Может быть, эта мысль пришла ему в голову по чистой ассоциации, но она его смущает.
— Когда встречаемся?
— Как можно скорее.
— Завтра? А время?
— Восемь вечера, здесь.
— Не здесь, — вмешивается Адлер. — Моя тачка будет ждать на соседней улице, напротив рыбной лавки. Сели и поехали.
Оставшись наедине с Кромером, Франк все-таки спросил:
— Ребята надежные?
— А я тебя сводил с ненадежными?
— Чем занимается этот твой Адлер?
Уклончивый жест.
— Не волнуйся.
Странно! Все они настороже и, однако, доверяют друг другу. Это, наверно, оттого, что все они повязаны друг с другом, а кроме того, каждый, покопавшись в памяти, найдет, в чем себя упрекнуть. В общем, человек не предает из боязни быть преданным в свою очередь.
— О малышке не забыл?
Франк молчит. Он не сказал Кромеру, что сегодня, в среду, — в кино они с Мицци были во вторник — снова виделся с ней. Недолго. И не сразу после ухода Хольста, которого проводил из окна глазами до остановки трамвая.
Он дождался четырех часов. Наконец пожал плечами и сказал себе:
— Увидим!
К Хольстам Франк постучал как бы мимоходом. Входить он не собирался — старый идиот-сосед наверняка сидит в засаде у форточки. Бросил только:
— Жду внизу. Спустишься?
Прождал он недолго. Мицци вскоре пришла. Последние метры бежала по тротуару, машинально поглядывая на окна; потом — без сомнения, так же машинально — уцепилась за локоть Франка.
— Господин Виммер не сказал отцу, — с ходу выпалила она.
— Я был в этом уверен.
— Сегодня я долго не могу.
Во второй раз все они долго не могут!
Еще только начинало смеркаться. Франк увел Мицци в тупик. Она подставила губы и спросила:
— Думал обо мне, Франк?
Он не стал блуждать по ней руками, а сразу сунул правую под блузку: вчера в «Лидо» он не догадался проверить, что у нее за грудь. Вспомнил же об этом только ночью, лежа в постели с Минной — у той совсем груди нет.
Не любопытство ли подтолкнуло его постучаться к Хольстам и вызвать Мицци на улицу?
Сегодня, в тот же час, он опять увиделся с ней и теперь уже сам объявил:
— У меня всего несколько минут.
Ей очень хотелось спросить — почему, но она не посмела. Только шепнула с гримаской:
— Я не нравлюсь тебе, Франк?
И тут — как все! А Франк всегда затрудняется сказать, нравится ему девушка или нет.
Ладно! Кромеру он ничего не обещал, но и не ответил «нет». Словом, увидим. Минна уверяет, что влюбилась в него и теперь, после знакомства с ним, стыдится своих вынужденных забав с клиентами. С первым, кстати, ей не повезло. Опять осложнения! Франку пришлось успокаивать ее. Ко всему, Минна еще боится за него. Она видела пистолет и сходит с ума от страха.
Он обещал разбудить ее, в котором часу ни вернется.
— Мне все равно не уснуть, — уверяла она.
От Минны уже пахнет так же приятно, как от всех женщин в доме. Это, видимо, заслуга Лотты: она заставляет девиц тщательно следить за собой и снабжает их хорошим мылом. Во всяком случае, преображаются они молниеносно. Вот и Минна уже прошлялась целое утро по квартире в черной кружевной рубашке.
Франк дал себе слово отправиться на встречу с Адлером и другим парнем, не повидав Кромера, но в последний момент скис. Не столько из-за Кромера, сколько потому, что ему нужно ухватиться за что-то знакомое, устойчивое. Он побаивается толпы на улице. При свете витрин и газовых рожков мимо бредут прохожие с бескровными, изможденными лицами, с отсутствующим, а то и ненавидящим взглядом. У большинства глаза непроницаемые, у иных — это самое страшное — они мертвые, и люди с такими глазами день ото дня встречаются все чаще.
Хольст тоже такой? Нет, тут другое. В глазах у него нет ненависти, и они не пустые; тем не менее по ним видно, что контакт с таким человеком немыслим, и это унижает.
Франк входит к Леонарду. Кромер уже там. С ним тип, не похожий ни на него, ни на Франка. Это Ресль, главный редактор вечерней газеты, которого повсюду сопровождает телохранитель с перебитым носом.
— Знаешь Петера Ресля?
— Как все — понаслышке.
— Мой друг Франк.
— Чрезвычайно польщен.
Ресль протягивает длинную, костлявую, очень белую руку.
Кстати, не из-за рук ли Карла Адлера, который повезет их сегодня, и заколебался Франк — они ведь совсем такие же?
Семья Ресля — одна из стариннейших в городе; отец его был государственным советником. Ресли разорились еще до войны, но в их особняке разместилась вражеская ставка, и там из месяца в месяц ведутся различные работы ради вящих удобств оккупационного начальства.
По слухам, советник Ресль, который, оказываясь на улице, жмется к стенам, как тень, ни разу не сказал с этими господами ни слова; любой на его месте был бы за это повешен или расстрелян.
Петер, по профессии адвокат, прежде подвизавшийся в кинематографии, немедленно принял предложенный ему пост главного редактора вечерней газеты. Он, пожалуй, один в стране имеет разрешение выезжать за границу. Посетил с какими-то секретными целями Рим, Париж, Лондон. Темный костюм, который сегодня на нем, привезен из Лондона, и курит он сигареты явно английского происхождения.
Это нервный, болезненный молодой человек. Поговаривают, будто он наркоман; кое-кто считает его гомосексуалистом.
— А я-то думал, у тебя важное свидание, — удивляется Кромер, страшно гордый, что его видят в обществе Ресля, но несколько обеспокоенный появлением здесь Франка именно в этот час. — Что будешь пить?
— Заглянул по пути — хотел с тобой повидаться.
— Выпей чего-нибудь. Бармен!
Несколько минут спустя, когда Франк соберется уходить, Кромер вытащит из кармана некий плоский предмет и протянет приятелю…
— Как знать? Может, сгодится…
Это бутылка спиртного.
— Ну, удачи! И не забудь про малышку.
Они, можно сказать, не обменялись ни словом. Машина оказалась пикапом. Карл Адлер уже сидел за рулем, держа ногу на стартере.
— А где другой? — забеспокоился Франк.
— Сзади.
Действительно, в неосвещенном кузове грузовичка виднелась красноватая точка сигареты.
— Куда?
— Прямо через город.
На ходу они цепляются взглядом за обрывки знакомых пейзажей. Машина пролетает мимо «Лидо», и Франку на долю секунды вспоминается Мицци; он представляет себе, как, сидя у лампы и расписывая цветами фаянс, она ждет отца с работы.
Парень, расположившийся сзади, — выходец из самых низов. Франк понял это еще накануне. У него большие руки, в которые глубоко въелась чернота, лицо, если его хорошенько отмыть, станет точь-в-точь как у Кромера, разве что попроще и не такое хитрое. Этот вообще не волнуется. И хотя не знает, что придется делать, вопросов не задает.
Карл Адлер — тоже. Несколько раздражает лишь его манера не замечать ничего вокруг. Он сидит к Франку в профиль, и лицо его выражает подчеркнутое безразличие, презрение или по крайней мере сознание своего превосходства.
— Теперь куда?
— Налево.
Поскольку ни одна машина не может выехать за ворота без пропуска от оккупантов, а выдают они его с большим скрипом, Адлер, несомненно, работает на них. Сейчас не редкость люди, ведущие двойную игру. Недавно расстреляли одного субъекта, которого постоянно видели в обществе высших военных чинов; он был так известен, что дети плевали ему вслед. Теперь его считают героем.
— У следующей развилки опять влево.
Франк курит, то и дело перебрасывая пачку парню, сидящему сзади, — тот, видимо, устроился на запасном колесе. Карл Адлер заявил, что не курит. Тем хуже для него!
— После высоковольтной мачты направо, вверх по холму.
Они уже приближаются к деревне: дорогу туда Франк нашел бы с завязанными глазами. Он, пожалуй, сказал бы «к моей деревне», будь в мире хоть что-нибудь, что он может считать своим. Здесь он рос, после того как девятнадцатилетняя Лотта произвела его на свет и отдала кормилице.
Деревня расположена на довольно крутом холме и начинается с домиков у подножия, где в основном живут мелкие фермеры. Затем дорога, расширяясь, переходит в нечто вроде площади, вымощенной булыжником, на котором машину отчаянно трясет. За прудом, хотя это, в сущности, всего лишь большая лужа, находится церковь с кладбищем при ней, где могильщик — неужели им до сих пор состоит старый Прустер? — углубившись в землю на какой-нибудь метр, уже натыкается на воду.
— Я их не хороню, а топлю, — имея в виду мертвецов, шутит он в подпитии.
Фары выхватывают из темноты розовый дом, на щипце которого изображены ангелы в человеческий рост. Вся деревня раскрашена, как расписная игрушка. Дома розовые, зеленые, голубые, желтые. Почти на каждом — небольшая ниша с фарфоровой Богоматерью; во время одного из годичных праздников перед статуэтками зажигают свечи.
Франк не испытывает волнения. Еще когда Кромер заговорил с ним о часах, он решил, что не позволит себе размякнуть.
