— Да.
— В комнате малыша?
— Да. Меня это поразило. Я подумал, что он заболел.
— Значит, убийца мог видеть свет. Он боялся свидетелей. Ему, конечно, не могла прийти в голову мысль, что кто-то проникнет в комнату по водосточной трубе. И он поспешил уйти.
— И ждал на улице, чтобы узнать, что будет дальше. Единственное, что они могли сейчас делать, — это строить предположения, придерживаясь, насколько возможно, законов логики. Остальное было уже делом патрулей, сотен полицейских, разбросанных по всему Парижу, наконец, чистой случайности.
— Скорее всего, ребенок, вместо того чтобы уйти тем же путем, что пришел, предпочел воспользоваться дверью…
— Одну минутку, господин комиссар. В это время он уже, по всей видимости, знал, что убийца не его отец.
— Почему вы так думаете?
— Мне кажется, Жанвье говорил, что старуха Файе плавала в луже крови. Если преступление было совершено незадолго до прихода мальчишки, кровь не успела высохнуть и тело было еще теплым. Отца же Биб видел в комнате в девять часов вечера…
Каждый новый факт давал новый проблеск надежды. Возникло ощущение, что развязка близка. Остальное, казалось, не составляло особого труда.
Иногда обоих мужчин осеняла одновременно одна и та же мысль, и у них одновременно вырывалось какое-то слово.
— Выйдя из дома, мальчуган обнаружил человека, Любэ или другого, скорее всего Любэ. Последний не мог знать, что его увидели. Ребенок, охваченный страхом, бросился наутек не оборачиваясь.
На сей раз в разговор вмешался отец. Он категорически сказал «нет» и своим бесцветным голосом стал объяснять;
— Если Бибу было известно о назначенном вознаграждении, он не бросился бежать. К тому же он уже знал, что я потерял работу, и видел, что я занял деньги у старухи…
Комиссар и Андрэ посмотрели друг на друга, им стало страшно, они оба чувствовали, что второй Лекер прав.
Воображение услужливо подсказывало: пустынная улица в одном из самых заброшенных кварталов Парижа, глухая ночь, до рассвета не меньше двух часов… И одержимый человек, совершающий восьмое убийство за несколько недель, убивающий из ненависти, назло всем и в то же время из нужды, может быть, для того, чтобы доказать самому себе бог весть что, человек, который из оскорбленного самолюбия хотел показать всему миру, что ему плевать на полицию.
Был ли он, как всегда, пьян? Можно было предположить, что в рождественскую ночь, когда бары открыты до утра, он выпил куда больше обычного и глядел на мир глазами, затуманенными вином. Он видел на этой улице, в этом пустынном углу, средь темных фасадов домов ребенка, мальчишку, который все знал, который поможет схватить его, и это положит конец его безумствам.
— Хотел бы я знать, был у него револьвер или нет? — вздохнул комиссар.
Ему не пришлось долго ждать ответа. Жанвье тотчас же отозвался:
— Я задал этот вопрос его жене. Он всегда носил при себе пистолет, но незаряженный.
— Почему?
— Жена боялась его. Когда он бывал слишком пьян, он переставал слушаться ее и начинал угрожать. Она спрятала патроны, считая, что если ему понадобится пустить в ход оружие, достаточно будет одного его вида, а стрелять уж не понадобится.
Неужели же они, ребенок и старый безумец, играют на улицах Парижа в кошки-мышки? Старый полицейский не мог угнаться за десятилетним мальчишкой. Ребенок, со своей стороны, был не в силах одолеть человека такого сложения.
Но этот убийца для мальчишки — целое состояние, конец нужды. Его отцу не придется больше по ночам блуждать по городу, чтобы думали, будто он по-прежнему работает на улице Круассан; ему не нужно будет грузить овощи на Центральном рынке и унижаться перед какой-то старухой, чтобы получить деньги взаймы без всякой надежды возвратить долг.
Все было достаточно ясно, и не было необходимости больше обсуждать эту тему. Все смотрели на карту, вглядывались в названия улиц. Вероятно, ребенок держался на порядочном расстоянии от убийцы и последний, чтобы припугнуть мальчишку, должно быть, показал ему свой револьвер.
В темных домах спящего города тысячи и тысячи скованных сном людей ничем не могли помочь ни тому, ни другому.
Любэ не мог до бесконечности оставаться на улице, карауля ребенка, который осмотрительно держался на почтительном расстоянии от него, поэтому он начал петлять по городу, обходя опасные улицы, синие фонари комиссариатов и полицейские посты на перекрестках.
Через два-три часа на тротуарах покажутся прохожие, и мальчишка, наверное, бросится к первому встречному, зовя на помощь.
— Любэ шел первым, — медленно произнес комиссар.
— А мой племянник — в этом виноват я, потому что объяснил ему когда-то назначение сигнальных тумб, — разбивал стекла, — добавил Андрэ Лекер.
Крестики постепенно оживали. То, что вначале казалось таинственным, становилось понятным, но одновременно и трагическим.
Самым трагическим, быть может, был проклятый денежный вопрос — вознаграждение, ради которого мальчуган десяти лет сознательно шел на испытание страхом, рискуя собственной жизнью.
Отец беззвучно, не всхлипывая, плакал, даже не скрывая слез. У него не было больше сил, он был опустошен. Его окружали непривычные предметы, странные аппараты, люди, которые говорили о нем так, словно бы не о нем шла речь, словно его здесь нет, и среди этих людей был его брат, брат, которого он с трудом узнавал и на которого смотрел с невольным уважением.
Фразы становились все более отрывистыми. Лекер и комиссар понимали друг друга с полуслова.
— Любэ не мог вернуться домой…
— Ни войти в бар с ребенком, следующим за ним по пятам.
Андрэ Лекер вдруг улыбнулся, сам того не замечая.
— Он не представляет себе, что у мальчишки нет ни гроша в кармане и что он может улизнуть от него, спустившись в метро.
Да нет! Не вышло бы. Биб не сводил с него глаз и тотчас же подал бы сигнал.
Трокадеро. Квартал площади Этуаль. Время шло. Начало светать. Люди выходили из домов. Слышались шаги на тротуарах.
Невозможно было, не применив оружия, убить ребенка посреди улицы и при этом не привлечь внимания.
— Так или иначе, они должны встретиться, — решил комиссар, словно отгоняя от себя кошмарное видение.
В этот миг загорелась лампочка на карте. Как будто заранее зная, о чем пойдет речь, Лекер ответил вместо своего коллеги:
— Да. Я и не сомневался… Благодарю… — И объяснил: — По поводу двух апельсинов. Найден мальчишка, североафриканец, он заснул в зале ожидания третьего класса Северного вокзала. У него в кармане еще был один апельсин. Он живет в Восемнадцатом округе, удрал сегодня утром из дому, потому что его избили.
— Ты думаешь, Биб погиб?
Оливье Лекер так хрустнул пальцами, что казалось, он их сломает.
— Если бы он погиб, Любэ вернулся бы домой — ему нечего было бы больше опасаться.
Значит, борьба продолжалась в омытом солнцем Париже, по которому гуляли родители со своими празднично разодетыми детьми.
— Вероятно, боясь потерять в толпе след преступника, Биб к нему приблизился…
Возможно, Любэ заговорил с ним, угрожая револьвером: «Если ты позовешь на помощь, я выстрелю…»
Итак, каждый из них преследовал свою цель: задача одного — избавиться от мальчишки, завлечь его в безлюдное место и прикончить; задача второго — поднять тревогу, но так, чтобы убийца не успел выстрелить.
Каждый думал о своем. Каждый рисковал жизнью.
— К центру города, где много полицейских, Любэ, конечно, не пойдет. К тому же большинство из них знает его.
С площади Этуаль они, вероятно, поднимались к Монмартру, не к той его части, где ночные кабаре, а туда, где живет бедный люд, к тем унылым улочкам, которые в такой день, как сегодня, казались глубокой провинцией.
Половина третьего. Ели ли они? Неужели Любэ, несмотря на грозившую ему опасность, мог столько времени выдержать, не пропустив и рюмки?
— Скажите мне, господин комиссар…
Андрэ Лекеру, как он ни старался, никак не удавалось придать своему голосу уверенность, ему все казалось, что он вмешивается не в свое дело.
— В Париже имеются сотни небольших баров, я почти все их знаю. Что, если начать с кварталов, где они вероятнее всего могут быть, и бросить туда побольше людей…
Не только все находившиеся в комнате изъявили желание принять участие в поисках, но, когда Сайяр дал знать на Набережную Орфевр, шесть дежурных инспекторов немедленно сели за телефоны.
— Алло! «Бар друзей»? Скажите, не появлялся ли у вас пожилой человек в черном пальто в сопровождении десятилетнего мальчишки?
Лекер опять ставил крестики, но уже не в свою записную книжку, а в рекламный календарь. Там страниц десять, по меньшей мере, было отведено под бары с самыми затейливыми названиями. Некоторые из них оказались закрытыми. В других играла музыка, звуки которой доносились в телефонную трубку.
