Кабинет Эллери Квина находился в самом конце коридора. Никки открыла дверь — и обомлела.
В кабинете стоял просто немыслимый беспорядок. Все было прокурено насквозь. Стол у окна завален рукописями, журналами, газетами, карандашами, старательными резинками и курительными трубками. Картину дополняли несколько пепельниц, полных окурков, галстук, домашняя туфля, три колокольчика и одно большое ботало из тех, что в Индии вешают на слонов, три пробки от бутылок, водруженных друг на друга наподобие Пизанской башни, а также пишущая машинка, составляющая центр композиции. При виде этого кавардака Анни оскорбилась до глубины души.
— Мистер Эллери не велит ни до чего дотрагиваться в своем кабинете, — пояснила она, наморщив нос и открывая окно. — Попробуем, конечно, немного проветрить, но едва ли это поможет. Тут надо убирать капитально.
Она сердито посмотрела на переполненные пепельницы.
— Даже окурки не разрешает выбрасывать. Когда пепельницы у него наполняются, он опорожняет их вон в ту вазу на полу.
Она указала на голубую фарфоровую вазу, из которой торчали две трости, карниз для шторы и кусок свинцовой трубы (все эти вещи напоминали хозяину о давно раскрытом убийстве). Пока Никки озиралась, Анни поспешила закрыть дверь в спальню, всем своим видом показывая, что пришельцам женского пола непозволительно проникать взором в эту святая святых. Затем сняла с полки книгу и протянула ее Никки.
— Вот, если хотите пока почитать. Это последнее произведение мистера Эллери, — гордо и значительно произнесла она. — А если понадобится еще что-то, зовите меня.
— Спасибо, — сказала Никки.
Вдруг Анни наклонилась к ней, глаза ее заблестели, в них не осталось ни следа от былого недовольства.
— Все-таки нет ничего лучше хорошего, убийства, правда, мисс?
Внутри у Никки все оборвалось.
— Вы разве не находите? — не отставала Анни.
— О да, конечно. Само собой.
— Я просто никогда не могу догадаться, кто убийца. Спорим, вы тоже не догадаетесь, кто там убил, — она указала на книгу у Никки в руке. — Ну, ладно, мне пора за работу.
И она вышла из кабинета.
Никки принялась оглядывать комнату. Эллери Квин, как видно, был не мастак попадать скомканными листами в урну. Весь пол вокруг нее был усеян бумажными шариками. За письменным столом стояло удобное кресло с откидной спинкой, опущенной до предела. Никки заключила из этого, что Эллери любит, размышляя, класть ноги на письменный стол. На поручне кресла она обнаружила множество каких-то маленьких белых штучек. Судя по всему, Эллери имел привычку разрезать ершики для чистки трубок и делать из них маленькие фигурки зверушек. Та, которую Никки взяла в руки, изображала оленя. Приглядевшись к остальным, она узнала обезьяну, слона и свинью. Из-под пишущей машинки торчали ножницы. Она покачала головой и присоединила оленя к остальному зверинцу.
Так вот, значит, как проводит тут время мистер Эллери Квин! У нее было такое ощущение, что он просто сгреб все на столе в сторону, чтобы расчистить место дли пишущей машинки. Странные создания — мужчины! Как он может терпеть такой беспорядок?
Никки собрала все пепельницы и отнесла их к подоконнику. Выглянув из окна и убедившись, что ее никто не видит, она быстро вытряхнула их содержимое во двор.
Затем убрала с кушетки поношенную фетровую шляпу, села и открыла книгу. Прочитав заголовок, вздохнула — ну что за необычайный человек?..
Убийство Джона Брауна отодвинулось куда-то далеко-далеко…
Эллери вернулся домой в четверть восьмого.
— Анни! — крикнул он. — Где вы укрылись, о прекрасная Аннабель Ли?
Анни, шаркая ногами, поспешила ему навстречу.
— Наконец-то, мистер Эллери! Очень вовремя.
— А что случилось, Анни?
Ноздри Анни подрагивали — верный признак того, что она сердится.
— Пришла ли мисс Портер?
— Я проводила эту юную даму в вашу берлогу, как вы и написали. Но почему нельзя было позвонить мне заранее, чтобы я поставила в печь жаркое к вашему приходу? Теперь уже поздно это делать. Есть только яйца и ветчина, и я даже слушать не стану претензии инспектора.
Эллери Квин улыбнулся.
— Отец не приедет к ужину, а я уже поел.
— Ах, вы уже поели? А я уже разбила яйца! Славные у вас манеры, ничего не скажешь!
— Анни, отец, я вижу, был прав.
— Что вы имеете в виду, мистер Эллери?
— Он сказал, что вы чересчур много поработали в последнее время, очень устали, и вам надо чуточку отдохнуть. Он просто настаивает, чтобы вы ушли в отпуск.
— Но ведь я всего полгода как была в отпуске! — запротестовала Анни.
— Не имеет значения. Отец велел, чтобы уже завтра утром вас здесь не было. И послезавтра и через три дня. Отдых пойдет вам на пользу.
Эллери извлек из бумажника несколько купюр и чуть ли не насильно всучил их Анни.
— Ну вот еще! Зачем? — в великом смущении проговорила Анни.
— Здесь плата за неделю. И всю эту неделю мы не желаем вас видеть, Анни. Словом, отдохните на славу.
— Невиданное дело! — сказала Анни, но уже улыбаясь.
— Все, и чтоб духу вашего здесь не было! Марш прямо сейчас.
— Но ведь яйца, мистер Эллери…
— Это уже моя забота.
Всего через несколько минут, отведенных Анни на переодевание, Эллери выставил ее за дверь и запер за ней. После чего вздохнул с облегчением и пошел к себе в кабинет.
И замер на пороге. Положив под голову его голубой домашний халат и уронив на пол его последнюю книгу, Никки Портер спала на кушетке сном праведницы. Бежевая соломенная шляпка была надвинута на один глаз. Другой глаз сразу широко раскрылся, стоило Эллери войти в комнату.
— Приветствую вас, о мой герой! — Она села. — Без вас время тянулось столь медленно.
— Вы устали? — спросил он сочувственно.
— Нет, — отмахнулась она. — Просто стала читать вашу последнюю книгу, и она подействовала на меня что твое снотворное. Мухи на лету засыпают — какая скука! Впрочем, какие новости?
— Никаких, если не считать, что объявили общин розыск одной страшно остроумной девицы с каштановыми волосами и курносым носом, — любезным топом сказал он.
Он ожидал, что при этом известии она как-то выдаст свой страх. Но она лишь спокойно поглядела на часы.
— Ничего удивительного, потому что уже почти полвосьмого.
— Не понимаю! — Эллери сел в кресло за письменным столом, положил на него ноги и принялся качать носком правого ботинка. — Что значит — ничего удивительного?
— Ничего удивительного, что я нервничаю и расстроилась. Ведь у меня после завтрака маковой росинки во рту не было.
— У меня тоже.
— И что вы намерены делать?
— Если вы не против, можно поджарить тосты и сварить кофе. А к нему яичницу.
— Готовить придется мне? — спросила она с ужасом.
Эллери Квин глянул на нее с любопытством.
— Вот как? Вы что же, не умеете готовить?
— Разумеется, нет. Я же писательница, а не повариха.
— Ну что же, может, это даже к лучшему.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать — хорошо, что вы не умеете готовить. Если бы оказалось, что вы умеете готовить так же, как писать детективы…
Он засмеялся.
— Вы, собственно, всегда сидите в такой неудобной позе — ноги выше головы? — осведомилась она ледяным тоном.
— Лучше всего класть ноги на каминную решетку, — задумчиво сказал Эллери. — Но в этой комнате, к несчастью, камин отсутствует. Не будете ли вы так любезны и не передадите ли мне мою трубку? Такую, с покусанным мундштуком. Она лежит где-то там, на столе.
— Вы скажете, наконец, Анни, чтобы она принесла что-нибудь поесть, или мне придется идти самой? — спросила она, вставая.
— Вы и в самом деле так проголодались? — спросил он удивленно.
— Я умираю от голода!
— Милая вы моя, ума не приложу, что же нам делать? Ведь Анни у нас больше не работает!
— Как так? Я думала, она у вас постоянно!
— Я только что дал ей отпуск на неделю.
— Почему? — спросила Никки и проницательно посмотрела на него.
— Чтобы от нее отделаться. Иначе она рассказала бы все отцу.
— Уж не хотите ли вы сказать, что ваш отец тоже живет в этой квартире?
Никки побледнела как мел.
— Естественно. Эта квартира принадлежит ему.
— Но ведь… Но ведь он…
— Не стоит так волноваться. Он вас не найдет.
Эллери прицелился указательным пальцем в дверь, ведущую в спальню, согнул и отвел назад большой палец, как будто это боек пистолета, и произвел спуск.
— Я спрячу вас вон там.
— Не спрячете, — сказала она твердо и поправила шляпку. — Потому что я немедленно ухожу отсюда.
— В самом деле? Тогда я советую вам сразу взять такси и ехать до угла Шестой и Гринвичской улиц. Там женская тюрьма и, говорят, в ней славно готовят. Для яичницы они берут самое наилучшее обезжиренное молоко, так что сохраните фигуру.
