Не сводя выпуклых глаз с гостей — он даже не взглянул на рассыпанные по подносу карты, — Мантлинг вытащил одну. Бросил на нее беглый взгляд и, сохранив спокойное лицо, положил ее рубашкой вверх на стол рядом с собой. Шортер прошел мимо Терлейна, который ощутил мгновенное напряжение, сменившееся мгновенным же облегчением. Ему не нужно было тянуть карту. Поднос очутился перед Карстерсом. Терлейн мог видеть голубые рубашки карт с цветным щитом в центре — видимо, гербом Мантлингов, — и мускулистую руку Карстерса, медлившую над ними. Карстерс поколебался, потер руки, передернул плечами и снова потянулся за картой. Его красное лицо блестело от пота.
— Дайте мне среднюю, — сказал он. — Сэр, пожелайте мне удачи. Ха-ха-ха. Так, иди сюда, маленькая. Да, я бы хотел, чтобы она оказалась… Черт!
Он с размаху шлепнул карту на стол и с запозданием попытался придать лицу невозмутимое выражение. Шортер перешел к Гаю, который со скучающим видом взял карту и, даже не взглянув на нее, положил на стол.
— Я передумал, — неожиданно заявил Мантлинг. — Подождите, Шортер. Пусть мисс Изабелла, если хочет, тоже тянет карту.
— Большое спасибо, — спокойно сказала Изабелла. Ничуть не удивившись, она оторвала от стола взгляд своих бледных глаз и протянула руку. — Я не передумала. Для этого нет никаких причин.
Она взяла карту, мельком взглянула на нее. Ее лицо не выражало ничего. Шортер перешел к сэру Джорджу, который, выбирая карту, наморщил лоб, но ничего не сказал. Равель, весь красный, долго не мог решиться. Среди гостей уже начал подниматься шум, который периодически прерывался произносимыми шепотом просьбами вести себя потише. Остановив свой выбор на одной карте, он неожиданно передумал и выхватил другую.
— Мне никогда не везло в картах, черт бы их побрал, — сказал он. — И сейчас, я думаю… Что? О господи, ура! Ха-ха-ха.
Он ослепительно улыбнулся, плюхнулся на стул и стал радостно скалиться над лежащей на столе картой. Он определенно был так же доволен, как Бендер — подавлен. Когда поднос добрался до него, Бендер резко повернулся к Мантлингу:
— Полагаю, я должен взять карту, сэр?
Мантлинг поднял верхнюю губу.
— Очень хорошо, — сказал Бендер. Он аккуратным движением вытащил карту, но, когда закрывал ее ладонью, чтобы другие не увидели, руки у него дрожали. Он положил карту себе на колени, чтобы взглянуть на нее под скатертью. Когда он положил ее на стол, выражение его лица не изменилось. Г. М. бросил на него любопытный взгляд; на протяжении всего ужина Г. М. не произнес ни слова.
— Итак, карты розданы, — сказал Мантлинг и кивнул. Затем некоторое время сопел. — А теперь я расскажу вам о комнате… Изабелла, — продолжил он после короткой паузы, — считает, что в этом доме завелся сумасшедший. Если вы еще не в курсе, то она, конечно, с удовольствием вас просветит. И знаете что? Я начинаю ей верить. Комната открыта, господа. Кто-то вынул шурупы, крепившие дверь к косяку, укоротил их наполовину и снова ввинтил так, чтобы они не доставали до косяка. Кто-то снял слепок с замка и изготовил ключ; кто-то смазал замок и дверные петли, подмел коридор, чтобы не оставлять следов. Но это не все. Если вы думаете, что в комнате царит запустение, что там наросло пыли на два дюйма и повсюду висит паутина, то вы ошибаетесь. Мне кажется, в ней даже чище, чем шестьдесят лет назад, когда ее запечатывали. Там есть большая позолоченная кровать с пологом. Все ее деревянные части отполированы, хотя полог уже давно сгнил. Перед смертью дед провел в комнату газовое освещение; форсунки газовых рожков прочищены, а сами они находятся в рабочем состоянии. Как видите, кто-то пробирался туда по ночам, когда остальные обитатели дома спали.
Он замолчал, отдуваясь. И снова Терлейн увидел большую квадратную комнату, с люстрой, состоящей из нескольких открытых газовых рожков, горевших желто-голубым пламенем. Они освещали некогда пышное убранство комнаты резким, но в то же время бедным светом. Стены когда-то были фиолетовыми с позолотой; теперь они стали почти черными — вычистить их не представлялось возможным. Терлейн вспомнил камин из белого мрамора, четыре больших зеркала в золотой оправе, отражавшие фигуру в полный рост, — по одному на каждую стену.
— Кто-то, — продолжал Мантлинг, — с величайшим тщанием прибрал большой круглый стол в центре комнаты, окруженный несколькими креслами. Я не знаток, но кажется, эти кресла — настоящее произведение искусства. Они сделаны из какого-то светло-желтого дерева, деревянные части окантованы медью.
— Ciseleurs![1] — воскликнул Равель и ударил ладонью по столу. Он осекся под тяжелым взглядом Мантлинга. — Извините, пожалуйста. Я больше не буду вмешиваться. Понимаете, это технология изготовления мебели. Я вам потом расскажу. Продолжайте, пожалуйста.
Гай привстал, чтобы прикурить сигарету от одной из свечей на столе.
— Алан, ты, без сомнения, заметил, что на спинке каждого кресла с внутренней стороны вырезано имя? — спросил он. — На одном кресле написано Monseur de Paris, на другом — Monseur de Tours, на третьем — Monseur de Rheims, на четвертом… А! Я вижу, уважаемый сэр Джордж Анструзер хмурит брови, как будто в чем-то меня подозревает. Я знаю о надписях, друг мой, потому что они — часть семейной истории. Как и Равель, я расскажу обо всем в свое время. Смысл в том…
— Да провались оно вместе со смыслом, — прервал его Карстерс, резко отодвигая пустую чашку — он будто освобождал место для игры. — Какая чушь! Я хочу спросить, Алан: зачем кому-то понадобилось среди ночи пробираться в комнату и пачкаться обо все это старье?
Он посмотрел на Мантлинга, а тот в свою очередь посмотрел на Изабеллу. Карстерс проследил за его взглядом. Глаза Изабеллы мерцали в тон ее серебряным волосам. Ровный голос Изабеллы тоже напоминал о серебре.
— Стоит ли говорить то, о чем более проницательные уже догадались? Спасибо. Все присутствующие здесь склоняются к мысли, что люди, умершие в той комнате в прошлом, погибли от какой-либо ловушки с ядом. Если это и так, то ловушка, скорее всего, давно потеряла былую мощь. Но только… если ее не обновили. Таким образом, две недели назад комната, возможно, была безопасна. Но не теперь.
После довольно нервной паузы она продолжила:
— Гай, не возражаешь, если я возьму у тебя сигарету? Я уже предупреждала вас, джентльмены, и вынуждена повторить свое предупреждение. Остановитесь! Если уж вам хочется ставить на кон собственную жизнь, единственное, что я могу сделать, — принять участие в игре. В одном мне везет: я верю в судьбу. Но я считаю, что лучше бы мы снова закрыли комнату и нашли того, кто повредился в рассудке… А что скажет сэр Генри Мерривейл?
Г. М. поерзал на стуле. Углы его рта все еще были опущены, и дышал он с присвистом. За весь ужин он не сказал и двух слов; он совсем не был похож на человека, о котором слышал Терлейн. Говорили, что от многословного, любопытного ворчуна и зануды плакала добрая половина военного ведомства. Но как понял Терлейн, молчал сэр Генри потому, что был сильно встревожен. Так сильно он был встревожен всего несколько раз в жизни. Г. М. медленно провел ручищей по лысине — ото лба к затылку.
— Мадам, — сказал он, замолчал и прочистил горло. — По-моему, вы правы.
Мантлинг подпрыгнул, хоть это и нелегко далось ему при его весе, и всем телом повернулся к Г. М.:
— Но вы же говорили!..
— Погодите секунду. Да успокойтесь же, черт возьми, — на низких ровных тонах прогудел Г. М. и раздраженно махнул рукой. — Дайте мне сказать. — Он выразительно посмотрел на Мантлинга. — Час назад, когда я выпроводил вас, доктора и сэра Джорджа Анструзера из комнаты для того, чтобы без помех тщательно ее осмотреть… я сказал, что готов поклясться: в этой комнате нет ничего, что могло бы причинить вред. В свое время мне посчастливилось многое узнать о способах убийства с помощью яда. Взять, например, дело о комнате в башне, где обои были пропитаны мышьяком. Или дело о шкатулке Калиостро, которое я расследовал в прошлом году в Риме. Отравленная цианидом игла вонзалась жертве под ноготь, и никакая посмертная экспертиза не могла обнаружить прокол, через который яд попал в тело. Сынок, я облазил всю комнату. Шестьдесят лет назад старик Равель, специалист в своем деле, сказал, что комната безопасна. Она и сейчас безопасна. Но…
— Что — но, что? — с нетерпением спросил Мантлинг.
— Я чую запах человечьей крови, вот и все, — очень серьезно сказал Г. М. и втянул воздух носом, как людоед в пантомиме. Он развел руками. — Черт меня побери, если я знаю, что еще сказать. Что-то тут не так, сынок. Может пролиться кровь, а может, и смерть придет за кем-то. Я не по звездам гадаю; это факт. Разум говорит мне, что в той комнате нет ничего подозрительного и что я — просто старый дурак. И может быть, в глубине души, — он согнул руку в локте и ткнул оттопыренным большим пальцем куда-то в район желудка, где, вероятно, по его мнению, находилась душа, — я хочу, чтобы вы сыграли в эту дурацкую игру… потому что, наверное, хочу быть на все сто уверенным, что в комнате все чисто. Видит бог, я бы почувствовал себя лучше, если бы прав оказался разум. И все же я советую вам бросить эту затею. Ничего больше — просто советую. Надеюсь, вы последуете моему совету…
