Мегрэ сразу увидел мелкие синяки на бедрах и понял, что сейчас найдет и иглу; он нашел их две — одну, сломанную, на каком-то подобии ночного столика.
Убитая выглядела не меньше чем на шестьдесят — точнее определить было трудно. Никто к ней еще не прикасался. Ждали врача. Не вызывало сомнений, что смерть наступила уже давно.
Матрац был взрезан по всей длине, часть волоса вытащена.
Здесь, как и в первой комнате, валялись бутылки, остатки пищи, посредине стоял ночной горшок с испражнениями.
— Она жила одна? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к привратнице.
Та, поджав губы, кивнула.
— К ней часто приходили?
— Если бы к ней приходили, она, наверно, убрала бы всю эту грязь.
И, словно оправдываясь, добавила:
— Я сюда уже года три не входила.
— Она вас не впускала?
— Да мне и не хотелось.
— У нее не было служанки или приходящей прислуги?
— Никого. Появлялась изредка только подружка, такая же чокнутая.
— Вы ее знаете?
— Как зовут — не знаю, а так вижу иногда в квартале. Она еще не дошла до ручки. Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, но это было давненько.
— Вы знали, что ваша жиличка наркоманка?
— Знала, что она тронутая.
— Вы уже служили здесь, когда она сняла квартиру?
— Будь я здесь, она не получила бы ее. Мы с мужем переехали сюда три года назад, а она в доме уже лет восемь. Я все перепробовала, чтобы выселить ее.
— Она действительно графиня?
— Говорят. Во всяком случае, замужем была за графом, а вот до этого наверняка представляла собой не Бог весть что.
— У нее были деньги?
— Наверно. Умерла-то ведь она не от голода.
— Не заметили, к ней никто не поднимался?
— Когда?
— Сегодня ночью или утром.
— Нет. Подружка ее не приходила, молодой человек тоже.
— Что за молодой человек?
— Вежливый, болезненного вида юноша, который заходил к ней и называл тетей.
— Как зовут, не знаете?
— Никогда не интересовалась. А вообще дом спокойный. Жильцы второго этажа — редкие гости в Париже; на третьем — генерал в отставке. Видите, какой дом. А эта такая грязнуля, что я затыкала нос, проходя мимо ее квартиры.
— Она когда-нибудь вызывала врача?
— Вызывала, и чуть ли не дважды в неделю. Напьется вина или еще чего, не знаю, и начинает умирать. Вот и звонила врачу. Но тот не торопился приходить — не впервой.
— Врач из вашего квартала?
— Да, доктор Блок, живет через три дома отсюда.
— Обнаружив труп, вы позвонили ему?
— Нет. Не мое это дело. Я сообщила в полицию. Пришел инспектор, потом вы.
— Жанвье, свяжись с доктором Блоком. Попроси его прийти, и побыстрее.
Жанвье стал искать телефон; он оказался в маленькой комнатушке на полу, среди старых журналов и растрепанных книг.
— В здание можно пройти незамеченным?
— Как везде, — с ехидцей парировала привратница. — Свое дело я знаю не хуже других, и даже лучше многих: на лестнице ни пылинки не найдете.
— В доме только одна лестница?
— Есть черный ход, но им почти не пользуются. В любом случае надо проходить мимо привратницкой.
— Вы там постоянно?
— Да, разве что пробегусь по магазинам: привратницы тоже едят.
— Когда вы уходите за продуктами?
— Утром, в половине девятого, после того как разнесу почту.
— Графиня получала письма?
— Только рекламные проспекты. От коммерсантов, которых соблазняло ее имя в справочнике, — как же, графиня!
— Вы знаете, господина Оскара?
— Какого Оскара?
— Какого-нибудь.
— Мой сын — Оскар.
— Сколько ему лет?
— Семнадцать. Он ученик столяра в мастерской на бульваре Барбес.
— Живет с вами?
— Разумеется.
Жанвье, повесив трубку, сообщил:
— Доктор дома. Примет двух пациентов и сразу придет.
Инспектор Лоньон старался ни к чему не прикасаться и делал вид, что ответы привратницы его ничуть не интересуют.
— Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?
— Ни разу.
— А из дома часто выходила?
— Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире — ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь — дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.
— Она подолгу оставалась на улице?
— Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе.
— Вино приносили в квартиру?
— Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, — там, видите ли, темно и он боялся разбиться.
— Как вы узнали о ее смерти?
— Я даже не подозревала об этом.
— Но дверь-то открыли вы.
— Никогда этого не делала и не сделала бы.
— Что вы хотите сказать?
— Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом — немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.
— Когда вы убираете его квартиру?
— Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.
— Сегодня утром тоже подметали?
— Конечно.
— Но первый раз поднимаетесь с почтой?
— Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами.
— Даже если вас нет на месте?
— Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?
Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.
— Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?
— Нет.
— Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.
— И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как-то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого — я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала:
— Госпожа графиня!
Ее так все зовут. Имя у нее какое-то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.
— Свет в квартире горел?
— Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела.
— А в комнате?
— Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела.
Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке-привратнице, она моя подружка. Все спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек.
— Благодарю. Как вас зовут?
— Госпожа Обен.
— Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто-то пришел, наверно доктор.
Но это был не доктор Блок, а судебно-медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты.
Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул:
— Опять!
Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации. Доктор понюхал иглу, пожал плечами.
— Морфий.
— Вы знаете убитую?
— Никогда не видел, хотя в квартале знаю кое-кого из таких. Ее что, ограбили?
Врач указал на разрезанный матрац с вылезшим волосом.
— Она была богата?
— Пока неизвестно, — ответил Мегрэ. Жанвье, долго копавшийся в замке шкафа перочинным ножом, вдруг объявил:
— А вот и бумаги.
Кто-то быстро, молодо поднимался по лестнице. Доктор Блок.
Мегрэ отметил, что судебно-медицинский эксперт лишь слегка кивнул доктору Блоку, но руки своему коллеге не подал.
Слишком матовый цвет лица, слишком сверкающие глаза, черные жирные волосы. Доктор Блок не успел ни послушать уличных зевак, ни переговорить с привратницей. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиня убита, а сказал только, что она мертва и что комиссар просит его прийти.
Взлетев по лестнице, он, взволнованный, озирался по сторонам и, видимо, перед уходом сделал себе укол. Казалось, его ничуть не удивило, что коллега не пожал ему руки, а сам он не настаивал. У него был вид человека, готового к неприятностям.
Переступив порог спальни, доктор явно почувствовал облегчение. Графиня была задушена, и его это не касалось.
Не прошло и минуты, как Блок вновь обрел уверенность и даже некую агрессивную надменность.
