— Я был вынужден это сделать, — улыбнулся Пуаро, обращаясь к мисс Монкриф и доктору Олдфилду, — чтобы сдвинуть это дело с мертвой точки. Вы помните старую легенду о Лернейской гидре? Вместо одной отрубленной головы вырастают две новые. Итак, слухи росли и росли. Моя задача была такой же, как и у моего легендарного тезки Геракла, — добраться до главной головы, то есть до того, кто первым распустил слухи. Мне не составило большого труда узнать, что первой слух распустила мисс Харрисон. Я навестил ее. Она оказалась довольно приятной, привлекательной женщиной, и достаточно умной. Но она все же допустила ошибку. Во время беседы со мной она передала разговор, который якобы произошел у вас, мадемуазель, с доктором Олдфилдом и который не соответствовал вашему интеллекту и сообразительности. Если бы вы, доктор, и мисс Джин планировали отравить мисс Олдфилд, у вас обоих хватило бы ума и здравого смысла не вести подобные разговоры при открытых дверях, рискуя быть подслушанными либо с кухни, либо с площадки лестницы. Более того, слова, приписываемые вам, мадемуазель, не соответствовали вашему уровню мышления и могли принадлежать более зрелой, опытной женщине, причем другого склада ума. Это были слова, которые больше подходили мисс Харрисон, ее воображению.
До разговора с ней я считал дело очень простым. Я понял, что мисс Харрисон, еще молодая и привлекательная женщина, вообразила, что за три года, которые она в доме доктора, он за ее тактичное и доброжелательное отношение к его больной жене влюбится в нее и после смерти мисс Олдфилд предложит ей руку и сердце. Она решила ускорить события и подсыпала мышьяк в еду мисс Олдфилд.
После смерти мисс Олдфилд, узнав, что доктор уже давно влюблен в мисс Монкриф, она, ослепленная ревностью и ненавистью к сопернице, стала распространять слухи, что доктор отравил свою жену, чтобы жениться на Джин.
— Я думал в начале расследования, — продолжал Пуаро, — что это обычное дело. Из ревности женщина распускает нелепые слухи о своей сопернице. Но тут в разговоре со мной мисс Летеран упомянула: «Дыма без огня не бывает», и это натолкнуло меня на мысль, а не совершила ли мисс Харрисон чего-нибудь похуже, чем распускание нелепых слухов. Меня удивило изложение ею некоторых фактов. Она говорила, что миссис Олдфилд выдумала свои страдания, что большой боли она не испытывала. При этом она знала, что сам доктор не сомневался в том, что его жена испытывает сильные боли, и не удивился, когда она умерла, так как незадолго до ее смерти он пригласил для консультации другого, более компетентного в этой области специалиста, и тот подтвердил, что положение безнадежное.
— Интуитивно, — продолжал Пуаро, — я высказал идею об эксгумации. Сначала мисс Харрисон испугалась до смерти, услыхав об этом, а потом, придя в себя и обдумав положение, она одобрила эту идею. К этому времени ревность и ненависть к сопернице перебороли в ней здравый смысл. «Пусть они найдут яд, — считала она, — я все равно вне подозрений. Кто пострадает, так это доктор и мисс Джин».
Была только одна надежда — заставить мисс Харрисон перестараться. Я считал, что, если останется хоть один шанс для мисс Джин спастись, мисс Харрисон предпримет все возможное, чтобы этот шанс у нее отобрать. Поэтому я подбросил ей идею, что улик доктора и мисс Джин недостаточно. Она решила действовать, а я поручил своему помощнику, единственному, которого она не знала в лицо, следить за ней. И он свою задачу выполнил блестяще.
— Вы действовали превосходно, господин Пуаро! — воскликнула Джин.
— Джин совершенно права, — согласился с ней доктор. — Вы спасли нас. Я буду вам благодарен до конца своей жизни. Каким же слепцом я был, не заметив коварства мисс Харрисон.
— А вы, мадемуазель? — обратился к девушке Пуаро. — Вы тоже ничего не замечали?
— Конечно же замечала, — медленно, что-то вспоминая, ответила мисс Джин. — И меня очень беспокоило одно обстоятельство. Количество мышьяка в амбулатории не соответствовало записям в расходной книге ядов.
— Джин! — воскликнул доктор. — И ты ничего не говорила! Уж не думала ли ты?..
— Нет, Чарлз, конечно же нет. На тебя я не думала. Я полагала, что миссис Олдфилд добралась каким-то образом до амбулатории и взяла мышьяк, чтобы, приняв его, ухудшить свое состояние и вызвать сострадание окружающих. И я знала, что если будет вскрытие, то мышьяк будет обнаружен, и первое же подозрение падает на Чарлза, а мои объяснения никого не удовлетворят. Поэтому-то я и не говорила никому об исчезновении мышьяка и даже внесла исправления в книгу расхода ядов. Но я бы никогда не подумала на мисс Харрисон.
— И я тоже, — сказал доктор. — Она была такой доброжелательной и отзывчивой. Она походила на добрую фею.
— Да, — согласился Пуаро, — она была бы прекрасной хозяйкой и хорошей матерью. Ее эмоции сыграли с ней злую шутку. — И, еще раз тяжело вздохнув, добавил: — Мне так ее жаль!
Потом, взглянув на счастливую пару — мужчину в расцвете сил и полную жизни женщину, Пуаро подумал:
«И вот они вышли из-под мрачной тени на открытое место, залитое согревающими землю лучами солнца, а я, последовав примеру своего легендарного тезки, знаменитого Геракла, совершил свой второй подвиг: убил Лернейскую гидру».
Пуаро прыгал на месте, стараясь согреть замерзшие ноги, и дышал на озябшие пальцы. Заиндевелые усы его оттаяли по уголкам рта.
В дверь постучали, в комнату вошла горничная и с любопытством уставилась на Пуаро. Это была медлительная, коренастая деревенская девушка. Вполне вероятно, что она впервые встретила такого представительного джентльмена.
— Вы звали, сэр? — спросила она.
— Да, — ответил Пуаро. — Не будете ли вы так любезны зажечь камин?
Она на минуту вышла, вернулась со спичками и щепой для огня. Став на колени у каминной решетки, девушка начала разжигать огонь.
А бедный Пуаро продолжал притопывать ногами и размахивать руками, безуспешно пытаясь согреться.
Он был раздражен. Его машина (а он был владельцем дорогой «мессарро-грац») не оправдала его ожиданий, а водитель больше заботился о громадном жалованье, которое он получал у Пуаро, чем о техническом состоянии машины. И надо же было так случиться, что мотор отказал именно тогда, когда до деревни оставалось около двух километров. Находились они на проселочной дороге, попутных машин не было, и, ко всему прочему, пошел снег.
Бедному Эркюлю Пуаро, который, как обычно, был обут в дорогие кожаные туфли, пришлось идти эти два километра по глубокому снегу пешком, чтобы добраться до Хартли-Дин, небольшой деревушки, расположенной на берегу речки.
Эта деревня, обычно оживленная летом, зимой замирала, однако в ней была небольшая гостиница под названием «Черный лебедь». Хозяин гостиницы сначала даже растерялся, увидев посетителя, и предложил Пуаро вместо комнаты машину напрокат для продолжения путешествия.
Пуаро категорически отверг это предложение. Зачем транжирить деньги? У него уже есть машина, большая, дорогая, комфортабельная. И он собирается не только продолжить свое путешествие в своей машине, но и вернуться назад в город на ней же. Причем, если даже ремонт машины будет небольшим, он, Эркюль Пуаро, раньше завтрашнего утра не сдвинется с места. Он потребовал комнату с камином и ужин.
Тяжело вздыхая, хозяин сам провел гостя в комнату, и, пока горничная разжигала дрова в камине, хозяйка готовила для гостя ужин.
Через час Пуаро уселся у камина, протянув все еще не отогревшиеся ноги к огню, и стал размышлять об ужине, который он только что проглотил. Мясо оказалось жестким и жилистым, брюссельская капуста — полусырой и водянистой, картофель напоминал булыжники. Ничего хорошего не мог сказать Пуаро о печеных яблоках и о сладком яичном креме, поданных на десерт; сыр был твердый, как камень, а бисквит мягкий, как желе.
«Тем не менее, — подумал Пуаро, ласково поглядывая на языки пламени в камине и потягивая из чашки бурду, которую хозяин называл «кофе», — лучше быть сытым, чем голодным», а после часовой прогулки в кожаных туфлях по глубокому снегу вдруг оказаться у огня было райским блаженством.
В дверь постучали, и в комнату опять вошла горничная.
— Там пришел механик, — сказала она, — из местного гаража. Он хочет вам что-то сказать.
— Пусть вползает, — добродушно улыбнулся Пуаро.
Девушка хихикнула и вышла из комнаты. Пуаро подумал, что она потом, коротая длинные зимние вечера, будет с удовольствием рассказывать о нем своим подругам.
В дверь опять постучали, но на этот раз по-другому: робко и нерешительно.
— Войдите, — сказал Пуаро.
Он дружелюбно посмотрел на молодого человека, который несмело вошел, теребя в руках шапку, и выглядел так, будто был не в своей тарелке.
