Кристи Агата
Тайна испанской шали
Блуждающий взгляд мистера Иствуда остановился на потолке, оттуда переместился на пол, а затем на правую стену. Усилием воли мистер Иствуд заставил его вернуться к стоявшей перед ним пишущей машинке.
Девственная чистота бумажного листа была нарушена названием, отпечатанным большими буквами:
ТАЙНА ВТОРОГО ОГУРЦА
Отличное название. Остановит и заинтригует кого угодно. «„Тайна второго огурца“, — подумает читатель. — О чем бы это? Огурец? Тем более второй! Такой рассказ нельзя не прочесть». И он будет ошеломлен той изумительнейшей легкостью, с которой этот мастер детективного жанра сплел столь восхитительный сюжет вокруг обыкновенного огурца.
Но… хотя Энтони Иствуд знал, каким должен быть новый рассказ, он почему-то никак не мог начать его. Известно, что главное в любом рассказе название и сюжет, остальное — просто кропотливая подгонка; иногда название само определяет сюжет, и тогда только успевай записывать, но сейчас оно уже — и весьма удачное — возникло, а в голове его — ни малейшего намека на сюжет.
Взгляд Энтони Иствуда с тоской снова устремился к потолку, но вдохновение не приходило.
— Я назову героиню, — вслух сказал Энтони, чтобы как-то подстегнуть себя, — Соней или Долорес, у нее будет бледная — но не как у больных, а бархатисто-матовая кожа и глаза, как два бездонных омута. А имя героя будет Джордж или Джон — что-нибудь короткое и чисто британское. А садовник придется ввести садовника, чтобы как-то притянуть сюда огурец, — садовник мог бы быть шотландцем, который до смешного боится ранних заморозков.
Подобный метод иногда срабатывал, но сегодня он не помогал. И хотя Энтони совершенно отчетливо представлял себе Соню, Джорджа и садовника, они не проявляли ни малейшего желания включаться в действие.
«Конечно, я мог бы взять вместо огурца банан, — в отчаянии подумал Энтони, — или латук', а то и брюссельскую капусту… Брюссельская капуста… стоп-стоп… А что, это мысль! Тут и шифрограмма… Брюссель… украденные акции… зловещий бельгийский барон…»
Но это был лишь случайный проблеск. Бельгийский барон решительно не захотел материализоваться, к тому же Энтони вовремя вспомнил, что огурцы и ранние заморозки несовместимы, а это исключает комичные переживания шотландского садовника.
— Черт бы меня побрал! — в сердцах воскликнул мистер Иствуд.
Он вскочил и схватил «Дейли мейл». Быть может, в разделе криминальной хроники найдется что-нибудь вдохновляющее. Однако новости в это утро были в основном политические. Мистер Иствуд с отвращением отбросил газету.
Взгляд его упал на роман, лежавший на столе. Закрыв глаза, он ткнул пальцем в одну из его страниц. Слово, указанное самой судьбой, было «овцы». И сразу же воображение услужливо развернуло перед ним долгожданный сюжет во всех подробностях. Хорошенькая девушка, возлюбленный убит на войне… ее разум слегка помутился… присматривает за овцами в горах Шотландии, мистическая встреча с покойным возлюбленным… Эффектный финал: стадо овец, игра лунного света — словно на каком-нибудь академическом полотне — а девушка, мертвая, лежит на снегу, и на нем две дорожки следов Это мог бы быть прекрасный рассказ. Энтони, вздохнув, сердито тряхнул головой, чтобы освободиться от его власти. Потому что слишком хорошо знал: редактору, с которым он обычно имеет дело, такой рассказ, как бы прекрасен он ни был, не нужен. В рассказах, которые были ему нужны и за которые он выкладывал кругленькую сумму, действовали загадочная темноволосая женщина, сраженная ножом в сердце, и молодой несправедливо подозреваемый герой, в сюжете фигурировало множество фантастических догадок, ну а тайна неожиданно распутывалась благодаря еще более неожиданной — вроде его «второго огурца»! — улике, а убийцей оказался вполне тихий и безобидный персонаж.
«Хотя, — размышлял Энтони, — десять к одному, что редактор даст рассказу совсем другое название — что-нибудь эдакое, с душком, ну, например, „Самое мерзкое убийство“, причем даже не подумает спросить у меня на это разрешения. А-а, черт бы побрал этот телефон!»
Он в раздражении снял трубку. Дважды уже за последний час ему пришлось подходить к аппарату, сначала кто-то ошибся номером, потом он вынужден был принять приглашение на обед к одной кокетливой светской даме, которую ненавидел лютой ненавистью, но которой не мог отказать, поскольку она была очень назойливой.
— Алло! — проворчал он в трубку.
Ему ответил женский голос, мягкий и ласковый, с едва заметным иностранным акцентом:
— Это ты, милый?
— Э-э-э… — растерянно протянул мистер Иствуд. — А кто говорит?
— Это я, Кармен. Мне угрожают… я так боюсь… прошу тебя, приезжай как можно скорее, меня могут в любой момент убить.
— Простите, — вежливо сказал мистер Иствуд. — Боюсь, вы набрали не тот…
Но она не дала ему договорить:
— Madre de Dios![1] Они уже близко. Они меня убьют, если узнают, что я тебе звонила. Неужели ты этого хочешь? Поспеши. Если ты не приедешь, ты меня больше не увидишь. Надеюсь, ты помнишь: Керк-стрит, триста двадцать, пароль «огурец». Тсс-с-с…
Он услышал слабый щелчок — незнакомка повесила трубку. В полном ошеломлении мистер Иствуд пересек комнату, подошел к жестянке с табаком и принялся набивать трубку.
«Черт возьми, вероятно, это какой-то фокус моего подсознания, размышлял он. — Неужели она действительно сказала „огурец“? Или мне почудилось?»
Он в нерешительности расхаживал по комнате. «Керк-стрит, триста двадцать. Интересно, в чем там дело? Она кого-то ждет. Как жаль, что я не объяснил ей… Керк-стрит, триста двадцать. Пароль „огурец“… О-о, это, наконец, невыносимо, это нелепо, это галлюцинация, болезненная фантазия перетруженного мозга».
Он со злостью посмотрел на пишущую машинку.
«Ну какая от тебя польза, хотел бы я знать? Смотрю на тебя все утро, а много ли ты мне помогла? Автор должен брать сюжеты из жизни. Из жизни, ясно? Вот я сейчас пойду и добуду такой сюжет».
Он нахлобучил шляпу, окинул любовным взглядом свою коллекцию старинной эмали и вышел из дома.
Как известно большинству лондонцев, Керк-стрит — это ужасно длинная бестолковая улица, занятая в основном антикварными лавками, где торгуют всевозможными подделками по баснословным ценам. Есть там и магазины, торгующие старой медью, и стеклом, и подержанными вещами.
В доме номер 320 торговали старинным стеклом всех видов и сортов. По обеим сторонам от прохода располагались стеллажи, плотно уставленные рюмками, которые тонко звенели в такт его осторожным шагам, а над головой покачивались и поблескивали люстры и всевозможные светильники.
В конце торгового зала сидела свирепого вида старуха с усиками, которым мог бы позавидовать не один юнец.
— Ну? — сурово спросила она и не менее сурово взглянула на Энтони.
Энтони был из тех молодых людей, которых смутить ничего не стоило. Он тут же поспешно спросил, сколько стоят вон те стаканчики для рейнвейна.
— Сорок пять шиллингов за полдюжины.
— Так-так, — сказал Энтони. — Красивые, правда? А сколько стоит эта прелесть?
— Это старый «Уотерфорд». Уступлю пару за восемнадцать гиней.
Лучше бы ему было не спрашивать! Еще немного, и он не выдержит гипнотизирующего взгляда этой старой змеи и непременно что-нибудь купит. Надо уносить ноги… И тем не менее что-то удерживало его в лавке.
— А это сколько? — указал он на один из канделябров.
— Тридцать пять гиней.
— Ах, как жаль. Это гораздо больше, чем я могу себе позволить.
— Что именно вам нужно? — в упор спросила старуха. — Что-нибудь для свадебного подарка?
— Да-да, для свадебного, — ответил Энтони, хватаясь за предложенное объяснение. — Но боюсь не угодить.
— Ах вон оно что, — сказала старуха, поднимаясь с решительным видом. Думаю, что старинные вещицы понравятся кому угодно. У меня есть два графинчика и прекрасный маленький набор для ликера — чем не подарок для невесты?
У старой леди была железная хватка. Целых десять минут Энтони пришлось пялиться, испытывая невыразимые муки. Всевозможные склянки, бутылки, штофы… В конце концов он совершенно изнемог и готов был сдаться.
— Прекрасно, прекрасно, — неуверенно сказал он, возвращая бокал, который она расхваливала, и вдруг спохватился:
— Послушайте, а от вас можно позвонить?
— Нет, нельзя. На почте — она напротив — автомат.
Ну, так что вы берете — бокал или эти чудесные старые фужеры?
Увы, как и все мужчины, Энтони совершенно не умел найти в товаре несуществующий изъян и гордо удалиться.
— Нет, я лучше возьму набор для ликера, — уныло пробормотал он.
Это все-таки было лучше, чем канделябр, который ему, того и гляди, навяжут.
