой высокой точки траектории, и услышал удар, когда Адмирал упал на землю после него.
Автоматически я отклонился вправо и послал мою лошадь через препятствие. Уже в воздухе, пролетая над препятствием, я взглянул вниз на Билла. Он лежал, раскинувшись на земле, вытянув одну руку, глаза его были закрыты. Адмирал упал всей тяжестью на незащищенный живот Билла и перекатывался взад и вперед в отчаянной попытке встать на ноги.
На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, что под ними было что-то, чего не должно там быть. Но я скакал слишком быстро, чтобы разглядеть, что именно.
Когда моя лошадь помчалась прочь от препятствия, я почувствовал себя так отвратительно, как если бы я сам получил удар в живот. В этом падении была какая-то особенность, которая заставляла думать об убийстве.
Я оглянулся через плечо. Адмиралу удалось наконец подняться, и он один скакал легким галопом по ипподрому. Дежурный служитель подошел и наклонился над Биллом, неподвижно лежавшим на земле. Я отвернулся и поскакал дальше. Теперь я был первым и должен был оставаться впереди. По краю скаковой дорожки мимо меня бежал врач скорой помощи в черном костюме, с белым шарфом. Он стоял до этого у препятствия, к которому я приближался, и теперь бежал на помощь Биллу.
Взяв лошадь в шенкеля, я послал ее через следующие три препятствия, но это уже не имело для меня никакого значения, и, когда я появился как победитель на виду у переполненных трибун, шум разочарованных возгласов, встретивший меня, показался мне вполне заслуженным приветствием. Я проскакал мимо финишного столба, похлопал лошадь по шее и взглянул на трибуны. Большинство голов было повернуто к самому дальнему препятствию – зрители пытались разглядеть в непроницаемом тумане Адмирала, фаворита по всем шансам, который впервые за два года не пришел победителем.
Даже симпатичная женщина, на лошади которой я скакал, встретила меня вопросом: «Что случилось с Адмиралом?»
– Он упал, – сказал я.
– До чего удачно! – воскликнула она и засмеялась счастливым смехом.
Она взяла свою лошадь под уздцы и повела ее в паддок, где расседлывали победивших лошадей. Я спрыгнул с седла и стал отстегивать пряжки подпруги пальцами, неловкими от пережитого потрясения. Она похлопывала свою лошадь и болтала о том, как она рада, что выиграла, как это неожиданно, какое счастье, что Адмирал споткнулся, ну просто для разнообразия, хотя, с другой стороны, конечно, его очень жаль. Я кивал, улыбался и не отвечал, потому что, если б я ответил что-нибудь, это было бы нечто весьма нелюбезное. Пусть себе радуется своему выигрышу, подумал я. Такое бывает не часто, а с Биллом, может быть, ничего и не случилось.
Я снял седло и, оставив миссис Мервин принимать поздравления, протолкался в весовую. Я уселся на весы, был признан соответствующим норме и, пройдя в раздевалку, положил на скамью свои вещи.
Клем, гардеробщик, присматривавший за моими вещами, подошел ко мне. Это был маленький, очень чистенький и аккуратный старичок с обветренным лицом и руками, на которых жилы выступали, как туго натянутые веревки.
Он поднял мое седло и ласково погладил его. Я подумал, что это стало у него привычкой. Он гладил седло, как другой, погладил бы щеку красивой девушки, наслаждаясь мягкостью и нежностью кожи.
– Хорошо проскакали, сэр, – сказал он, но вид у него был не слишком радостный.
Я не хотел, чтобы меня поздравляли. Я сказал отрывисто:
– Должен был выиграть Адмирал.
– Он упал? – спросил Клем с беспокойством.
– Да, – ответил я. Я сам не мог понять почему, сколько ни думал.
– Майор Дэвидсон в порядке, сэр? – спросил Клем. Я знал, что он обслуживал и Билла тоже, которого считал чем-то вроде младшего божества.
– Не знаю, – сказал я. Но я знал, что лука седла угодила ему прямо в живот всей силой тяжести лошади, упавшей на него. «Какие шансы у него, у бедняги?» – подумал я.
Я просунул руку в меховую куртку и пошел в пункт скорой помощи. Жена Билла стояла возле закрытой двери. Бледная, дрожащая, Сцилла изо всех сил старалась не поддаваться страху. На ее маленькой стройной фигуре было пунцовое платье, а на темном облаке ее кудрей красовалась норковая шапочка. Она была одета для праздника, а не для горя.
– Аллан, – сказала она с облегчением, увидев меня. – Доктора осматривают его и просили меня подождать. Как ты думаешь, ему очень плохо? – Она словно умоляла меня, а мне нечего было ей ответить. Я обнял ее за плечи.
Она спросила, видел ли я, как Билл упал. Я ответил, что Билл ударился головой и, должно быть, получил легкое сотрясен?: мозга.
Дверь открылась, вышел высокий, стройный, холеный человек. Это был доктор.
– Вы миссис Дэвидсон? – спросил он Спиллу. Она кивнула.
– Боюсь, что вашего мужа придется отправить в больницу, – сказал он. – Было бы неразумно отпустить его домой, не сделав рентгеновский снимок.
Он ободряюще улыбнулся, и я почувствовал, как напряжение Сциллы несколько улеглось.
– Можно мне видеть его? – спросила она.
Доктор заколебался.
– Можно, – сказал он наконец, – но он почти без сознания. Он слегка ударился. Головой. Так что не следует его беспокоить.
Когда я двинулся, чтобы пройти вслед за Сциллой, доктор остановил меня, положив мне руку на плечо.
– Вы мистер Йорк, верно? – спросил он. За день до этого он давал мне больничный листок, я тогда слегка приложился.
– Да.
– Вы хорошо знаете эту пару?
– Да. Я по большей части живу у них. Доктор в раздумье сжал губы. Потом он сказал.
– Дело плохо. Сотрясение не главное, у него внутреннее кровоизлияние, похоже, что разрыв селезенки. Я звонил в больницу, чтобы там все подготовили для операции.
Пока он говорил, подошла карета скорой помощи. Она двинулась на нас задним ходом. Из нее выскочили санитары, открыли дверь, вытащили длинные носилки и бросились в пункт первой помощи. Доктор пошел следом за ними. Вскоре они опять появились, неся Билла на носилках. Сцилла шла за ними, на лице у нее была глубокая тревога.
Обычно такое решительное, насмешливое, загорелое лицо Билла сейчас было безжизненным, голубовато-белым, покрытым мелкими каплями пота. Он слабо дышал раскрытым ртом, и его руки беспокойно теребили покрывавшее его одеяло. На нем все еще был его яркий жокейский камзол, и это было особенно жутко.
