Слова Вулфа о том, что он собирается работать, означали, что он будет сидеть с закрытыми глазами и раза три в час издавать вздох, а если у него появятся какие-нибудь идеи, то он будет держать их при себе, поэтому я решил испариться. Всё равно следовало выйти и поставить машину в гараж. Я вышел, загнал машину и решил пройтись. При соблюдении светомаскировки, которую ввели в Нью-Йорке, поздний вечер был вовсе не таким, как прежде, но поскольку я не был настроен на поиск приключений, то это не имело значения. В районе Пятидесятых улиц я пришёл к выводу, что мне следует ещё раз попытаться отправиться в действующую армию. Здесь, в Америке, в форме майора я чувствовал себя вполне сносно, равно как и в штатском, когда работал на Ниро Вулфа, но попытка совместить эти две обязанности могла привести меня к потере права голосовать, а в этом случае я уже никогда не смогу баллотироваться в президенты.
Когда в двенадцатом часу я вернулся домой на Тридцать пятую улицу, я не обратил внимания на такси, из которого кто-то вылезал, пока не заметил, что этот пассажир пересёк тротуар и поднялся на крыльцо, на которое должен был подняться и я. К тому времени, когда я его догнал, он уже нажал кнопку звонка. Он услышал мои шаги, обернулся, и я узнал в нём Джона Белла Шетука.
— Позвольте мне, — сказал я, протискиваясь между ним и дверью. Я вставил ключ в замок и повернул его.
— О! — удивился он, разглядывая меня в темноте. — Майор Гудвин! Я иду к мистеру Вулфу.
— Он знает об этом?
— Да. Я ему звонил.
— Ладно. — Я впустил его и запер дверь. — Я скажу ему, что вы пришли.
— Арчи, введи его! — раздался рёв Вулфа из офиса.
— Идите на голос, — посоветовал я Шетуку, что он и сделал. Я вошёл вслед за ним и сел за свой стол.
— Быстро вы доехали, сэр! — прогрохотал Вулф. — Присаживайтесь. Это кресло самое удобное.
Шетук в смокинге, со сдвинутой чуть в сторону бабочкой и пятном кетчупа на рубашке выглядел немного рассерженным. Он открыл было рот, посмотрел на меня, закрыл рот, бросил взгляд на Вулфа и снова открыл рот.
— Генерал Файф позвонил мне насчёт Райдера. Я был на ужине, где произносил речь. Как только я освободился, я позвонил вам. — Он снова посмотрел на меня. — Прошу извинить меня, майор Гудвин, но будет лучше…
Когда я садился к себе за стол, я был готов к тому, что Вулф меня выгонит, и хотел высказаться по этому поводу, но Шетук меня опередил. Он не просто предложил мне выйти, но высказал это пожелание, не спросив разрешения Вулфа, что тот считал неприемлемым в принципе.
— Майор Гудвин, — объяснил ему Вулф, — назначен сюда, чтобы помогать мне в решении конфиденциальных вопросов, связанных с армией. А что, вы собираетесь поведать мне нечто такое, о чём армия знать не должна?
— Разумеется, нет, — ощетинился Шетук. — Мне неизвестно ничего такого, чего не знает армия.
— Вот как? — поднял брови Вулф. — Господи боже, а у меня, например, имеются сотни мыслей, о которых не только армии, но и другим штатским знать совершенно необязательно! Не можете же вы быть чистым, как стёклышко, мистер Шетук. Вы хотели поведать мне что-то о полковнике Райдере?
— Не поведать вам, а спросить у вас. Файф сказал мне, что вы занимаетесь расследованием этого дела и завтра ему доложите. Вам стало известно что-то конкретное?
— Кое-какие факты представляются мне несомненными. Вы помните ту гранату, которую майор Гудвин утром передал полковнику Райдеру, а тот положил её к себе в стол? Она взорвалась и убила полковника Райдера. Должно быть, он вытащил её из ящика, потому что есть свидетельства того, что она в момент взрыва находилась на крышке стола. По всему кабинету разбросаны осколки от неё.
Я передаю то, что сказал Вулф, ибо запомнил его слова. Ещё кое-что я увидел. Позади Вулфа и чуть справа от него — точнее, от меня, поскольку я сидел почти напротив, — на стене висела написанная маслом по стеклу картина, изображающая памятник Вашингтону. Картина эта служила маскировкой; позади неё в панели находился специально сделанный «глазок», сквозь который из алькова в прихожей можно было видеть практически всё, что происходило в офисе. По правде говоря, картина висела не на самой стене, а на одной из прибитых к стене полок, на которых стояли разные мелочи, в том числе сувениры, доставшиеся нам в расследовании некоторых дел.
Внимание моё привлёк предмет на четвёртой полке сверху, которого раньше там не было и присутствие которого, мягко выражаясь, меня удивило, ибо это был сувенир того дела, которое расследовалось именно сейчас и оставалось ещё далёким от завершения. Там стояла та самая граната, которая взорвалась и убила Райдера, та самая, что раньше лежала у меня на комоде.
Я, разумеется, не мог не удивиться, увидев её, но сразу сообразил, что это, наверное, другая граната, хотя и точно такая же, какую Вулф приказал мне убрать из дома. Я был уверен, что когда я уходил из дома два часа назад, никакой гранаты на полке не было.
Я таращил на неё глаза секунды две, не больше, ибо знал, что таращить глаза на чужую собственность невежливо. По-видимому, ни Вулф, ни Шетук и не подозревали о моём удивлении, потому что продолжали разговаривать. Я прислушался.
— Каким образом и почему она взорвалась? — интересовался депутат. — Вы пришли к какому-либо выводу?
— Нет, — коротко ответил Вулф. — В прессе это будет названо несчастным случаем без всяких предположений о том, как это произошло. Генерал Файф утверждает, что запал сам собой не поднимается, но и знатоки, бывает, ошибаются. Конечно, если говорить о самоубийстве, то в таком случае какие-либо технические трудности отсутствуют. Райдер мог просто взять гранату в руку и вытащить запал. Но для этого необходимо намерение умереть. Было ли оно у него? Возможно, вам об этом известно. Вы были крёстным его сына. Вы обращались к нему по имени. Он хотел умереть?
Лицо Шетука передёрнулось. Спустя секунду он сглотнул. Но речь у него осталась твёрдой и чёткой.
— Если да, то мне об этом ничего не известно. Единственное, что могло его огорчить, — это гибель сына. Но крепкий мужчина со здоровой психикой способен преодолеть своё горе, а Хэролд Райдер, хотя я редко встречался с ним в последнее время, был здоров физически и умственно.
— В таком случае остаётся единственная версия — его убили. Поскольку была задействована граната, значит, её вынули из ящика. Скорее всего, это сделал один из тех, кто видел, как утром полковник Райдер положил её туда. Нас было шестеро, что делает расследование весьма щекотливым.
— Пожалуй, — мрачно подтвердил Шетук. — Именно по этой причине я и явился сюда. Итак гранату вынули из ящика, и что потом?
— Не знаю. Здесь счёт идёт на минуты: вошёл и вышел. Человек открыл дверь, оттянул запал и швырнул гранату. — С секунду Вулф с любопытством всматривался в Шетука. — Насколько я понимаю, мистер Шетук, наша беседа останется между нами?
— Конечно. Разве я не понимаю?
— Тогда могу предположить, что была задействована и седьмая фигура. Мисс Брюс. Секретарь полковника Райдера.
— Вы имеете в виду секретаршу, что сидит у него в приёмной?
— Да. Я не готов изложить подробностей, но, похоже, полковник Райдер получил определённую информацию и написал или собирался написать рапорт, в результате чего её ждала бы катастрофа.
— Мне это не по душе, — нахмурился Шетук.
— В самом деле?
— Я хочу сказать, что мне не… — Шетук замолчал. И стал ещё более мрачным. — Я имею в виду вот что, — заговорил он более решительным и суровым тоном. — Поскольку дело это, как я подозреваю, явно конфиденциального характера, подробности, касающиеся смерти капитана Кросса, намеренно скрываются, и настоящего расследования так и не было проведено. Поэтому мне очень понравилось, когда я узнал, что за дело взялись вы. Разумеется, вы можете спросить, почему мне не понравилось, когда вас привлекли и к расследованию гибели полковника Райдера? Наоборот, я очень этим доволен. Но вы можете быть введены в заблуждение. При всём вашем таланте вас могут повести по ложному следу. Вот почему мне не по душе участие в деле этой девицы. Я её не знаю, ничего о ней не слышал, но чувствую, что здесь что-то не так.
— Не исключено, — согласился Вулф. — Располагаете ли вы какими-либо свидетельствами в этом отношении?
— Нет.
— А что насчёт нас шестерых? Исключим здесь присутствующих. Остаётся трое. Можете ли вы сказать мне что-либо о них?
— Нет.
— В таком случае боюсь, что сегодня мы никуда не продвинемся. — Вулф взглянул на часы, положил руки на край стола, отодвинулся вместе с креслом и встал. — Уже полночь. Могу заверить вас, сэр, что со мной шутки плохи. Я вполне в состоянии их различить и ответить адекватно. — Он встал. — К завтрашнему утру я, вероятно, буду располагать более конкретными сведениями. Скажем, к двенадцати дня. Сможете ли вы быть здесь в двенадцать? Если я приду к какому-либо выводу, мне не хотелось бы обсуждать это по телефону.
