Она казалась усталой, озабоченной. С трудом верилось, что она здесь для того, чтобы возбуждать мужчин, но Бетти, по-видимому, и не строила на свой счет иллюзий.
— Вы бельгийка? — спросил Мегрэ, уловив акцент.
— Из Андерлехта, это возле Брюсселя. Раньше работала в труппе акробатов. Я ведь начала совсем юной — мой отец цирковой артист.
— Сколько вам лет?
— Двадцать восемь. Для акробатики я уже стара, вот и пришлось танцевать.
— Замужем?
— Была, за жонглером, — он меня бросил.
— Прошлой ночью Арлетта уходила с вами?
— Как всегда. Таня живет у вокзала Сен-Лазар и идет вниз по Пигаль. Она собирается быстрее нас. Я живу в двух шагах отсюда, и мы с Арлеттой обычно расстаемся на углу Нотр-Дам-де-Лоретт.
— Она сразу пошла домой?
— Нет, но так бывало. Она сделала вид, что поворачивает направо, а потом, как только я скрылась, снова поднялась вверх по улице, чтобы пропустить стаканчик в табачной лавке на улице Дуэ, — я слышала шаги.
— Почему она пряталась?
— Пьющие не любят афишировать пристрастие к рюмке.
— Она много пила?
— Перед уходом два коньяка со мной, до этого шампанское, не знаю сколько. Уверена, что она приняла и до открытия заведения.
— У нее были неприятности?
— Даже если были, мне она об этом не сказала бы. Наверно, ей просто все надоело.
Пожалуй, Бетти тоже все надоело, потому что вид у нее был мрачный, а голос монотонный и безразличный.
— Что вы о ней знаете?
Вошли двое, мужчина и женщина, и Дезире стал приглашать их к столику. Увидев пустой зал, они, переглядываясь, в нерешительности остановились. Мужчина смущенно пробормотал:
— Придем попозже.
— Ошиблись этажом, — спокойно обронила Бетти. — Эти явно не к нам.
Она изобразила улыбку.
— Раньше чем через час мы не начнем. Иногда приходится выступать и перед тремя посетителями.
— Почему Арлетта выбрала эту профессию? — Бетти долго смотрела на комиссара, потом тихо произнесла:
— Я часто спрашивала ее об этом. Трудно сказать. Может, нравилось.
Она взглянула на фотографию на стене.
— Вы видели ее номер? Здесь Арлетту никто не заменит. Вроде бы просто. Мы все попробовали. Но поверьте, это нелегко. Если делать с кондачка, зрелище становится безобразным. Важно показать, что ты действительно получаешь удовольствие.
— И Арлетте это удавалось?
— Иногда я спрашивала себя: не потому ли она и взялась за это? Не говорю, что это связано с желанием иметь мужчин, возможно, и нет. Но ей хотелось возбуждать их, держать в напряжении. Когда после номера она возвращалась на кухню, — кухня — это наши кулисы: чтобы подняться наверх переодеться, надо проходить через нее, — так вот, после номера она приоткрывала дверь и любовалась произведенным эффектом: так актеры подглядывают в зал из-за занавеса.
— Она не была влюблена?
Бетти помолчала.
— Возможно, — произнесла она наконец. — Вчера утром я сказала бы — нет. А сегодня ночью, когда ушел ее молодой человек, Арлетта стала какой-то взвинченной, назвала себя последней дурой. На мой вопрос — почему, она ответила, что только от нее зависит все изменить.
«Что?» — спросила я.
«Все! Надоело».
«Ты хочешь уйта из кабаре?»
Мы говорили тихо, чтобы Фред нас не услышал. Она в сердцах бросила:
«Дело не только в кабаре!»
Она, конечно, подвыпила, но, поверьте, ее слова имели определенный смысл.
«Он предложил содержать тебя?»
Она пожала плечами.
«Ничего ты не понимаешь».
Мы чуть не поссорились. Я ответила ей, что не настолько глупа, как она думает, и сама прошла через это.
На сей раз посетители — трое мужчин и одна женщина — были серьезные, и Кузнечик ввел их с триумфом. Мужчины, явно иностранцы, должно быть, приехали в Париж по делам или на какой-нибудь конгресс — уж очень важный был у них вид. А вот женщина, которую они подцепили Бог знает где, может, на террасе кафе, заметно смущалась.
Подмигнув Мегрэ, Фред усадил их за четвертый столик и подал впечатляющую карту с перечнем всевозможных сортов шампанского. В его подвале не было и четверти из указанного, и он предложил компании совершенно неизвестный сорт, надеясь получить триста процентов прибыли.
— Мне пора готовиться к номеру, — вздохнула Бетти. — Ничего особенного не ждите, хотя идет неплохо. Бедра посмотреть — вот все, что посетителям надо.
Заиграли яву, и Мегрэ жестом пригласил спустившуюся с эстрады Таню. Фред тоже подмигнул ей, советуя подойти к столику.
— Хотите со мной поговорить?
Несмотря на свое имя, говорила она чисто, без русского акцента, и комиссар догадался, что родилась она на улице Муфтар.
— Присядьте и расскажите мне все, что знаете об Арлетте.
— Мы не дружили.
— Почему?
— Мне не нравились ее манеры. — Прозвучало довольно резко. Она знала себе цену, и Мегрэ не произвел на нее никакого впечатления.
— Вы не поддерживали с ней отношений?
— Никаких.
— И даже не разговаривали?
— Редко. Она была завистлива.
— Кому же она завидовала?
— Мне. Она не допускала, что кто-то может быть интереснее, что, кроме нее, есть и другие. Я этого не люблю. Она и танцевать-то не умела, а уроки брать не хотела. Вот раздеваться она научилась, и если бы не выставляла все напоказ, ее номер вряд ли удался бы.
— Вы танцовщица?
— Уже в двенадцать лет я посещала уроки классического танца.
— Это то, что вы танцуете здесь?
— Нет. Здесь у меня русские танцы.
— У Арлетты был любовник?
— Конечно, но в силу каких-то причин она этим не гордилась и никогда о нем не рассказывала. Могу утверждать одно: он старик.
— Почему вы так решили?
— Мы переодеваемся вместе, наверху. И несколько раз я видела у нее синяки. Она пыталась их скрыть под слоем крема, но я же не слепая
— Вы ей сказали об этом?
— Всего раз. Она ответила, что упала с лестницы. Но не могла же она падать каждую неделю. По синякам-то я все и поняла: на такое способны только старики.
— Когда вы заметили это впервые?
— С полгода назад, почти сразу, как появилась здесь.
— И это повторялось?
— Особенно я не приглядывалась, но синяки видела часто. У вас все? Мне надо играть.
Она едва успела сесть за пианино, как свет погас и прожектор высветил площадку, куда вышла Бетти Брюс. За спиной Мегрэ раздавались голоса — мужчины пытались объясниться по-французски, а женщина учила их правильно произносить: «Вы хотите спать со мной?»
Они смеялись и повторяли по очереди:
— Ви хатите…
Подошел Фред — его белая манишка выделялась в темноте — и, не говоря ни слова, сел напротив комиссара. В облегающем трико, с вымученной улыбкой на лице, Бетти Брюс, когда лучше, когда хуже, высоко поднимала над головой прямую ногу, на другой подпрыгивала, а затем падала на шпагат.
Когда жена принесла кофе и разбудила его, Мегрэ сразу понял, что не выспался и у него болит голова, потом, широко раскрыв глаза, стал себя спрашивать, отчего у г-жи Мегрэ такой игривый вид, словно она приготовила приятный сюрприз.
— Посмотри, — сказала она, когда комиссар еще нетвердыми пальцами взял чашку.
Она распахнула шторы, и он увидел снег.
— Доволен?
Конечно, он был доволен, но сухость во рту говорила о том, что вчера он явно перебрал. И виной тому Дезире: официант открыл бутылку шампанского, поставленную в принципе для виду, а Мегрэ машинально налил себе вперемежку с коньяком.
— Не знаю, растает снег или нет, но, во всяком случае, это веселее, чем дождь.
По большому счету Мегрэ было безразлично. Ему нравилась любая погода, особенно экстремальные ситуации, о которых на следующий день трубят газеты: проливные дожди, ураганы, лютый холод или адская жара. Он любил снег, напоминавший ему о детстве, но его удивляло, что жене снег кажется веселым здесь, в Париже, и уж тем более сегодня утром: свинцовое небо нависло чуть ли не над головой, а ослепительная белизна снежинок на темных мокрых крышах подчеркивала мрачный, грязный цвет домов, сомнительную чистоту штор на окнах.
Завтракая и одеваясь, ему не сразу удалось привести в порядок воспоминания о вчерашних событиях. Он мало спал. В половине пятого, уходя из «Пикреттс» — кабаре уже закрывали, — он решил повторить путь Арлетты и отправился выпить последний стаканчик в табачную лавочку на улице Дуэ.
Он с трудом обобщил все, что узнал. За столиком он часто оставался один и, попыхивая трубкой, смотрел на площадку или на посетителей в странном, уносившем из реальности освещении.
В общем-то, он мог уйти и раньше, но по лености тянул время. И потом, здесь было что-то такое, что его удерживало: удовольствие наблюдать за окружающими, за действиями хозяина, Розы, девиц.
Все вместе это составляло маленький мирок, который, если так можно выразиться, не знал жизни большого мира. И Дезире, и два музыканта, и другие ложились спать, когда в домах еще только начинали звонить будильники, а половину дня проводили в постели. Вот и Арлетта просыпалась лишь под красные огни «Пикреттс», встречаясь в основном с мужчинами далеко не трезвыми, которых Кузнечик подкарауливал у ночных заведений.
