Он протянул ей карандаш и блокнот, и она, смеясь, быстро нарисовала причудливое дерево.
– Да! – воскликнул Эдвард. – Это Игдрасиль!
Они поднялись почти до конца тропы. Генриетта села на ствол поваленного дерева. Эдвард опустился рядом. Она смотрела вниз, сквозь деревья.
– Все здесь немного напоминает Эйнсвик. Карманное издание Эйнсвика. Тебе не кажется, Эдвард, что именно поэтому Люси и Генри поселились в «Лощине»?
– Возможно.
– Никогда не знаешь, что у Люси на уме, – медленно сказала Генриетта. Немного помолчав, она спросила: – Эдвард, чем ты занимался все это время?
– Ничем…
– Звучит умиротворенно.
– Я не очень-то гожусь для деятельной жизни.
Генриетта быстро взглянула на него. Что-то не совсем обычное было в его тоне. Но он спокойно улыбался. И снова Генриетта ощутила горячую, глубокую привязанность к Эдварду.
– Наверное, ты поступаешь мудро.
– Мудро?
– Да, избегая активной деятельности.
– Странно, что это говоришь ты, Генриетта, – медленно произнес Эдвард. – Ты, человек, добившийся такого успеха!
– Ты считаешь меня преуспевающей? Смешно!
– Но это действительно так, дорогая! Ты художник и должна гордиться собой!
– Да, многие говорят мне об этом! – воскликнула Генриетта. – Но они не понимают, не понимают главного. Даже ты, Эдвард! Скульптура – не то, что выбирают, она сама выбирает тебя. Преследует, мучит, изводит вконец, так что рано или поздно ты должен поладить с ней. Тогда на время наступит покой. До тех пор, пока все опять не начнется сначала.
– Ты хочешь покоя?
– Иногда мне кажется, что я хочу этого больше всего на свете.
– Ты можешь обрести его в Эйнсвике. Я думаю, там ты можешь быть счастлива. Даже… даже если тебе придется терпеть мое присутствие. Что ты думаешь об этом? Генриеттта, мне хочется, чтобы Эйнсвик стал твоим домом. Он неизменно ждет тебя…
Генриетта медленно покачала головой.
– Если бы ты не был так мне дорог, Эдвард, легче было бы сказать «нет»!
– Значит, все-таки – нет!
– Мне очень жаль…
– Ты не раз говорила это, но сегодня… сегодня я думал, все может быть иначе: ты ведь была счастлива, когда говорила об Эйнсвике. Ты не станешь отрицать…
– Очень счастлива!
– Даже лицо… Ты выглядишь моложе, чем утром!
– Я знаю.
– Мы были счастливы, говоря об Эйнсвике, думая о нем. Генриетта, неужели ты не понимаешь, что это значит?
– Это ты, Эдвард, не хочешь понять. Все это время мы просто жили в прошлом.
– Иногда прошлое – самое подходящее место для жизни.
– Нельзя вернуться в прошлое. Это невозможно.
Эдвард помолчал.
– Ты хочешь сказать, – произнес он тихо и спокойно, – что не можешь выйти за меня замуж из-за Джона Кристоу?
Генриетта ничего не ответила.
– Это ведь так, не правда ли? – продолжал Эдвард. – Если бы на свете не было Джона Кристоу, ты вышла бы за меня замуж…
– Я не могу представить себе мир, в котором нет Джона Кристоу, – резко сказала Генриетта. – Ты должен это понять.
– Если это так, почему бы ему не развестись с женой, чтобы вы могли пожениться?
– Джон не хочет разводиться с женой. И я не знаю, смогу ли я выйти за него замуж, даже если бы он развелся. Это… Это все совсем не так, как ты думаешь!
– Джон Кристоу… – задумчиво произнес Эдвард. – В мире слишком много Джонов Кристоу.
– Ты ошибаешься! – воскликнула Генриетта. – В мире очень мало таких людей, как Джон!
– Очень хорошо, если так. Во всяком случае, я так считаю.
Он поднялся.
– Пожалуй, нам пора возвращаться.
Когда они сели в машину и Льюис закрыла за ними парадную дверь дома на Харли-стрит, Герда почувствовала такую безысходность, словно ее отправляли в изгнание. Захлопнувшаяся дверь неумолимо отгораживала ее от привычной жизни. Ненавистные выходные наступили. Сколько дел не сделано! Закрыла ли она кран в ванной? А где квитанция для прачечной? Кажется, она положила ее… Куда она ее положила? Как будут вести себя дети с мадемуазель? Станет ли ее слушаться Тэренс? Французские гувернантки… у них нет никакого авторитета.
Герда, все еще во власти тревожных мыслей, опустилась на водительское сиденье и нервно нажала стартер. Она нажимала его снова и снова.
– Герда, машина скорее сдвинется с места, если ты включишь зажигание, – не выдержал наконец Джон.
– О господи, какая я глупая! – Герда бросила на Джона быстрый испуганный взгляд. Если Джон выйдет из себя с самого начала… Однако, к ее величайшему изумлению, он улыбался. «Это потому, – подумала Герда с редкой для нее проницательностью, – что он рад поездке в «Лощину». Он, бедняга, так много работает! Его жизнь бескорыстна и целиком посвящена другим. Неудивительно, что он мечтает об этих долгих невыносимых для меня двух днях!»
Мысли Герды все еще были заняты разговором за обеденным столом, и, отпустив педаль сцепления слишком резко, так что машина скачком рванулась с места, она сказала:
– Знаешь, Джон, ты не должен так шутить. Не стоит говорить, что ненавидишь больных. Это, конечно, чудесно, что ты приуменьшаешь трудности своей работы, и я это понимаю. Но дети могут не понять. Тэрри, например, все понимает буквально.
– Иногда, – сказал Джон, – Тэрри кажется мне почти взрослым. Не то что Зина! Сколько времени должно пройти, чтобы девочка перестала быть клубком эмоций?
Герда засмеялась, легко и радостно. Она поняла, что Джон подтрунивает над ней. Но мысли у Герды были прилипчивы, и она продолжала начатое:
– Джон, я в самом деле думаю, что детям полезно знать, как бескорыстна и благородна жизнь врача.
– О господи! – вздохнул Джон.
Герда мгновенно смешалась. Машина между тем приближалась к светофору, и зеленый свет горел уже довольно долго. Герда была почти уверена, что огни сменятся, когда она подъедет. Она сбавила скорость. Все еще зеленый!
– Зачем ты остановилась? – Джон забыл свое решение не делать никаких замечаний.
– Я думала, будет красный свет.
Она нажала на акселератор, машина немного продвинулась, чуть-чуть за светофор, и… мотор заглох. Сигнал светофора сменился. Сердито загудели машины на перекрестке…
– Герда – ты положительно самый плохой водитель во всем мире! – воскликнул Джон, скорее шутливо, чем сердито.
– Я всегда волнуюсь перед светофором. Никогда не знаешь, в какую минуту сменится сигнал!
Джон бросил взгляд на встревоженное, несчастное лицо жены.
«Герду волнует абсолютно все!» – подумал он и постарался представить себе, что значит постоянно жить в таком состоянии, но поскольку он не обладал богатой фантазией, то это ему не удалось.
– Понимаешь, – продолжала Герда, упорно развивая свою мысль, – я всегда старалась внушить детям, что жизнь врача – это самопожертвование. Быть врачом – значит постоянно помогать больным и страждущим, служить людям. Это такая благородная жизнь… И я так горжусь тобой, ведь ты, не щадя себя, всю свою энергию, все свое время отдаешь работе…
Джон перебил ее:
– Тебе никогда не приходило в голову, что мне нравится лечить? Что это для меня удовольствие, а не жертва! Неужели ты не понимаешь, что это интересно, черт побери! Интересно!
Нет, Герда этого никогда не поймет. Расскажи он ей о мамаше Крэбтри из палаты Маргарет Рассел, Герда увидит в нем нечто вроде доброго ангела, помогающего бедным.
– Сплошная патока… – проворчал он.
– Что ты сказал? – Герда наклонилась в его сторону.
Джон покачал головой.
Если бы он сказал Герде, что пытается найти средство от рака, это ей было бы понятно: ей доступны простые, ясные, сентиментальные представления. Но она никогда не сможет понять, что ему нравится распутывать головоломные загадки болезни Риджуэя. Едва ли он сумел бы объяснить ей, что это за болезнь. «Особенно если учесть, что врачи и сами не очень ясно себе это представляют, – подумал он, усмехнувшись. – Мы в самом деле не знаем, почему происходит вырождение коры головного мозга!»
Ему вдруг пришло в голову, что Тэренс, хоть он еще ребенок, мог бы этим заинтересоваться. Джону понравилось, как сын посмотрел на него через стол, прежде чем сказал: «Я не думаю, что он шутит».
В последнее время Тэренс в немилости. Он провинился – сломал кофемолку, пытаясь получить аммоний[22]. Аммоний! Чудак, зачем ему аммоний?! А действительно – зачем?..
Молчание мужа успокоило Герду. Когда ее не отвлекали разговорами, ей было легче вести машину. Кроме того, Джон, погруженный в свои мысли, мог и не заметить резкого скрежещущего звука, когда она с силой переключала скорость. Герда старалась переключать ее как можно реже.
Герда знала, что иногда ей удавалась эта процедура довольно хорошо. Но это случалось, только когда Джона в машине не было. Нервозность, желание сделать все правильно постоянно приводили к неудаче, ее движения становились суетливыми, она слишком сильно или, наоборот, слишком слабо нажимала на акселератор, а педаль сцепления выжимала так неловко и поспешно, что двигатель буквально вопил в знак протеста. «Мягче, мягче, Герда, – просила Генриетта, обучая Герду несколько лет назад. – Ты должна чувствовать, куда хочет двигаться рычаг переключения скорости… Он должен скользнуть в гнездо. Держи ладонь раскрытой, пока не почувствуешь. Не надо толкать как придется, нужно почувствовать!»
