Я побывала на том свете - Буало-Нарсежак

J’ai Ete Un Fantome (1989)

Перевод с французского Л. Корнеевой

Я бы никогда не отважилась составить это длинное (слишком длинное) описание, если бы вышеуказанные строчки случайно не попались мне на глаза. Но случайность ли это?.. Как бы то ни было, прежде чем приступить непосредственно к описанию, я должна немного рассказать о себе, чтобы показать, по мере возможности, что я никогда не переставала спрашивать себя, сомневаться, искать разумные объяснения фактам, таковыми не являющимся. Должна еще добавить, что этими фактами я не делилась ни с кем, даже со своей матерью, до такой степени они кажутся на первый взгляд невероятными.

И наконец я должна признаться, что совершенно не умею излагать свои мысли так, как делают это писатели. Следует напомнить, что речь на этих страницах идет об описании, то есть это тот рассказ, который мне хотелось бы видеть столь же откровенным и строгим, как протоколы судебного процесса. Не по своей вине я пережила ужасные дни, а то и месяцы, и история моих чувств переплелась с событиями, о которых я сейчас поведаю. Постарайтесь понять первое, если вы хотите верно определить происхождение и значимость вторых.

Меня зовут Кристина Вошель, урожденная Роблен. Мне двадцать шесть лет, и я живу недалеко от вокзала Сен-Лазар, на улице Шатодан, где у моего мужа, филателиста по профессии, свой кабинет. Его мать — Женевьева Вошель — вдова и живет вместе с нами. Моя мать тоже вдова. Впрочем, все эти детали можно наверняка найти в каких-нибудь архивах. Поэтому нет необходимости заполонять мой рассказ бесполезными сведениями. Я буду сообщать их по мере надобности для ясности последующего повествования. Если какой-нибудь судебный следователь заинтересуется моим случаем, ему нужно будет просто раскрыть досье Вошель.

Последнее уточнение. Я постоянно слышала о себе, что очень красива. В Сорбонне, когда я готовила лиценциат по филологии, меня всегда преследовала толпа разгоряченных самцов, других слов я просто не нахожу. Это веселило меня, хотя по натуре я человек замкнутый и никогда не поощряла их. Чувственные волнения не моя стихия. В то же время я была жутко сентиментальной. Я ожидала большой любви, теперь-то я понимаю, что глупо говорить об этом, но я и была глупой, только и всего. Иногда я задумываюсь, возможна ли такая смесь литературной культуры и примитивной наивности? С равным интересом я читала «Гамлета» и кинороманы. В моей комнате друг против друга стояли фотографии Поля Валери и Гарри Купера. И подводя итог, скажу, что мне совершенно не хотелось работать и было ужасно скучно. Как могла я в таких условиях не согласиться на замужество?

Я была независима и ревностно оберегала свою свободу. Моя мать имела приличный доход. Поэтому я вижу лишь одно объяснение: то глубокое безразличие, с которым я встречала каждый новый день с чувством скуки и смирения. Я хорошо знала Бернара Вошеля. Мы с мамой потешались над этим старообразным молодым человеком, чопорным и услужливым. Каждый раз, когда он подчеркнуто вежливо обращался к моей матери, создавалось впечатление, что он намыливает руки. «До чего же он раздражает меня, — вздыхала мама. — Но все же он неплохой мальчик и вовсе не виноват, что плохо воспитан». И здесь я должна отметить, что его мать и моя, хоть и выказывали взаимные знаки внимания, не больно-то любили друг друга. Они были знакомы с детства, вместе учились, затем работали секретаршами на фирме Вошель и Роблен. И так как в жизни подобное случается не менее часто, чем в романах, секретарши превратились в жен: с одной стороны — Женевьева Вошель, с другой — Марта Роблен. Но Вошель, который был намного старше жены, имел от первого брака взрослого сына. И лучше сказать это сразу — когда мы поженились, Бернару было пятьдесят один год.

Мы абсолютно не подходили друг другу, но моя мать, занявшая после смерти отца кресло генерального директора фирмы Роблен и загруженная работой, мечтала меня «пристроить», как она выражалась, в то время как Женевьева Вошель — главный акционер фирмы — переживала, видя, как ее сын стареет, оставаясь холостяком. Поэтому Бернару вечно превозносили мои достоинства и наоборот. Бернар был довольно некрасивым, но работящим, богатым и еще Бог знает каким. И напрасно я уверяла мать, что торговля марками — не профессия.

— Это не столь уж важно, — замечала она. — У него прекрасный характер. Он одержим, это правда. Но он ласковый, добрый, услужливый и далеко не всегда был счастлив. Его отец всю жизнь бегал за юбками. Мать сбежала с каким-то американцем. К счастью, рядом была Женевьева. Благодаря ей до самой смерти Вошеля у него был семейный очаг. В конце концов, совершенно нормально, что теперь он хочет пожить, как все люди. К тому же он любит тебя.

— Это он тебе сказал?

— Нет. Такого он бы никогда себе не позволил. Женевьева призналась.

— Но ведь я-то его не люблю!

— Просто ты его плохо знаешь. А потом — любовь, любовь, у вас только и разговоров, что про любовь. Если бы ты была так же занята, как я, ты быстро бы поняла, что любовь изнашивается скорее, чем все остальное.

— Что остальное?

Она молчала, но я догадывалась. Для нее всем остальным был успех, власть и гордость от представления, что ты лучше других. Она была рождена для власти.

— А потом, — порой игриво добавляла она, — если с мужем становится скучно, ему наставляют рога.

И при этом громко смеялась, чтобы показать, что это всего лишь шутка. Ей нравилось иной раз шокировать окружающих крепким словцом, нарочитой грубостью, которую она считала мужской привилегией. Она знала, что за ее спиной рабочие забавлялись и перешептывались: «Вот это номер!» Я ненавидела ее манеры и если мало-помалу и свыклась с мыслью когда-нибудь стать госпожой Вошель, то лишь потому, что мне надоела домашняя атмосфера вечного возбуждения. У матери был очень красивый салон, но он постоянно был полон посетителями, этакими господами с кейсами, курящими сигары и пьющими виски, ожидавшими, когда же их примут, в то время как в секретарской комнате стрекотала пишущая машинка и трезвонил телефон.