Все курили сигары — сигары Терлинка. Не успели закончиться торги, как Кемпенар подал бутылку портвейна и рюмки. Машины уже разъезжались.
Маленький нотариус Команс пригласил г. Дюперрона и Йостенса скрепить купчую своими подписями.
Официальная часть завершилась. Подрядчики были довольны.
— Мы надеемся, господин бургомистр, что вы не откажетесь позавтракать с нами. Нам говорили, что в вашем городе есть превосходный ресторан.
Господин нотариус тоже разделит нашу трапезу.
— Если вам угодно позавтракать вместе с нами, мы сделаем это у меня, — ответил Йорис.
Он уже послал Кемпенара предупредить жену. Пригласил нотариуса и даже Мелебека, самого ожесточенного своего противника в вопросе о газовом заводе.
— А пока позвольте принять вас в ратуше.
Словом, все прошло удачно, хотя и несколько сумбурно, главным образом из-за дождя, но также и потому, что памятные события никогда не похожи на то, чего от них ожидают. Деловые люди, коммерсанты, поднявшиеся ни свет ни заря, проехавшие тридцать, а то и сто километров, пошлепавшие по грязи при осмотре площадки, а затем у крытого зеленым сукном стола быстро смекнувшие, что Дюперрон и Йостенс пойдут до конца, отправлялись по домам в плохо скрытом дурном настроении.
Неожиданней всего для Терлинка было видеть у себя за столом нотариуса Команса, ни разу не переступавшего порога его дома, и Мелебека, бывавшего у бургомистра только в служебном кабинете.
Они сидели здесь, в столовой, где чуточку дымила печка, воздух стал синим, а на скатерти красовались деликатесы, которые редко подают и за которыми Тереса специально ходила к ван Мелле, торговцу ранними фруктами; иные коробки простояли на полках лет пять-шесть, так что все уже забыли об их содержимом.
Лицо г-на Команса, расположившегося спиной к печке и оказавшегося слишком близко от нее, поскольку стол пришлось раздвинуть, казалось совсем розовым, почти красным на фоне седой бороды. У печки же на полу выстроились бутылки, старые бутылки, отобранные Йорисом в погребе и теперь подогревающиеся.
— Здоровье бургомистра Верне! — с первой же рюмкой провозгласил тот из брюссельцев, который, несомненно, был Йостенсом.
Он говорил, как не сумел бы никто другой во Фландрии, — с обескураживающей легкостью, круглыми фразами, жонглируя словами, а заодно, казалось, и самой жизнью.
На завтраке он вел себя так же, как на торгах, и Мелебек заметил, что Терлинк, обычно пивший только пиво, несколько раз опорожнял бокал с вином и, по-прежнему сохраняя серьезный вид, осматривался вокруг задумчивым взглядом.
Брюссельцы говорили безостановочно, в помещении становилось все жарче, Мария циркулировала между столовой и кухней, где ей помогала Тереса, не вышедшая к гостям.
Команс заметил ее через приоткрытую дверь и с удовольствием бросил:
— Будем ли мы иметь счастье видеть госпожу Терлинк?
— Не сегодня, — отозвался Йорис. — Моя жена просит ее извинить: ей нездоровится, и она не выходит из спальни.
Не прошло и пяти минут, как старый нотариус, с мальчишеским озорством наблюдавший за происходящим, снова увидел на кухне Тересу и заметил:
— Послушайте, Терлинк, я только что видел вашу жену.
Он ликовал, что ему удалось поставить бургомистра в затруднительное положение. У Мелебека засверкали под очками глаза. Брюссельцам стало неловко.
И Терлинк, не покраснев, тяжеловесно проронил:
— Вы правы, господин Команс. Моя жена действительно в кухне, где помогает служанке.
Вино, что ли, подействовало на него? Он, конечно, оставался спокоен, но это было уже не прежнее, знакомое всем ледяное спокойствие. Он осмотрелся вокруг, как человек, собирающийся сделать важное заявление.
— Это вопрос, который вы себе еще не уяснили.
Гости ели голубей, потому что дичи не удалось достать.
— Обычно, господин Команс, в этом доме, вернее в этой столовой, нас всего двое, и одной служанки более чем достаточно, чтобы обслужить нас, не так ли? Гости бывают у нас три, допустим, четыре раза в год. Неужели ради этого я стану весь год содержать лишнюю служанку, которой нечего будет делать?
Вилки заработали безостановочно, потому что атмосфера стала натянутой.
— Если я найму на эти дни кого-нибудь со стороны, чем этой особе заниматься в остальное время? Ответьте, господин Команс.
Не прячься Тереса за дверью, она тоже заметила бы, что глаза у ее мужа слишком блестели.
— Наш город с пятитысячным населением действительно живет продуктами окрестных деревень, то есть молоком, маслом, яйцами, зерном, сахарной свеклой. Но если бы мы послушались вас, господин Команс, а с вами тех, кто не видит дальше собственного носа, мы продолжали бы сами производить и газ, обходившийся нам дороже, чем газ, продаваемый нам соседним городом, и когда встал вопрос о постройке новой больницы, вы настаивали на передаче заказа местным подрядчикам. Так во всем.
Терлинк говорил для брюссельцев, из вежливости одобрительно кивающих головами.
— Что получилось бы в таком случае, господин Команс? Допустим хотя бы, что мы решили снести газовый завод собственными силами. В Верне нет людей, сидящих без работы, кроме нескольких субъектов, не способных ни на что. Значит, к нам хлынули бы крестьяне в надежде заработать побольше и недовольные рабочие из других городов. Мы заняли бы их на три-четыре месяца — а потом?.. Разве у нас всегда будет газовый завод для сноса или больница, которую надо строить? Уж не думаете ли вы, что все эти пришлые рабочие вернулись бы к себе?
Тут он наклонил над бокалом ивовую корзинку с бутылкой старого бургундского, и рука его задрожала.
Один из брюссельцев воспользовался паузой и любезно вставил:
— Надеюсь, несмотря ни на что, нам представится возможность почтительно приветствовать госпожу Терлинк.
— Нет.
Йорис был не пьян, отнюдь не пьян, но в нем произошел какой-то сдвиг, сделавший его еще более категоричным, чем обычно. Иногда казалось даже, что он ищет ссоры.
— Вы приехали сюда на торги, а моя жена не имеет никакого касательства к делам города. Каждому свое место. Это мой принцип.
Кровь все сильней бросалась г-ну Комансу в голову. На столе сменилось уже четыре бутылки, и когда гости поднялись, было очевидно, что все они огрузли.
— Если не возражаете, кофе будем пить в моем кабинете.
Бургомистр зажег у себя газовую печь, достал с камина коробки с сигарами, и в этот момент по лицу его словно прошла легкая тень; он нахмурил брови и быстро перевел глаза куда-то в сторону.
Это произошло как раз тогда, когда он повернулся лицом к середине комнаты и протянул сигары Йостенсу, оставшемуся стоять. Он поднял голову к Нему, и на какую-то секунду — нет, долю секунды — ему почудилось, что он видит Клааса.
Даже не так! Ощущение было еще более смутным, неким намеком на воспоминание, чем-то не поддающимся определению. Толстобрюхий и толстощекий Йостенс ни в чем не напоминал Клааса. Единственная связь между ними сводилась к тому, что парень в свой последний вечер стоял на том же месте.
Возможно, дело было еще и в вине.
— Садитесь, господа. Выпьете по стаканчику старого схидама?
Мария принесла поднос с кофе, и кабинет, обычно столь пустынный, сразу стал тесноват. Терлинк вытащил из шкафа схидамский крюшон, затем взял с другой полки ликерный сервиз с маленькими искусной резьбы рюмочками.
— Пью за ваше долгое правление в ратуше!
И Терлинк, словно умышленно бросая вызов, поправил:
— Мое правление кончится не раньше, чем меня отвезут на кладбище. Не так ли, господин нотариус Команс? Теперь ведь никто не осмелится занять мое место. Спросите у них.
Мелебек, захваченный врасплох такой выходкой, попытался сохранить ироническое выражение, так хорошо гармонирующее с его длинным бледным лицом.
— Вы снизили налоги, — вздохнул г-н Команс.
— Вы филантроп, господин Терлинк, — счел за благо вставить один из брюссельцев.
— Нет, сударь.
— Я хотел сказать, что вы заботитесь о счастье своих подопечных.
— Нет, сударь. Мои подопечные, как вы выразились, не стали счастливей оттого, что платят налогов на несколько франков меньше. И больные не станут счастливей оттого, что умрут не в старой, а в новой больнице. Конечно, каждый должен исполнять свой долг, но надеяться изменить судьбу людей — грубое заблуждение. К примеру, у меня, говорящего с вами, есть свояченица…
Команс и Мелебек переглянулись.
— Она урожденная Бэнст — вы, конечно, слышали эту фамилию. Так вот, когда умер ее муж, а был он дирижер, она осталась сорокалетней вдовой без всяких средств. Как бы вы поступили на моем месте?
И на секунду оставив собеседников в недоумении, Терлинк продолжал:
— Я посоветовал ей поискать работу в Брюсселе. Поселив ее у себя в доме, я сделал бы глупость: это не место для нее. Я женился на одной девице Бэнст, а не на двух. А дай я ей денег… Предположите, что я дал бы ей десять, двадцать тысяч франков. Когда она истратила бы их, ей потребовались бы новые десять, двадцать тысяч, и так далее. А теперь у нее есть работа в Брюсселе, где ее никто не знает. Она кассирша в одном из кафе на Новой улице, а ведь она из Бэнстов!
