Она села за руль, все еще придавленная тоской, и нервно нажала стартер. Нажала еще раз. И еще. Джон сказал:
— Мотор заведется успешнее, если ты включишь зажигание.
— Ой, какая я глупая!
Она бросила на него быстрый, тревожный взгляд. Если Джон сразу начнет злиться… Но, к ее облегчению, он улыбался. «Это потому он так мил, что мы едем к Энгкетлам».
Бедный Джон, он так напряженно работал! Его жизнь бескорыстна, всецело посвящена другим. Неудивительно, что он так предвкушает этот долгий уик-энд. И, возвращаясь мысленно к разговору за столом, она сказала, раньше чем нужно нажав сцепление, так что машину рвануло с места:
— Знаешь, Джон, не шутил бы ты, ей-богу, будто ненавидишь больных. Это очень здорово, как ты умеешь легко относиться ко всему, что ты делаешь, и я это понимаю. Но не дети. Терри особенно. Он все понимает дословно.
— Не раз бывало, — сказал Джон, — когда Терри мне казался почти взрослым, не то что Зена! Доколе девочка может оставаться каким-то ворохом жеманства?
Герда не сдержала чуть заметной радостной улыбки. Джон, она знала, поддразнивает ее.
— По-моему, дорогой, детям полезно понять, что жизнь врача — это бескорыстие и самоотдача.
— О, боже, — воскликнул Кристоу.
Герда мигом осеклась. Приближавшийся светофор уже давно горел зеленым глазом. Наверняка, решила она, свет переключится до того, как я успею проехать. И она начала притормаживать. Зеленый не гас. Джон Кристоу забыл свой обет не высказываться по поводу Г'ердиного вождения и спросил:
— Чего ради мы остановились?
— Я думала, он сейчас переключится…
Она резко нажала на акселератор, машина дернулась и заглохла. На перекрестке злобно загудели машины.
Джон сказал — и вполне любезно:
— Честное слово, Герда, ты — наихудший в мире водитель.
— Светофоры — это мое вечное мучение. Никогда не знаешь, когда они переключатся.
Джон искоса бросил быстрый взгляд на Гердино напряженно-несчастное лицо.
«Все ее мучит», — подумал он, пытаясь представить, каково жить в подобном состоянии. Но он не был человеком богатого воображения и ничего у него не вышло.
— Видишь ли, — Герда гнула свою линию. — Я всегда внушала детям, что жизнь врача — это жертвенность, желание облегчить людские страдания, это жажда служить другим. Это так благородно — и я так горжусь, что ты отдаешь этому делу все свое время и силы, что никогда не щадишь себя…
Джон перебил ее:
— А тебе не приходило на ум, что мне нравится быть врачом, что это радость, а не жертва! Ты не представляешь, как это чертовски интересно!
«Да нет, — подумал он, — Герде сроду этого не понять!» Расскажи он ей о миссис Крэбтри и клинике Маргарет Рассел, она и тут бы усмотрела в нем лишь ангельского целителя бедных.
— Тонущая в патоке, — пробормотал он чуть слышно.
— Что? — Герда наклонилась к нему.
Он покачал головой.
Если бы он сказал Герде, что пытается найти лекарство от рака — это вызвало бы ее отклик, — она могла понять простую, обращенную к чувствам информацию. Но никогда бы она не поняла своеобразного обаяния замысловатостей болезни Риджуэя — он сомневался даже, смог бы втолковать ей, что это вообще за болезнь такая. «Особенно, — подумал он с усмешкой, — из-за того, что мы и сами не очень-то знаем. Нам, собственно, неизвестно, отчего перерождается кора головного мозга».
Вдруг его осенило, что Теренса, пусть и мальчишку, болезнь Риджуэя заинтересовать бы могла. Ему понравилось то, как Теренс оценивающе поглядывал на него перед тем, как заявить: «Я думаю, папа вовсе не шутит». Последние несколько дней Теренс был в немилости за поломку кофейной мельницы. Какая-то чушь: пытался, видите ли, изготовить аммиак. Аммиак? Странный ребенок, зачем ему аммиак? Между прочим, это любопытно.
Молчание Джона успокоило Герду. Она лучше ладила с управлением, если ее не отвлекали разговорами. Кроме того, раз Джон погружен в мысли, меньше вероятность, что он замечает скрежещущий звук при переключении скорости. Герда знала, что у нее это получалось вполне недурно, но только не тогда, когда с ней едет Джон. Ее нервозная решимость делать сегодня все как надо привела к обратному результату: руки стали неуклюжими, она давила на педаль или слишком сильно, или недостаточно, а затем нажимала на рычаг переключения скоростей так быстро и неловко, что раздавался протестующий визг.
— Легче, Герда, легче, — когда-то давно втолковывала ей Генриетта. И показывала, как. — Ты все не можешь ощутить, когда она сама просит переключения. Держи руку легко, пока ты это не почувствуешь. Ты не дави на рычаг, ты почувствуй.
Но Герде эта задача оказалась непосильной. Казалось бы, все должно получаться как надо, ведь она нажимала более или менее в том направлении! Машины следовало бы делать так, чтобы они не издавали такого жуткого скрежета.
«В общем, — думала Герда, начиная подъем по Мершем Хилл, — эта поездка проходит не так уж плохо».
Джон все еще витал где-то и не заметил прямо-таки трубного рева в коробке, когда показался Кройдон. Тут она оптимистично, (ибо машина набирала скорость) переключила на третью — и мотор тут же заглох. Джон очнулся от своих грез.
— Ты не нашла удачнее места для переключения скоростей, кроме как на подъеме?
Герда стиснула зубы. Теперь уже близко. Она предпочла бы ехать туда еще несколько часов, пусть бы даже Джон и вышел из себя.
Но они уже едут Лемешным Кряжем, а вокруг них — пламенеющие осенние леса.
— Так удивительно — из Лондона попасть сюда, — воскликнул Джон. — Подумай, Герда, а мы почти все время торчим в своей тусклой гостиной и распиваем чай.
Их полуосвещенная гостиная встала перед глазами Герды мучительно-прекрасным видением. О, если бы сидеть сейчас там!
— Местность выглядит прелестно, — героически проговорила она.
Крутой спуск с холма. Теперь спасения нет. Смутная надежда на избавляющее от кошмара вмешательство чего-то не сбылось. Вот они и приехали.
Когда они въезжали, она немного утешилась, завидя Генриетту, сидящую на перилах с Мэдж и высоким худощавым мужчиной. Она испытывала какое-то доверие к Генриетте, не раз внезапно приходившей ей на помощь, когда дела оборачивались совсем худо.
Джон тоже рад был видеть Генриетту. Самое прекрасное в жизни — это после роскошной картины осени и спуска с холмов встретить здесь Генриетту. Она была в его любимом наряде: в зеленом твидовом костюме, который так гармонировал с окружающей природой. Она сидела, вытянув длинные стройные ноги. Ему не было необходимости говорить с ней сейчас — один быстрый взгляд, мимолетная улыбка… Ему достаточно было знать, что она здесь и ждет его, представляя, каким пустым и невеселым был бы уик-энд без нее.
Приветствовать их вышла леди Энгкетл, которой ее такт предписывал по отношению к Герде куда большую теплоту, чем была бы уместна с другим гостем.
— Ну до чего же я счастлива вас видеть, Герда! Мы же век не виделись! И Джон!
Становилось ясно, что Герду ожидали с пылким нетерпением, а Джон — лишь приложение к ней. Такая несуразица сразу вогнала Герду в столбняк неловкости.
— Вы знакомы с Эдвардом Энгкетлом? — продолжала Люси.
Со словами: «По-моему, нет» Джон кивнул Эдварду. Вечернее солнце зажгло золото волос Джона, подчеркнув голубизну глаз. Так мог выглядеть сошедший на берег викинг Вильгельма Завоевателя. Его голос, низкий и звучный, был приятен для слуха, и магнетизм всей его личности покорял окружающих. Увы, Эдвард, по контрасту с Джоном, выглядел бескровным, слишком бесцветным. Угловат, сутул, словно привидение старого замка…
Генриетта предложила Герде осмотреть огород.
— Люси, конечно, потащит нас любоваться каменным садом и осенними клумбами, — говорила она по дороге. — Но мне всегда были по душе огороды — милей и приятней. Можно посидеть возле огуречных грядок или зайти в теплицу. Никто не беспокоит, да и есть что пожевать.
Они и правда нашли перезрелый горох. Генриетта ела его сырым, а Герде он не понравился. Она была рада ускользнуть от Люси, сегодня еще более оживленной, чем обычно. Зато с Генриеттой Герда говорила почти воодушевленно. Вопросы Генриетты были таковы, что у нее всегда было что ответить. Через десять минут Герда почувствовала себя куда лучше и начала думать, что уик-энд, в конце концов, может оказаться не так уж страшен.
Зена ходит в школу и ей только что подарено новое платье. Герда пространно его описала. Да, и новый магазин кожаных изделий тоже очень мил. А правда ли, интересовалась Генриетта, так легко самой сплести сумку? Герда должна ей показать.
До чего же, в самом деле, легко сделать так, чтобы Герда выглядела счастливой, и как этот счастливый вид ее разительно преображает! «Бедняжка сейчас свернется клубком и замурлыкает», — подумала Генриетта.
