Глава 1
Поезд остановился. Бэрридж поднял воротник плаща.
— Приехали, — сказал он своему спутнику, доктору Мейну. — Ну и ливень!
— Мы вымокнем до нитки, и я получу воспаление легких, — уныло ответил Мейн. — Нас, конечно же, никто не встречает, — добавил он, глядя на проплывающий мимо пустой перрон. — Я так и знал! — закончил он с присущим ему пессимизмом, безуспешно пытаясь одной рукой застегнуть верхнюю пуговицу толстого пальто. — От Окленда вечно одни неприятности.
Доктор Окленд, их лондонский коллега, перед закрытием конференции хирургов, на которую Мейн и Бэрридж приехали в Лондон, попросил их на обратном пути сделать небольшой крюк, чтобы осмотреть его пациента Джона Крайтона. Собственно, для этого был нужен доктор Мейн, но Окленд обратился не к самому Мейну, а к Бэрриджу, вполне разумно решив, что так скорее добьется успеха. Зная интерес Бэрриджа к охотничьему оружию, Окленд добавил, что у Крайтона прекрасная коллекция, лучшая из тех, которые ему доводилось видеть. Услышав это предложение уже из уст Бэрриджа, Мейн сердито поджал свои тонкие губы. От категорического отказа он воздержался, поскольку работал в принадлежавшей Бэрриджу клинике, но ворчал так долго и нудно, что Бэрридж, несмотря на свое спокойствие и выдержку, едва не потерял терпение. В поезде Мейн совершенно извел его стенаниями по поводу плохой погоды и своей возможной в связи с этим простуды, которой он панически боялся. Его скрипучий голос удивительно гармонировал с тщедушной фигурой, едва достающей Бэрриджу до плеча; глядя на его суетливые, беспорядочные движения, было трудно поверить, что Мейн — один из лучших хирургов-онкологов Англии. Бэрридж, вообще очень терпимый к чужим недостаткам и странностям, с трудом переносил его общество, но вместе с тем искренне восхищался им как хирургом. В операционной Мейн преображался, движения его сухих, маленьких рук становились безупречно точными, а реакция — быстрой и безошибочной. Коллеги его уважали, но не любили. Нельзя сказать, что к нему относились враждебно — Мейн, в общем-то, был существом безобидным — но из-за привычки постоянно ворчать по малейшему поводу от него старались держаться подальше. Больных Мейн поначалу приводил в ужас своим пессимизмом: хотя он не говорил им ничего плохого, его вид был достаточно красноречив — у одного слабонервного пациента даже началась истерика, когда он случайно увидел, с каким выражением лица Мейн разглядывает его снимки. Мейн был не только прекрасным хирургом, но и блестящим диагностом и поразительно точно определял, есть ли смысл делать операцию; если он отказывался, значит, у пациента не было ни одного шанса. Это качество и понадобилось теперь Окленду, за что Мейн, тоскливо глядя через вагонное стекло на косые струи дождя, многократно помянул его в весьма нелестных выражениях. Поездка по проселочной дороге в такую погоду приводила в ужас Мейна, который был домоседом и встречал в штыки любое изменение привычного жизненного уклада. Бэрридж про себя порадовался, что мысль, будто их могут не встретить вовсе, пришла Мейну в голову лишь сейчас, когда они уже готовились выходить, а не раньше. Бэрридж нисколько не сомневался, что Мейн способен обыгрывать эту прискорбную ситуацию и вытекающие из нее последствия — бесспорно, самые трагические — в течение времени, достаточно долгого для того, чтобы истощить последние крохи его терпения.
Легко соскочив на платформу, Бэрридж обернулся к своему изрядно надоевшему спутнику, опасаясь, что тот запутается в своем очень длинном и тяжелом пальто, однако Мейн, что-то бормоча себе под нос (Бэрридж предпочитал не вслушиваться, что именно), слез благополучно. Из-под навеса навстречу им шагнул человек в блестящем черном дождевике.
— Вы к мистеру Крайтону?
— Да, — подтвердил Бэрридж, вступая под защиту навеса.
Мейн семенил за ним, вцепившись в свою широкополую шляпу. Он носил вещи, которые ему нравились; сами по себе они были неплохи, но на нем некоторые выглядели смешно, как, например, эта шляпа на крошечной фигурке, но Мейн то ли не понимал этого, то ли пренебрегал такими мелочами. Сейчас, в шляпе с широкими полями и чересчур длинном пальто, он напоминал неуклюжего гнома, которого насильно вытащили из его убежища.
— Я секретарь мистера Крайтона, О’Брайн. Прошу в машину.
— Подождите, я раскрою зонт, — проскрипел Мейн.
«При таком ветре его унесет»— подумал Бэрридж.
Очевидно, то же самое подумал и О’Брайн: Бэрридж перехватил удивленный взгляд, которым тот окинул нелепую фигуру с длинным зонтом.
— Машина стоит у самой лестницы, — объяснил он. — Здесь совсем близко.
— Все равно я раскрою зонт, — упрямо сказал Мейн. — С какой стати я буду мокнуть?
— Позвольте, я возьму ваши вещи, — вежливо предложил О’Брайн.
Мейн, не глядя, сунул ему свой саквояж и продолжал ожесточенно возиться с зонтом, который почему-то не раскрывался.
— Да бросьте вы его! — не выдержал Бэрридж, сквозь пелену дождя уже разглядевший внизу машину. — Идти-то два шага.
— Вот вы и идите, — огрызнулся Мейн, — а я его раскрою.
«Я не могу уволить такого первоклассного хирурга, но будь я проклят, если еще хоть раз поеду куда-нибудь в его обществе», — подумал Бэрридж.
Наконец Мейн справился с зонтом и добился своего, но последствия этого оказались весьма неожиданные: огромный зонт накренился и, подобно парусу, потащил его вдоль платформы с силой, которой крошечный доктор не мог противостоять. Секретарь Крайтона схватил Мейна за рукав, а Бэрридж отнял зонт и закрыл с таким же трудом, с каким Мейн только что открыл. Вместо того чтобы сказать «спасибо» (без этого своевременного вмешательства он свалился бы с платформы, если бы прежде не догадался выпустить ручку), Мейн рассердился:
— Где ваша машина? Говорили, в двух шагах, а я уже весь вымок!
— Простите, но вы идете в противоположную сторону, — невозмутимо, сохраняя вежливость, ответил О’Брайн; из-за Мейна все они удалились от лестницы.
— Я иду туда, куда вы меня ведете, — огрызнулся Мейн без всякой логики.
— Извините, — бесстрастным тоном ответил О’Брайн. — Сюда, прошу вас.
Бэрридж сел впереди, рядом с О'Брайном, а Мейн расположился на заднем сиденье и, отряхнувшись, изрек с мрачной уверенностью:
— Теперь мы где-нибудь застрянем.
— Не беспокойтесь, сейчас еще можно проехать, — ответил О’Брайн, откидывая капюшон дождевика.
Это был молодой человек лет двадцати шести — двадцати семи, среднего роста, худощавый, с темно-рыжей шевелюрой и голубыми глазами.
Машина медленно тронулась с места.
— Остановитесь! — воскликнул Мейн. — Я потерял свой саквояж!
— Он рядом с вами, — ответил О’Брайн.
— А мой зонт?
— У меня, — сказал Бэрридж.
— Он нам понадобится, когда машина застрянет к придется идти пешком, — уныло заметил Мейн. — Подумать только, идти пешком в такую погоду!
— Но мы же пока едем, — возразил Бэрридж.
— Вот именно «пока»!
О’Брайн бросил быстрый взгляд в зеркальце, чтобы увидеть своего чудаковатого пассажира, затем снова стал смотреть на дорогу. Машину он вел очень уверенно.
— Сколько нам ехать? — спросил Бэрридж.
— При нормальной погоде минут двадцать, а теперь около часа, дорога сильно размыта.
— Целый час! — воскликнул Мейн так, словно в течение этого часа ему предстояло подвергаться всем мукам ада.
«Неужели он будет ворчать всю дорогу?» — подумал Бэрридж. — «Что бы ему помолчать хоть немного!»
Поняв, что Мейн не намерен молчать, Бэрридж сделал спасительный ход и навел разговор на медицинские темы, после чего обрел утраченное было спокойствие: Мейн клюнул на приманку и с увлечением начал обсуждать затронутую проблему, попутно понося всех коллег, которые имели к ней хоть малейшее отношение, и отвлекся от этого достойного занятия лишь один раз, когда машину сильно тряхнуло.
