Не прошло и минуты, как Блок вновь обрел уверенность и даже некую агрессивную надменность.
— Почему вызвали именно меня? — спросил он, прощупывая почву.
— Потому что привратница назвала вас врачом этой дамы.
— Я видел ее всего несколько раз.
— По какому поводу?
Блок, не скрывая, что удивлен вопросом, повернулся к коллеге.
— Вам, полагаю, не надо объяснять, что эта женщина наркоманка? Накачавшись зельем, она, как это часто бывает, впадала в депрессию и тогда в панике вызывала меня. Она очень боялась смерти.
— Вы давно ее знаете?
— Я в этом квартале всего три года.
Ему было около тридцати. Мегрэ мог поклясться, что Блок — холостяк и сам пристрастился к морфию, едва начав практиковать, а возможно, и в годы учения. Монмартр врач выбрал не случайно — легко догадаться, в каких кругах он подбирал себе пациентов.
Далеко он, конечно, не пойдет — рыльце в пушку.
— Что вы о ней знаете?
— Имя, адрес — они в карточке. И еще, что наркотиками она балуется лет пятнадцать.
— Сколько же ей сейчас?
— Сорок восемь — сорок девять. — Глядя на истощенное тело графини, на ее жидкие бесцветные волосы, в это верилось с трудом.
— Разве наркоманы питают пристрастие к алкоголю?
— Случается.
Руки его слегка дрожали, как у пьяниц по утрам, с одной стороны лица в нервном тике дергались губы.
— Вы, надеюсь, пытались отучить ее от наркотиков?
— Сначала да, но мне не удалось — случай был почти безнадежный. Она не вызывала меня неделями.
— Она звонила вам, когда наркотики у нее кончались, но требовались любой ценой?
Блок взглянул на коллегу. К чему отрицать? И так все ясно — стоило посмотреть на труп, на квартиру.
— Думаю, нет необходимости читать вам лекцию. Дойдя до определенной точки, наркоман не может, не подвергаясь серьезной опасности, обходиться без наркотиков. Не знаю, где доставала их графиня. Никогда не спрашивал. Пожалуй, раза два, когда я приходил, она была в прострации — ей не принесли вовремя то, что она ждала, — и я делал ей укол.
— Она не рассказывала вам о своей жизни, семье, родственниках?
— Я знаю только, что она действительно была замужем за графом фон Фарнхаймом; он, по-моему, австриец и намного старше ее. Они жили на Лазурном берегу в огромном поместье, где он и сделал ей предложение.
— Еще один вопрос, доктор: она расплачивалась чеком?
— Нет, наличными.
— Вы, конечно, ничего не знаете ни о ее друзьях, ни о ее связях, ни о тех, кто снабжал ее наркотиками?
— Не имею понятия. — Мегрэ не настаивал.
— Благодарю. Вы свободны.
И опять ему совсем не хотелось встречаться здесь с прокуратурой, а тем более отвечать на вопросы газетчиков, которые не замедлят явиться; хотелось поскорее уйти из этой удушливой, угнетающей обстановки.
Дав указания Жанвье, он уехал на набережную Орфевр, где ему передали, что доктор Поль, судебно-медицинский эксперт, просил его позвонить.
— Я сейчас пишу заключение, вы получите его завтра утром. — Доктору с красивой бородкой вечером предстояло еще одно вскрытие. — Хотел только обратить ваше внимание на две детали — они, вероятно, важны для следствия. Во-первых, девушке, скорее всего, не двадцать четыре года, как по документам, а, по медицинским данным, не больше двадцати.
— Вы уверены?
— Почти. Во-вторых, у нее был ребенок. Вот все, что я пока знаю. Что же касается самого убийства, совершил его очень сильный человек.
— А женщина могла это сделать?
— Не думаю, разве что не уступающая по силе мужчине.
— Вы еще не в курсе второго преступления? Скоро вас вызовут на улицу Виктор-Массе.
Доктор Поль проворчал что-то насчет обеда в городе, и мужчины повесили трубки.
Дневные газеты поместили фотографию Арлетты, и, как обычно, раздалось несколько телефонных звонков. Два-три человека сидели в приемной. Ими занимался инспектор, а Мегрэ поехал обедать домой, где жена, прочитав газеты, его уже не ждала.
Дождь так и не переставал. Промокнув, Мегрэ переоделся в сухое.
— Уходишь?
— Вернусь, наверно, поздно.
— Нашли графиню?
Газеты еще не сообщили об убийстве на улице Виктор-Массе.
— Да. Задушена.
— Не простудись. По радио обещали заморозки, а утром ожидается гололедица.
Он выпил рюмочку водки и, чтобы подышать свежим воздухом, пошел пешком к площади Республики.
Первой его мыслью было передать дело Арлетты молодому Лапуэнту, но, все взвесив, Мегрэ счел жестокостью взваливать на парня столь деликатную миссию. Пусть лучше этим займется Жанвье.
Тот уже работал вовсю. С фотографией танцовщицы он ходил по Монмартру от меблирашки к меблирашке, не упуская из виду и маленькие гостиницы, где сдаются комнаты на час.
Фред, хозяин «Пикреттс», заметил вскользь, что Арлетта, как и другие, встречалась иногда с посетителями после работы. К себе она никого не водила, что подтвердила и привратница с улицы Нотр-Дам-де-Лоретт. Но уходить далеко она не могла. Поэтому вполне возможно, что если у нее был постоянный любовник, она встречалась с ним в гостинице.
Пользуясь случаем, Жанвье наводил справки и об Оскаре, о котором никто ничего не знал и чье имя девушка произнесла всего один раз Почему же потом она сожалела о сказанном, почему стала менее открытой?
Не имея под рукой свободных людей, Мегрэ оставил инспектора Лоньона на улице Виктор-Массе, где антропометристы, должно быть, уже закончили работу, а прокуратура побывала в то время, когда он обедал.
На набережной Орфевр в большинстве кабинетов свет был уже погашен, и только в огромной инспекторской Лапуэнт корпел над бумагами графини, которые ему поручили разобрать.
— Что-нибудь нашел, малыш?
— Еще не закончил. Такой беспорядок — голова кругом. К тому же по мере возможности я кое-что проверяю и успел сделать несколько телефонных звонков Жду, кстати, ответ из уголовного розыска Ниццы.
Он показал открытку с изображением огромного роскошного поместья, возвышающегося над заливом Ангелов. Дом с минаретом, построенный в дурном восточном стиле, окружали пальмы. Название виллы, «Оазис», было напечатано внизу.
— По бумагам, — пояснил Лапуэнт, — в этом доме она и жила с мужем пятнадцать лет назад.
— В то время ей было около тридцати пяти.
— Вот их фотография того периода.
На любительской фотографии, запечатлевшей чету на пороге виллы, женщина держала на поводке двух огромных русских борзых.
Граф фон Фарнхайм, маленький, сухонький, с белой бородкой и моноклем, отличался изысканностью в одежде. Его спутница, прелестное, с красивыми формами создание, без сомнения, притягивала к себе взгляды мужчин.
— Известно, где они поженились?
— На Капри, за три года до этой фотографии.
— Сколько же лет было графу?
— Шестьдесят пять. Их брак продолжался всего три года. Граф купил «Оазис» сразу после возвращения из Италии.
Чего только здесь не было: пожелтевшие счета, паспорта с многочисленными визами, открытки с изображением казино Ниццы и Канна и даже пачка писем, которые Лапуэнт еще не успел разобрать. Все они написаны угловатым почерком, где встречались и готические буквы, внизу стояла подпись — Тане.
— Ее девичья фамилия известна?
— Мадлен Лаланд, уроженка Ла-Рош-сюр-Йон в Вандее. Некоторое время была статисткой в Казино де Пари.
Порученную ему задачу Лапуэнт, похоже, считал наказанием.
— Ничего не нашли? — спросил он после непродолжительного молчания.
Вопрос, конечно, об Арлетте.
— Этим занимается Жанвье. Я к нему присоединюсь.
— Вы собираетесь в «Пикреттс»?
Мегрэ кивнул. В соседнем кабинете инспектор отвечал на телефонные звонки и принимал посетителей, пришедших для опознания танцовщицы.
— Пока ничего существенного. Отправил одну старушенцию в Институт судебно-медицинской экспертизы. Перед трупом клялась, что это ее дочь, но один из служащих института ее засек — сумасшедшая. Уже лет десять она опознает там все женские трупы.
На этот раз метеослужба не ошиблась: когда Мегрэ вышел на улицу, заметно похолодало, и комиссар поднял воротник пальто. На Монмартр он пришел слишком рано, в начале двенадцатого, ночная жизнь только пробуждалась; еще не опустели залы театров и кино, зажигались первые огни неоновых реклам кабаре, швейцары в ливреях готовились занять свои посты.
Он заглянул в табачную лавку на углу улицы Дуэ: здесь он был частый гость, и его сразу узнали. Хозяин недавно приступил к работе — лавка на ночь не закрывалась. Днем в баре управлялась его жена с официантами, а вечером он ее сменял. Тогда они и встречались.
— Что для вас, комиссар?
Мегрэ не сразу заметил человека, на которого кивнул хозяин, — конечно, Кузнечик. Едва возвышаясь над стойкой, тот потягивал мятный ликер с водой. Кузнечик тоже узнал комиссара, но, изобразив глубокую заинтересованность информацией с скачках, продолжал делать карандашом какие-то пометки.
Его можно было принять за жокея: комплекцией он явно соответствовал. Но, приглядевшись, казалось странным видеть на детской фигурке морщинистое, серое, увядшее лицо с удивительно живыми, острыми, всевидящими глазами, какие бывают у некоторых животных от постоянной тревоги.
