— Для поверхностного наблюдателя да. Но я за свою двадцатилетнюю карьеру сталкивался со всеми возможными типами и привык разбираться в самых запутанных ситуациях. Одним словом, если бы у меня спросили мое мнение, я бы сказал: «Человек, прекрасно знакомый со всеми привычками убитого, вошел в дом, завладел бумагами, которые были ему необходимы, например, могли его скомпрометировать…»
— Как? — воскликнул Кош, страшно заинтересованный. — Бумагами?.. Вы думаете?..
— Я уверен. Я нашел ящик, набитый письмами. Готов побиться об заклад, что туда их положил не убитый, а преступник. Просмотрев бумаги, он как попало побросал их обратно в ящик. Нашел ли он то, что искал? Следствие покажет… Ясно только то, что он забрал несколько серебряных вещей — все ящики буфета были перерыты, — и некоторую сумму денег, находившуюся, вероятно, в кошельке, обнаруженном моим помощником возле кровати. Но все это лишь для того, чтобы навести нас на мысль о краже. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что исчезли какие-нибудь драгоценности, все по той же причине, которую я вам сейчас объяснил. Не скрою от вас, поскольку все равно это узнают через час все парижские ювелиры, а завтра и все провинциальные, что я нашел на полу сломанную запонку с цепочкой, принадлежавшую, вероятно, убитому… Наконец, чисто психологический аргумент — некий порядок, если можно так выразиться, царствовавший среди этого хаоса, — убеждает меня в том, что убийство совершено человеком из светского общества, что это человек уравновешенный, обладающий удивительным хладнокровием, что он действовал один… Я скажу вам… Но я и так уже слишком много сказал…
Кош выслушал пристава, не перебивая его ни единым словом. Его первоначальное беспокойство сменилось чувством глубокого удовлетворения. Теперь он был уверен, что план его удался. Пристав сам все усложнял и, вместо того чтобы делать логические выводы, создавал себе препятствия. Даже самые простые вещи он возводил в степень важных улик. Вступив на ложный путь, он держался своей первоначальной идеи. Сразу отстранив предположение, что преступление совершено обычными бродягами, — хотя такое предположение было бы самым правдоподобным, — он истолковывал факты, исходя из своей личной теории. С первого шага он попался в ловушку, расставленную Кошем.
Когда пристав сказал: «Преступники постарались создать некую мизансцену, чтобы сбить полицию с толку», Кош подумал, что пристав, одаренный необыкновенной проницательностью, угадал истину. Тогда как на деле полицейский не только не раскрыл хитрость репортера, но и счел неважными улики, оставленные Кошем. Такой взгляд на вещи показался журналисту весьма забавным.
— Если я правильно вас понял, — сказал он, — убийца, человек светский, пытался устроить нарочитый беспорядок, но ему это не удалось. Значит, он хотел навести полицию на мысль, что преступление совершено бродягами? Что он действовал не один, а имел сообщников?
— Совершенно верно.
Карета остановилась около участка. Кош вышел первым. Он был в чудесном настроении: все устраивалось лучше, чем он ожидал. В течение нескольких часов он собрал больше известий, наслушался больше вздора, чем ему нужно было для первых двух статей. Он поблагодарил пристава и непринужденно заметил:
— Если я чем-то смогу быть вам полезным, помните, что я в вашем распоряжении.
— Все возможно…
— Еще одно слово. Вы будете упоминать об отпечатке ноги, который я вам указал?
— Не думаю… В сущности, я его почти и не видел…
— Конечно, конечно… Со своей стороны я тоже буду хранить молчание. Итак, до свидания, господин пристав, и еще раз благодарю вас.
— Рад служить.
«Теперь, — подумал Кош, — все в моих руках!»
IV
Первая ночь Онэсима Коша — убийцы
Репортер направился в кафе на площади Трокадеро. Уже подходя к дверям, он услышал звучный голос южанина, бросавшего театральным жестом карты на стол и спрашивавшего своих товарищей:
— Игра окончена, не правда ли?
В эту минуту журналист заметил входившего в кафе Коша и вскрикнул:
— Есть новости?
— Сенсационные! — проговорил Кош, садясь около него. — Попросите бумаги, чернил и пишите, это дело нескольких минут. Потом каждый из вас переделает мой рассказ по-своему. Я долго разговаривал с приставом. Он дал мне все необходимые сведения, за исключением одного, которое я забыл спросить, — имени жертвы.
— Это не имеет значения. Его звали Форже, он был рантье[1] и жил здесь третий год. За подробностями мы можем обратиться в участок.
— Отлично. Слушайте же…
И Кош пересказал свой разговор с приставом, подчеркивая интонации, не упуская ни одного предположения. Но он не проговорился о том, что был в комнате убитого, о том, что нашел отпечаток подошвы, и о несообразностях, замеченных им в выводах чиновника. Это было его личным достоянием. К тому же остальным эти указания ничего бы не дали, воспользоваться ими мог только тот, кто знал подлинную суть вещей.
Продолжая рассказывать, репортер машинально разглядывал зал. По прошествии нескольких минут он сообразил, что находится в том самом кафе, в котором был накануне ночью; по странной случайности он сидел на том же месте, как и вчера. Кош сначала думал отвернуться, чтобы не быть узнанным, но потом решил, что вряд ли кому-то покажется странным, что вчерашний посетитель вернулся сегодня. Никто не обращал на него внимания. Кассирша раскладывала сахар на блюдечки, лакеи накрывали столы, а хозяин, сидя около печки, мирно читал газету.
Онэсим Кош окончил свое повествование и с готовностью ответил на все вопросы коллег. Из кафе они вышли все вместе. Большинство село в экипажи, южанин поспешил к трамваю, а Кош под предлогом, что у него остались дела в этой части города, пошел не торопясь пешком. Он был доволен тем, что остался наконец один и мог поразмыслить, не заботясь ежеминутно о том, как держать себя и что говорить.
Он пообедал в дешевом трактире, просмотрел газеты, вернулся на бульвар Ланн и дошел до крепостной стены. Репортер испытывал потребность в движении, стремился прогнать внезапно одолевшую его тоску и какой-то неясный страх. Он с досадой подумал, что настоящие преступники наверняка в эту минуту чувствуют себя спокойнее, чем он. Кош свернул на маленькие, скользкие дорожки бедного квартала, всматриваясь в проходящих мимо мужчин и женщин, и вдруг почувствовал ко всем этим людям с угрюмыми лицами, в разорванных одеждах какое-то нежное сострадание, ту братскую снисходительность, которую ощущаешь в сердце к людям, пережившим то же, что и ты.
Он не отдавал себе отчета, кем стал сам. Роль, которую он взял на себя, почти не стесняла его. Он так твердо решил навлечь на себя подозрения, что чувствовал себя почти виновным. Да и был ли он действительно не виновен? Если бы не он, кто знает… может быть, полиция уже напала бы на след преступников…
На месте убийства он едва не рассказал приставу обо всем — о странной встрече на улице, о таинственном ночном посещении, — однако, поняв, что тогда его план провалится, промолчал. Теперь Коша угнетала мысль, что он, возможно, стал в некотором роде сообщником убийц. Скоро, быть может завтра, ему придется ответить за это перед судом! Но, с другой стороны, какой успех! Какое следствие! Какую блестящую статью можно написать! Единственными преступлениями, способными возмутить его совесть, были преступления против людей; преступления против закона, указов и постановлений, являющихся, в сущности, собранием предрассудков, мало трогали его. Он ничего не потеряет в собственных глазах, если будет приговорен к денежному штрафу или к тюрьме за то, то посмеялся над правосудием, и тогда он всегда успеет рассказать, что видел и что знал. В действительности он нисколько не причастен к смерти мужчины, ведь в то время, когда он вошел в дом номер двадцать девять, все было уже кончено. Кто знает, может быть, если его задержат на некоторое время, он сумеет преподнести людям один из тех уроков, после которых они становятся более рассудительными, а законы более мудрыми?
Было уже почти темно, когда Кош, наконец, вернулся домой. Увидев его, швейцар посетовал, что за репортером уже дважды приходили из редакции «Света» и что, кроме того, его спрашивал какой-то господин, не захотевший назвать своего имени. Кош принялся расспрашивать о нем, но не смог ничего понять из объяснений швейцара и громко выразил свое негодование. В душе Кош не сомневался, что волноваться ему незачем, но его охватило странное беспокойство. Часы пробили семь, и он решил, не заходя к себе в квартиру, сразу же отправиться в редакцию.
Коллеги ждали его с нетерпением. Едва завидев репортера, секретарь редакции начал сыпать упреками:
— Целые сутки мы только и делаем, что вас ищем! Ваше поведение необъяснимо. Совести у вас нет! Где вы пропадаете? Накануне, после телефонного разговора, вас нигде не могли найти. Сегодня, зная, что вас ждут с лихорадочным нетерпением, вы пропадаете с восьми часов утра. Из-за вас «Свет» потеряет всю выгоду от своего сенсационного известия! Теперь все газеты осведомлены о происшедшем так же хорошо, как и мы, если не лучше! В вечерних номерах уже есть статьи насчет убийства на бульваре Ланн!
