видно, он уже созрел. Я потягивал второй коктейль, когда отражавшаяся в зеркале троица оставила столик и начала пробиваться сквозь толпу к выходу. Я отвел взор и принялся любоваться своими ногтями. Убедившись, что те трое вышли, я двинулся следом и, покинув бар, завернул вправо, чтобы провести рекогносцировку с порога близлежащего магазинчика. Я был в двух шагах от него, когда из-за плеча послышался голос:
— Я здесь, Гудвин.
Я обернулся, напустив на себя испуганный вид.
— О, это вы, здравствуйте.
— В чем дело? — накинулся он.
— Какое дело? — вежливо переспросил я. — У меня их хоть пруд пруди.
— Это точно. Кроме вас, я уже знаю еще троих. Кто это так мною интересуется?
— Понятия не имею. — Я постарался вложить побольше сочувствия в свой голос. — А что, вам докучают?
Кровь прилила к его лицу, а губы задрожали. Правая рука чуть заметно дернулась.
— Только не на улице, — предупредил я. — Соберется толпа, особенно после того, как я нанесу ответный удар. Смотрите, на нас уже оглядываются. Вы застыли в позе Джека Демпси [11].
Рэкхем немного расслабился.
— Кажется, я понял, — прошептал он.
— Вот и ладушки. Значит, от меня больше ничего не требуется?
— Я хочу поговорить с вами.
— Я к вашим услугам.
— Не здесь. Идемте ко мне в «Черчилль».
— Хорошо. В следующий вторник у меня как раз будет свободный часок.
— Нет. Мы пойдем прямо сейчас.
Я пожал плечами.
— Только не вместе. Вы идите вперед, а я потрушу сзади.
Он развернулся и зашагал прочь. Я отпустил его шагов на двадцать и двинулся следом. Когда объект назначает вам свидание, следить за ним становится гораздо проще и, поскольку идти нам предстояло всего несколько кварталов, эта прогулка вообще превратилась бы в сплошное удовольствие, если бы Рэкхем не летел с такой скоростью. Мне пришлось показать все, на что я способен, чтобы поспевать за ним. Когда мы приблизились к «Черчиллю», я немного сократил дистанцию, так что, когда Рэкхем вошел в лифт, я уже был в вестибюле.
Рэкхем занимал угловые апартаменты в глубокой нише, благодаря чему он приобретал и приличных размеров террасу и некоторую защиту от уличного шума. Большую и прохладную гостиную, устланную голубыми летними коврами, украшали развешанные по стенам картины, на первый взгляд довольно веселенькие; на мягкую мебель были наброшены небесно-голубые покрывала. Пока Рэкхем возился с жалюзи, я осмотрелся по сторонам и, когда он закончил, сказал:
— Очень мило. Лучшего места для откровенного разговора не сыскать.
— Что выпьете?
— Спасибо, ничего. Я уже принял свою порцию в баре, к тому же этикет не позволяет мне выпивать с людьми, за которыми я веду надзор.
Я удобно устроился в кресле, а Рэкхем взял стул и придвинул поближе, чтобы сидеть ко мне лицом.
— У вас теперь собственный офис, — заметил он.
Я кивнул.
— Да, и дела идут неплохо. Правда, лето — неважный сезон.
— Вы так и не подрядились на работу, предложенную миссис Фрей.
— А что я мог сделать? — Я развел руками. — Желающих исповедоваться не нашлось.
— Неудивительно. — Он вытащил сигарету и зажег ее; пальцы едва заметно дрожали. — Послушайте, Гудвин. Там, на улице, я чуть не потерял голову. А ведь вы делаете только то, за что вам платят.
— Правильно, — подтвердил я. — А люди почему-то относятся к частным детективам хуже, чем к дантистам или водопроводчикам. А ведь мы все стараемся, чтобы жить было лучше.
— Конечно. На кого вы работаете?
— На себя.
— А кто вам за это платит?
Я покачал головой.
— Давайте попробуем по-другому. Лучше нападите на меня с пистолетом или хотя бы с кухонным ножом. Уговорить меня, конечно, дело нехитрое, но приличия должны быть соблюдены.
Он облизнул губы. Видимо, этим он обходился, чтобы не считать до десяти, правда, в данном случае испытанное средство, видно, не подействовало, поскольку он подскочил ко мне, сжав кулаки. Я же и глазом не моргнул, а только запрокинул голову назад, чтобы четче его видеть.
— Вы неудачно расположились, — предупредил я. — Если вы замахнетесь, я легко уклонюсь, подцеплю вас за коленки и опрокину.
Секунду он стоял в прежней позе, потом его кулаки разжались, он наклонился и подобрал с ковра сигарету, которую отбросил только что. Потом сел на место, затянулся и выпустил дым.
— У вас слишком длинный язык, Гудвин.
— Нет, — возразил я, — не длинный, а правдивый. Не следовало, пожалуй, упоминать о ноже, но я разозлился. Я могу назвать имя своего клиента, если вы загоните дюжину иголок мне под ногти или помашете перед носом долларовой бумажкой; вы же задали вопрос в такой легковесной форме, что я осерчал.
— Я не убивал свою жену.
Я осклабился.
— Сказали, как отрезали, весьма вам признателен. Что еще вы не натворили?
Он пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Знаю, Аннабель Фрей думает, что это сделал я, и она готова отдать все деньги, что завещала ей моя жена, чтобы доказать мою вину. Мне наплевать, что вы получаете от нее деньги, это ваш бизнес, но мне противно, что она пускает эти деньги на ветер, и крайне неприятно, что кто-то вечно торчит у меня за спиной. Можно же что-то придумать, чтобы доказать и вам и ей, что я тут ни при чем. Вы же при этом ничего не потеряете? Вы мне не поможете, а?
— Нет, — твердо сказал я.
— Почему нет?
— Потому что я опять начинаю выходить из себя. Вам ведь наплевать, что думает миссис Фрей. Вас мучает лишь то, что вы не знаете, кто интересуется вами настолько, что готов за это платить, и вы пытаетесь выудить рыбку без наживки, а это не по-спортивному. Спорим на пятерку, что меня вы так не расколете.
Он задумчиво смотрел на меня с полминуты, потом поднялся, подошел к тележке-бару и начал смешивать коктейль. Потом обратился ко мне:
— Вы уверены, что не хотите выпить?
Я, поблагодарив, отказался. Вскоре он вернулся на место со стаканом в руке, уселся, сделал пару глотков, опустил стакан и вдруг выпалил:
— Даю тысячу долларов за имя.
— За одно только имя, без дураков?
— Да.
— Заметано. — Я протянул руку. — Гоните денежки.
— Только без ваших штучек, Гудвин, по-честному.
— Безусловно. Качество гарантировано.
Он встал и покинул гостиную через дверь в дальнем углу. Я решил, что пора промочить горло, подошел к бару и плеснул содовой в стакан со льдом; когда он вошел, я уже сидел в своем кресле. Приняв у него из рук купюры, я небрежно пересчитал их, отгибая уголки — десять хрустящих новеньких
