— Знаю, что вы не пожелаете отведать с нами телячьего рагу под белым соусом. Тем более что мы едим на кухне. Ладно!.. Вот подошел грузовик из Гролюмо.
Возвращается домой после ездки на парижский рынок. Вы позволите, комиссар?
Он вышел. Мегрэ остался наедине с молодой женщиной, которая помешивала деревянной ложкой в кастрюле.
— У вас веселый муж.
— Да, пошутить он любит.
— А иногда он груб. Или нет?
— Не любит, когда ему противоречат. Но в общем он славный…
— Немного увлекается женщинами?
Она не ответила.
— Готов поспорить, что время от времени он закладывает за воротник. Но уж как следует!
— Как все мужчины, — с горечью сказала она.
Со стороны гаража доносились обрывки разговора:
— Положи это сюда… Хорошо!.. Да. Задние баллоны мы тебе заменим завтра утром.
Г-н Оскар вернулся, ликуя. Чувствовалось, что ему хочется петь, дурачиться.
— Так! Значит, не желаете закусить с нами, комиссар? А я уж было собрался принести из погреба бутылку доброго старого вина. Жермена, а почему у тебя вдруг такая кислая физиономия? Ох, уж мне эти женщины! Не могут сохранить приличное настроение хотя бы два часа подряд.
— Я должен возвратиться в Авренвиль, — сказал Мегрэ.
— Не подвезти ли вас на машине? Тут всего-то езды одна минута, не больше.
— Благодарю вас, предпочитаю пройтись пешком.
Выйдя из дома, Мегрэ с наслаждением вдохнул весенний, прогретый солнцем воздух. Он двинулся по дороге на Авренвиль, а впереди него, на небольшом удалении, довольно долго летела желтая бабочка.
В ста метрах от трактира он поравнялся с Люкасом, вышедшим ему навстречу.
— Ну, что?
— А то, что вы предполагали. Врач извлек пулю. Стреляли из карабина.
— И больше ничего?
— Нет, еще кое-что. Получена информация из Парижа. Исаак Гольдберг приехал туда на собственной «минерве» с роскошным спортивным кузовом. Именно на этой машине он обычно и разъезжал, причем водил ее сам. В ней же он, вероятно, проехал из Парижа до перекрестка Трех вдов.
— Это все?
— Ожидаю информацию от бельгийской уголовной полиции.
Наемный автомобиль, при выходе из которого была убита г-жа Гольдберг, уехал с тем же водителем за рулем.
— Что с трупом?
— Увезли в Арпажон. Следователь встревожен. Он порекомендовал мне посоветовать вам не мешкать. Больше всего его беспокоит, как бы брюссельские и антверпенские газеты не подняли слишком большой шум вокруг этого дела.
Сопровождаемый Люкасом, напевая что-то вполголоса, Мегрэ вошел в трактир. Оба сели за столик.
— Здесь есть телефон?
— Есть, но не работает с полудня до четырнадцати часов. А сейчас половина первого.
Комиссар ел молча, и Люкас почувствовал, что его начальник занят какой-то проблемой. Несколько раз он тщетно пытался завязать разговор.
За окнами стоял один из первых чудесных дней весны. Покончив с трапезой, Мегрэ вынес свой стул во двор, поставил его близ одной из стен прямо среди всполошившихся кур и уток и на полчасика задремал под теплыми лучами солнца.
Ровно в четырнадцать ноль-ноль он был на ногах и подошел к телефону.
— Алло!.. Уголовная полиция?.. «Ситроен» нашелся?.. Выясните, пожалуйста.
Повесив трубку, он снова вышел во двор и принялся ходить по кругу. Через десять минут его позвали к аппарату. Звонили с набережной Орфевр:
— Комиссар Мегрэ?.. Только что нам позвонили из Жемона. «Ситроен» там. Брошен на привокзальной площади. Полагают, что водитель решил пересечь границу пешком или поездом…
Тут же Мегрэ вторично вызвал фирму «Дюма и сыновья», и ему опять сказали, что Карл Андерсен так и не явился за своими двумя тысячами франков.
Когда около трех часов пополудни Мегрэ и Люкас проходили мимо гаража, из-за стоявшей неподалеку машины вышел г-н Оскар и радостно заговорил:
— Ну что, комиссар? Дело подвигается?
Ответив неопределенным взмахом руки, Мегрэ продолжал идти к дому Трех вдов.
Двери и окна виллы Мишонне были закрыты, но он заметил, что в окне столовой снова дрогнула занавеска.
Жизнерадостное настроение «гаражиста» только усугубляло угрюмость Мегрэ, который прямо-таки с яростью затягивался и выпускал дым.
— Коль скоро Андерсен удрал… — начал было Люкас.
— Оставайся здесь!
Как и утром, Мегрэ сначала вошел в парк дома Трех вдов и уж затем проник в дом. В гостиной было накурено. Он несколько раз втянул носом воздух, быстро огляделся по сторонам и в углах заметил шлейфы дыма.
Пахло еще не остывшим табачным пеплом. Прежде чем подняться по лестнице, он инстинктивно положил ладонь на рукоятку револьвера. И вдруг заиграл патефон. Звучало то же танго, что и утром. Звуки музыки лились из комнаты Эльзы. Он постучал в дверь, и патефон сразу умолк.
— Кто там?
— Комиссар.
Негромкий смешок.
— Если это вы, то вам известно, как войти сюда. Я не могу вам открыть.
И опять сработала отмычка. На Эльзе было вчерашнее туго облегающее ее фигуру черное платье.
— Это вы помешали моему брату вернуться?
— Нет. Я его больше не видел.
— Значит, у Дюма не успели оформить платежную ведомость. Иной раз туда нужно наведаться вторично, во второй половине дня.
— Ваш брат пытался пересечь бельгийскую границу, и, судя по всему, ему это удалось.
Она посмотрела на него удивленно и с открытым недоверием.
— Карл бежал в Бельгию?
— Да.
— Вы, кажется, устраиваете мне проверку?
— Вы умеете водить?
— Водить что?
— Автомобиль.
— Нет, брат ни за что не захотел научить меня. Мегрэ почему-то вынул трубку изо рта, не снял шляпу с головы.
— Скажите, вы выходили из этой комнаты?
— Я?
Она рассмеялась. Рассмеялась звонко, от души. И еще сильнее, чем вчера, она излучала то, что американские кинематографисты называют sex-appeal[4].
Одна женщина очень хороша собой, но не обольстительна. Другая, с менее правильными чертами, напротив, наверняка вызывает в мужчинах желание или, по крайней мере, своеобразную чувственную нежность.
В Эльзе соединялось и то, и другое. Она была одновременно и женщина, и ребенок. Воздух вокруг нее был словно напоен сладострастием. И вместе с тем, когда она смотрела кому-нибудь в глаза, этот человек с удивлением обнаруживал незамутненные зрачки маленькой девочки.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Менее получаса назад в гостиной на первом этаже кто-то курил.
— Кто же?
— Об этом я вас и спрашиваю.
— А откуда, по-вашему, мне это знать?
— Сегодня утром патефон был внизу.
— Это невозможно! Выходит, вы считаете, что… Скажите, комиссар, надеюсь, вы не подозреваете меня? У вас такой странный вид… Где Карл?
— Повторяю: он пересек границу.
— Неправда! Немыслимо! Чего ради он стал бы это делать? Уж не говорю, что он не оставил бы меня здесь одну. Это было бы совсем дико! Представляете, что станет со мной, если никого не будет рядом?
Эти слова сбивали Мегрэ с толку. Не переходя в другое душевное состояние, без демонстративных жестов, не повышая голоса, она впала в неподдельный патетический тон. Взгляд ее выражал растерянность, мольбу, замешательство.
— Скажите мне правду, комиссар. Ведь Карл невиновен, да? А если бы он и пошел на преступление, то только в результате умопомрачения. Мне становится страшно. В его семье…
— Были сумасшедшие?
Она отвернулась.
— Да. Его дед. Он скончался от приступа безумия. А одну из теток пришлось запереть в сумасшедший дом. Но Карл не таков, нет! Я его хорошо знаю.
— Вы не обедали?
Она вздрогнула, оглянулась и с удивлением ответила:
— Нет, не обедала.
— И вы не голодны? Уже три часа.
— Пожалуй, голодна. Да, в самом деле…
— В таком случае идите вниз и пообедайте. Нет никаких оснований держать вас по-прежнему под замком. Ваш брат не вернется.
— Неправда! Вернется! Не может быть, чтоб он бросил меня на произвол судьбы.
— Пойдемте.
Мегрэ был уже в коридоре. Озабоченный и насупленный, не переставая курить, он не сводил глаз с Эльзы.
Проходя мимо, она слегка задела его, на что он никак не отреагировал. Внизу она показалась ему еще более растерянной.
— Карл всегда подает мне еду. Я даже не знаю, есть ли в доме хоть что-нибудь съестное.
На кухне нашлась банка сгущенки и батон.
— Не могу, слишком разнервничалась. Оставьте меня… Нет, лучше не надо. Я никогда не любила этот отвратительный дом. А вот это что такое? Видите, вон там…
Через остекленную дверь-окно она указала на кошку, свернувшуюся клубком на газоне.
— Мне противны животные. Мне противна деревня. Вечно тут полно всякого шума и треска, от чего я прямо содрогаюсь. Где-то здесь живет сова, и ночью — буквально каждую ночь — я слышу ее жуткие крики.
