Мицци прикрыла печную заслонку. Вернулась обратно, захватив перчатки. Старик не шелохнулся. Казалось, он в знак протеста даст запереть себя в чужой квартире.
Потом он долго смотрел, как они спускались по лестнице, чувствуя, вероятно, какой молодостью брызжет каждый их шаг.
— Я все думаю, скажет он отцу или нет.
— Промолчит.
— Я знаю, папа его не любит, но…
— Все предпочитают молчать.
Он заявляет это с полной убежденностью, потому что это правда, потому что так его учит опыт. Разве Хольст пошел на него доносить? Ему хочется поговорить об этом с Мицци, показать ей пистолет, который он до сих пор таскает с собой. Она ведь не подозревает, что он носит при себе оружие, а значит, рискует жизнью.
— Что будем делать? — спрашивает девушка, очутившись на улице.
Они пережили действительно замечательный, неожиданный для обоих момент, когда он осадил старикана, она сняла с вешалки пальто и они, оставив позади зануду-соседа, побежали вниз по лестнице так же стремительно, как ринулись бы в вихрь танца.
Еще немного, и Мицци непринужденно взяла бы спутника под руку. Но они вышли на улицу, и все кончилось.
Понимает ли это Мицци? Они не представляют себе, что будет дальше. К счастью, в разговоре Франк упомянул о кино. С чрезмерной серьезностью он предлагает:
— В «Лидо» крутят интересную картину. Сходим?
Это за мостами. Ехать с Мицци в трамвае Франку не улыбается. Не из-за отца, а потому, что он не знает, как себя с ней вести. Им приходится обогнуть пешком пруд.
На мостах ветер мешает им говорить. Но Франк не решается взять девушку под руку, хотя она инстинктивно прижимается к нему.
— Мы никогда не бываем в кино.
— Почему?
Он тут же раскаивается в том, что задал вопрос. Потому что билеты слишком дороги — это же очевидно.
И ему внезапно становится неловко касаться всего, что так или иначе связано с деньгами. Например, он с удовольствием повел бы ее в кондитерскую. Некоторые еще сохранились, и если вас знают, вы можете получить там все, что пожелаете. Франк вхож даже в два дома, где танцуют, а Мицци — он в этом уверен — была бы счастлива потанцевать.
На танцах она не бывала — слишком молода. События застали ее еще совсем ребенком. Она никогда не пробовала ни ликера, ни аперитива.
Теперь смущается Франк. Добравшись до Верхнего города, он чуть ли не вталкивает спутницу в вестибюль «Лидо», где уже горит обманчиво яркое электричество.
— Два в ложу.
Франка слегка коробит. Он частенько заглядывает сюда. Его приятели тоже. Дело известное: когда они с девчонками, подавай им ложу в «Лидо». Ложи здесь темные и обнесены достаточно высокими перегородками, чтобы под прикрытием их можно было позволить себе почти все. Франку не раз случалось вербовать тут девиц для Лотты.
— Работаешь где-нибудь?
— Нет. На прошлой неделе мастерская закрылась.
— Подзаработать хочешь?
Мицци следует за ним, как следовали другие. Она взволнована тем, что попала в хорошо натопленный кинотеатр, что в ложу ее провожает билетерша в форме и красной шапочке с надписью золотыми буквами: «Лидо».
Это опять приводит Франка в обычное для него мрачное настроение. Она — как все! Ведет себя точь-в-точь как другие! Едва гаснет свет, поворачивается к Франку и улыбается, потому что рада очутиться здесь и признательна молодому человеку, однако не говорит ни слова и лишь слегка вздрагивает, когда тот кладет руку на спинку ее кресла.
Сейчас эта рука обнимет ее за плечи. Они у Мицци худенькие. Она ждет, когда он ее поцелует. Франк знает это и действует как бы нехотя. Целоваться девочка не умеет.
Рот не закрывает, и губы у нее мокрые, вкус у них — кисловатый. Целуясь, она берет его за руку, стискивает ее в своих и держит как трофей.
Все они одинаковые! Она всему верит. Отмахивается, когда он шепчет ей на ухо: ей хочется разобраться в фильме, начала которого они не видели. По временам пальцы ее сжимаются — настолько она захвачена тем, что происходит на экране.
— Мицци…
— Да?
— Видишь?
— Что?
— Что у меня в руке.
Это пистолет, еле поблескивающий в полутьме. Мицци, вздрогнув, оглядывается по сторонам.
— Осторожней!
Оружие производит на нее впечатление, но удивлена она не так уж сильно.
— Он заряжен?
— Надо полагать.
— Вы уже стреляли из него?
Франк колеблется. Врать он не любит.
— Еще нет.
Затем тут же пользуется моментом, кладет ей руку на колено и незаметно задирает платье.
Она по-прежнему не сопротивляется — как остальные, и тогда в нем закипает глухая злоба на нее, на себя, на Хольста. Да, и на Хольста, хотя Франк затруднился бы сказать — за что.
— Франк!
Она в первый раз произносит его имя. Выходит, знала, как его зовут, и нарочно вспомнила лишь когда ей потребовалось отвести его руку!
Теперь со всякими чувствами покончено. Франк разъярен. Кадры на экране бешено пляшут, крупным планом мелькают головы, все — черное и белое, голоса и музыка — сливается в одно. Франк хочет знать и узнает, как бы Мицци ни упиралась, девушка она или нет: это единственное, за что он еще цепляется.
А для этого ее нужно целовать, и с каждым новым поцелуем она все больше поддается и размякает; рука его скользит вверх по бедру, и ее рука беспомощно отталкивает его пальцы, ощупывающие шершавую бороздку от подвязки.
Он будет знать. Ведь если она даже не девушка, Хольст проигрывает по всем пунктам, становится комической фигурой. Франк — тоже. Какого черта дались ему эти двое.
Кожа у Мицци, должно быть, такая же белая, как у Минны. Цыплячья, по выражению Лотты. Бедрышки цыпленка… Как там сейчас Минна? Наверно, уже заперлась в комнате с незнакомым господином.
Руке тепло. Она забирается все дальше. Мицци не по силам постоянно держать мускулы в напряжении, и когда она расслабляется, пальцы ее беспомощно, словно с мольбой, сжимают пальцы Франка.
Она приближает губы к его уху и шепчет:
— Франк…
Тон, каким Мицци произносит его имя, которое узнала сама, не от него, доказывает, что она признает себя побежденной.
Он давал себе по крайней мере неделю сроку, а уже добился своего. Мицци оказалась девушкой, и Франк разом останавливается. Но ему не жаль ее. Он нисколько не взволнован.
Такая же, как все!
Он отдает себе отчет, что интересовала его не она, а ее отец и что нелепо размышлять о Хольсте, когда рука у тебя там, где сейчас.
— Ты сделал мне больно.
— Прости, — извиняется он, опять становясь вежливым, хотя уверен, что на лице Мицци, скрытом темнотой, написано разочарование. Если бы она могла сейчас взглянуть на спутника, было бы еще хуже. Когда Франк вежлив, он страшен: вид у него настолько невозмутимый, холодный, отсутствующий, что люди не знают, как к нему подступиться. Он пугает даже Лотту.
— Да разозлись же, наконец! — в отчаянии твердит она. — Кричи, дерись, только делай что-нибудь.
Тем хуже для Мицци. Она его больше не интересует. В последнее время, думая о ней, он представлял себе парочки, идущие, прижавшись друг к другу, по улице, бесконечные жаркие поцелуи в каждой подворотне. По-настоящему верил, что эти вещи могут захватывать. Особенно трогала его одна деталь — пар изо рта влюбленных, когда они при свете фонаря тянутся друг к другу губами.
Слияние двух облачков пара!
— Зайдем перекусить?
Что остается Мицци, как не следовать за ним? К тому же она будет счастлива отведать пирожных.
— Завернем к Тасту.
— Говорят, там полно офицеров.
— Ну и что?
Пусть привыкает к мысли, что он не какой-нибудь сопляк вроде кузена, с которым обмениваются любовными записочками.
Он даже не дает ей досмотреть фильм до конца. Чуть не силой тащит за собой. И, проходя мимо освещенных витрин, видит, что она уже посматривает на него с почтительным любопытством.
— Но там же дорого! — еще раз отваживается она возразить.
— Ну и что?
— И потом, я не так одета…
Куцее узкое пальтишко с воротником из меха, который носила мать, а то и бабушка, — к этому он тоже приучен.
У Таста Мицци встретит немало таких, как она. Франк мог бы ответить ей, что в первый раз все приходят туда одетые не лучше.
— Франк…
Тает. Одна из немногих дверей, еще окруженных нежно-голубым сиянием неона. Толстый ковер в полутемном вестибюле, только здесь слабое освещение не признак бедности, а претензия на богатство и шик. Швейцар в ливрее и тот одет не хуже любого генерала.
— Входи…
Они поднимаются на второй этаж. На ступеньках поблескивают медные штанги, в настенных бра электрические лампы в форме свеч. Между двумя таинственными занавесями стоит девушка и протягивает руки, чтобы снять с Мицци пальто.
И та покорно спрашивает:
— Мне раздеться?
Как все!.. Франк здесь у себя. Улыбнувшись гардеробщице, сбрасывает пальто, подходит к зеркалу, причесывается.
Мицци в черном трикотажном платьице выглядит сироткой, но он отгибает портьеру, и перед девушкой распахивается теплый, пахнущий духами зал, где звучит негромкая музыка, а косметика на женских лицах соперничает в яркости с шитьем на мундирах.
