— Ваша правда. Так вы и теперь ведете разные дела?
— Когда мне попадается что-нибудь интересное.
— Ну, а сейчас вы ничего такого не распутываете? — спросил мистер Крофт, проницательно взглянув на Пуаро. — Может, и отдых-то у вас только для отвода глаз?
— Не задавай нескромных вопросов, Берт, — сказала миссис Крофт, — а то мосье Пуаро больше к нам не придет. Мы люди маленькие, мосье Пуаро, к нам очень лестно, что вы и ваш друг зашли к нам. Вы просто представить себе не можете, как это нам приятно.
Ее искренняя, простодушная радость растрогала меня до глубины души.
— А с картиной-то, и верно, нехорошо получилось, — заметил мистер Крофт.
— Чуть насмерть не убило бедную девочку, — взволнованно подхватила миссис Крофт. — А уж непоседа она — ну просто ртуть. Приедет сюда, и весь дом оживает. Я слышала, недолюбливают ее в здешних местах. Так уж заведено в английском захолустье. Если девушка живая и веселая, ее осуждают. Мудрено ли, что она здесь не засиживается? И этому ее долгоносому кузену нипочем не уговорить ее поселиться тут навсегда скорей уж… не знаю что…
— Не сплетничай, Милли, — остановил ее муж.
— Ага! — воскликнул Пуаро. — Так вот откуда ветер дует! Ну что ж, поверим женскому чутью. Стало быть, мосье Чарлз Вайз влюблен в нашу юную приятельницу?
— С ума сходит, — сказала миссис Крофт. — Да она не пойдет за провинциального адвоката. И я ее не осуждаю. Какой-то он ни рыба ни мясо. Ей бы лучше выйти за этого симпатичного моряка, как бишь его, за Челленджера. Совсем неплохая партия. Правда, он старше, но это не беда. Прибиться ей надо, вот что. А то мечется как неприкаянная всюду, даже на континент ездила, и все одна и одна или с этой своей чудачкой миссис Раис. А ведь она славная девушка, мосье Пуаро, можете мне поверить. И все-таки я за нее тревожусь. Какой-то у нее вид в последнее время стал несчастливый, словно изводит ее что-то. И я волнуюсь. Верно, Берт?
Мистер Крофт неожиданно встал.
— Не стоит об этом, Милли, — проговорил он. — Хотите взглянуть на австралийские снимки, мосье Пуаро?
Мы просидели еще минут десять, толкуя о разных пустяках.
— Славные люди, — сказал я Пуаро. — Простые, без претензий. Типичные австралийцы.
— Понравились вам?
— А вам?
— Они очень приветливы… очень дружелюбны.
— Так в чем же дело? Я вижу, вас что-то не устраивает?
— Я бы сказал, чуточку слишком типичны, — в раздумье произнес Пуаро. — Кричат «Куй!», суют австралийские снимки немного пересаливают, а?
— Ох, и подозрительный же вы, старый чертяка!
— Ваша правда, мой друг. Я подозреваю всех… и во всем. Я боюсь, Гастингс, боюсь.
Глава шестая
Визит к мистеру Вайзу
Пуаро признавал только французский завтрак. Он всегда повторял, что не в силах видеть, как я поглощаю бекон и яйца. А потому булочки и кофе подавали ему прямо в постель, и я мог беспрепятственно начинать день традиционным английским беконом, яйцами и джемом.
В понедельник утром я заглянул к нему перед тем, как сойти в столовую. Он сидел на постели в каком-то невиданном халате.
— Здравствуйте, Гастингс. А я как раз собирался позвонить. Сделайте милость, распорядитесь, чтобы эту записку отнесли в Эндхауз и немедленно вручили мисс Бакли.
Я протянул руку за запиской. Он посмотрел на меня и вздохнул.
— Ах, Гастингс, Гастингс, ну что вам стоит сделать пробор не сбоку, а посредине. Насколько симметричнее стала бы ваша внешность. А усы! Если они вам так уж необходимы, почему вам не завести себе настоящие, красивые усы вроде моих.
Ужаснувшись в душе, я твердой рукой взял у него записку и вышел.
Нам доложили о приходе мисс Бакли, когда мы оба были уже в гостиной. Пуаро попросил, провести ее к нам.
Вошла она с довольно оживленным видом, но мне почудилось, что круги у нее под глазами стали темнее. Она протянула Пуаро телеграмму.
— Ну вот, — сказала Ник. — Надеюсь, вы довольны?
Пуаро прочел вслух: «Приезжаю сегодня пять тридцать. Мегги».
— Мой страж и защитник, — заметила Ник. — Только, знаете, зря вы это. У нее ведь голова совсем не варит. Благочестивые дела — пожалуй, единственное, на что она способна. И она совершенно не понимает шуток. Фредди в сто раз быстрее распознала бы убийцу. А о Джиме Лазарусе и говорить не приходится. По-моему, никому еще не удавалось его раскусить.
— А капитан Челленджер?
— Кто? Джордж? Он не видит дальше своего носа. Но зато уж когда увидит — только держись. Если играть в открытую, ему цены нет, Джорджу.
Она сняла шляпку и продолжала:
— Я велела впустить человека, о котором вы пишете. Как это все таинственно! Он будет подключать диктофон или что-нибудь в этом роде?
Пуаро покачал головой.
— Нет, нет, никакой техники. Просто меня заинтересовал один пустячок, и мне хотелось узнать мнение этого человека.
— Ну ладно, — сказала Ник. — Вообще-то презабавная история.
— Вы думаете? — тихо спросил Пуаро.
Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когда повернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицо ее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась не расплакаться.
— Нет, — ответила она. — Ни капли не забавно. Я боюсь… боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.
— Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашим мужеством.
— Уверяю вас! — с жаром воскликнул я.
— Нет, — покачала головой Ник. — Я трусиха. Ждать — вот что самое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать когда.
— Я понимаю — вы все время в напряжении.
— Ночью я выдвинула кровать на середину комнату. Закрыла окна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну, просто не могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы — и конец. А тут еще это…
— Что вы имеете в виду, мадемуазель?
Она ответила не сразу.
— Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что в газетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей, слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчас какое-то дурацкое состояние. Самой смешно.
Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая руки.
— А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас случилось?
— Ничего, правда же, ничего.
— Вы мне чего-то недосказали.
— Все до последней мелочи, — с жаром ответила она.
— Насчет случайностей… покушений — все.
— А что же остается?
— То, что у вас на душе… ваша жизнь…
— А разве можно рассказать… — медленно произнесла она.
— Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Так я был прав!
Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного взгляда.
— Чужая тайна? — подсказал он с понимающим видом.
Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же секунду она вскочила.
— Нет, как хотите, мосье Пуаро, а я вам выложила все, что знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше или что я подозреваю кого-нибудь, — вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти «случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.
Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он, очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль, она проговорится.
Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным тоном:
— Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не ставлю — я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж, который умирает в первом акте.
У нее дрогнул голос.
— Э, нет, мадемуазель! — воскликнул Пуаро. — Так не пойдет. Это уже истерика.
Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.
— Это Фредди сказала вам, что я истеричка? — спросила она. — Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.
Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный вопрос:
— А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения насчет Эндхауза?
— То есть хотел ли его кто-нибудь купить?
— Вот именно.
— Никогда.
— А вы бы продали его за хорошую цену?
Ник задумалась.
— Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму, когда отказываться было бы просто глупо.
— Вот именно.
— А вообще я не хочу продавать Эндхауз — я его люблю.
