Ознакомительная версия.
Однажды девочка была у соседей, и ей вздумалось рассказать, как она испугалась в прошлую ночь. «Отчего?» — спросили ее с любопытством. «Как же, отец опять пришел со своими черными людьми!» — «С какими черными людьми?» — «С которыми он часто уходит по ночам… а потом к утру они приходят и считают деньги на одеяле… Я как-то спросила маму, что все это значит, а она ответила: «Смотри не болтай, дочка; у отца есть черная курочка, которая несет ему денежки, но только ночью, и чтобы ее не рассердить, надо подходить к ней с таким же черным лицом, как ее перья. Но осторожно, если ты скажешь хоть слово, черная курица не придет больше». Слушатели, конечно, сразу поняли, что не из-за таинственной курицы Дюэм мазали себе лица сажей, а чтобы не быть узнанными. Соседка сообщила свои подозрения мужу, а последний, в свою очередь, расспросив девочку и убедившись, что черные люди были шайкой поджаривателей, сделал заявление властям. В результате всех членов банды задержали…
Один из братьев ухитрился запрятать в подошву сапога лезвие ножа. Узнав, что я знаком со всеми арестантами, он сообщил мне свой секрет, спросив, нельзя ли воспользоваться этим для побега. Пока мы размышляли, явился мировой судья в сопровождении жандармов и произвел осмотр нашей камеры, а затем нас самих. Я счел благоразумным спрятать во рту маленький подпилок, который всегда был со мной, но один из жандармов заметил это движение и воскликнул: «Он проглотил ее!» Мы недоуменно переглянулись и тут только узнали, что речь идет о печати, которой скрепили фальшивый приказ об освобождении Буателя. Меня перевели в городскую тюрьму и сковали правую руку с левой ногой, а левую руку с правой ногой. Кроме того, в тюрьме было настолько сыро, что брошенная мне солома за двадцать минут стала такой влажной, точно ее смочили водой.
Восемь дней я оставался в этом ужасном положении, и только тогда меня решились перевести обратно, когда убедились, что я не смогу вернуть печать естественным образом. Узнав об этом, я притворился необычайно слабым, не выносящим дневного света. Это было вполне естественно, и жандармы, поверив в мой обман, позаботились даже прикрыть мне глаза платком. Мы ехали в фиакре, по дороге я мгновенно сбросил платок, распахнул дверцы и выскочил на улицу. Жандармы устремились за мной, но, неповоротливые из-за своих сабель и тяжелых сапог, они едва успели вылезти из кареты, как я был уже далеко. Я немедленно оставил город и с намерением бежать за море направился в Дюнкирхен с деньгами, посланными матерью. Там я познакомился с приказчиком одного шведского брига, который пообещал взять меня на свое судно.
В ожидании отъезда мой новый друг пригласил меня в Сент-Омер. В платье моряка я не рисковал быть узнанным, притом нельзя же было отказать столь нужному человеку, и потому я согласился, но из-за своего характера не мог не вмешаться в возникшую там ссору, и за буйство был отведен на гауптвахту. Там у меня спросили паспорт, которого у меня не было, и, заподозрив, что я беглый из какой-нибудь окрестной тюрьмы, на следующий день отправили в Дуэ, так что я даже не успел проститься с приказчиком, который, по всей вероятности, был весьма удивлен этим происшествием. В Дуэ меня опять посадили в тюрьму.
Не успел я оправиться от этого потрясения, как настал день суда, который уже восемь месяцев откладывался вследствие моих частых побегов, равно как и побегов Груара, исчезавшего всякий раз, как меня забирали. Обвиняемые давали показания против меня. Буатель заявил, что я якобы спрашивал, сколько он даст за то, чтобы выйти из тюрьмы; Гербо уверял, что он составил акт без печати и притом только по моему наущению, а я по изготовлении акта тотчас взял его; он же, со своей стороны, не придавал этому никакого значения. Присяжные, впрочем, признали, что вещественные доказательства моего участия в преступления отсутствовали; все обвинение заключалось в бездоказательном показании, что злосчастная печать была доставлена мною. И при всем том Буатель, признавшийся, что он хлопотал о фальшивом приказе, Штоффле, сказавший, что принес его тюремщику, Груар, заявивший, что присутствовал при всем этом, — все-таки были оправданы, а мы с Гербо осуждены на восемь лет в кандалах.
Вот приговор, который я привожу здесь в ответ на глупые выдумки на сей счет: одни уверяют, будто я был осужден на смертную казнь за многочисленные убийства; другие — будто я долгое время был атаманом шайки, нападавшей на дилижансы; самые снисходительные утверждают, что меня осудили на вечную каторгу за кражу со взломом. Говорили даже, будто я умышленно вызывал несчастных на преступления, чтобы потом, когда мне вздумается, предать их в руки правосудия. Точно мало настоящих преступников! Как будто некого и без того преследовать! Это обвинение родилось в полиции, где у меня было много завистников; оно не устояло бы перед гласностью судебного разбирательства, которое не преминуло бы обнаружить бесчестные поступки, приписываемые мне; оно не устояло бы и перед действиями охранной бригады, которой я руковожу. Проявив свои способности, незачем прибегать к шарлатанству.
Только одного на меня не взводили — смертоубийства, а между тем объявляю во всеуслышание, что я не подвергался никакому другому приговору, кроме нижеследующего. Доказательством тому служит мое помилование, и если я заявляю, что не принимал участия в этом жалком подлоге, то мне должны верить, тем более что все дело было не более чем злой тюремной шуткой, которая в настоящее время привела бы только к исправительному наказанию. Но в моем лице разили не сомнительного соучастника ничтожного подлога, а беспокойного, непокорного и отважного арестанта, виновника стольких побегов, на котором надо было показать пример другим, и вот ради чего я был принесен в жертву.
Приговор
«Во имя французской республики, единой и неделимой.
Рассмотренный уголовным судом Северного департамента обвинительный акт, составленный 28-го вандемьера[14] 5-го года, против: Себастьяна Буателя, сорока лет, земледельца, Цезаря Гербо, двадцати лет, бывшего фельдфебеля егерского полка, Эжена Штоффле, двадцати трех лет, тряпичника, Жана-Франца Груара, двадцати девяти с половиной лет, помощника кондуктора на военном транспорте, и Франца Видока, уроженца Арраса, двадцати двух лет, — обвиняемых старшиной суда присяжных округа Камбре в подлоге официального документа.
Данный обвинительный акт заключает:
1) что подлог, упоминаемый в обвинительном акте, несомненен;
2) что обвиняемый Цезарь Гербо уличен в совершении означенного преступления;
3) что он уличен в совершении его со злым и вредоносным умыслом;
4) что Франц Видок также уличен в совершении подлога;
5) что он совершил его с вредоносным умыслом;
6) несомненно, что вышеозначенный подлог был совершен по отношению к официальной бумаге;
7) что Себастьян Буатель не уличен в подстрекании виновного или виновных к совершению означенного преступления подарками, обещаниями и т. п.;
8) что Эжен Штоффле не уличен ни в содействии при подготовке к совершению означенного подлога, ни в самом подлоге;
9) что Жан-Франц Груар не уличен ни в содействии виновному или виновным, ни в подготовке означенного подлога, ни в самом подлоге.
В силу этого заявления президент, согласно 424-й статье закона 3-го брюмера 4-го года Уложения о преступлениях и наказаниях, признал, что Себастьян Буатель, Эжен Штоффле и Жан-Франц Груар освобождаются от взводимого на них преступления, и приказал немедленно выпустить их на свободу, если только они не задержаны еще по какой-либо другой причине.
Суд, выслушав комиссара исполнительной власти и гражданина Депре, адвоката подсудимых, приговорил Франца Видока и Цезаря Гербо к восьмилетнему заключению в кандалах, согласно 44-й статье и второму отделению второй главы второй части Уложения о наказаниях, которая была прочтена на суде и заключается в следующем:
«Если означенный подлог совершен над официальным документом, то полагается наказание в виде заключения на восемь лет в кандалах».
Суд также просит принять во внимание 28-ю статью первой главы первой части Уложения о наказаниях: «Всякий присужденный к какому-либо наказанию, кандалам, заключению в смирительном доме, пытке или тюремному заключению должен быть предварительно отведен на городскую площадь, куда также созывается суд присяжных; там его привязывают к столбу, поставленному на эшафоте, и он таким образом остается на глазах у народа на протяжении шести часов, если он приговорен к кандалам или заключению в смирительном доме, на протяжении четырех часов — если приговорен к пытке, и двух часов — если приговорен к заключению в тюрьме; над его головой должны быть большими буквами написаны его имя, профессия, место жительства, совершенное им преступление и приговор».
Ознакомительная версия.
