Некоторые критики приняли роман в штыки из-за обилия солдатской ругани и откровенности физиологических подробностей, но в общем книга восхищает смелостью, с какой в ней описана современная война. В Голливуде по роману «Никогда не зови к отступлению» был снят незабываемый фильм со Спенсером Трейси в роли католического священника и Ритой Хейворт в роли японской гейши (Амос Коттл ввел эти персонажи в сценарий фильма).
За первой книгой последовали еще три — за три года. Клуб «Книга недели» назвал лучшим последний роман мистера Коттла «Страстным пилигрим». Морис Лептон в своей статье, опубликованной в «Нью-Йорк таймс», пишет…
— Дальше не стоит, — скромно сказал Леппи. — Но мне хочется показать вам еще кое-что.
Он достал из кармана лист отличной бумаги, которая заботами Филиппы не переводилась в комнате для гостей, исписанный красивым тонким почерком.
— Когда вы пошли спать, позвонил Лью и попросил срочно прислать ему для следующего выпуска «Книжных новинок недели» мои заметки об Амосе. Мне хотелось бы быть уверенным, что я нигде не соврал.
Леппи откашлялся.
АМОС КОТТЛ, КАКИМ Я ЕГО ЗНАЛ
Воспоминания
Морис Лептон
Мос Коттл, как называли его друзья, был простым, непритязательным человеком, лишенным тщеславия и зазнайства. Ничто в его внешности не говорило об остром проницательном уме или властной тяге к творчеству. У изящного и хрупкого на вид Амоса были нежные глаза мечтателя. Холеная борода прятала чувственный рот. У него было явное сходство с «Автопортретом» Ван Гога — такие же впалые щеки, такой же тоскливый всепонимающий взгляд человека, посвятившего себя искусству.
К сожалению, друзьям было известно трагическое пристрастие Амоса к алкоголю, а также его шестилетняя борьба с ним. Насколько она была успешной, можно судить по тому, что за четыре года он написал четыре книги, о которых будут помнить и тогда, когда большая часть современной литературы канет в Лету.
Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать Амоса Коттла, я бы сказал, что он был человеком скромным. Я видел его всего один вечер, и весь вечер он старательно избегал разговоров о своей работе и тем более о своей жизни. Когда я спросил его, насколько полно вошел в его книги опыт юности, он печально улыбнулся и процитировал: «Я — часть того, что я видел». Амос с трогательной наивностью хотел, чтобы люди видели в нем обыкновенного человека, не лишенного простых слабостей, а не великого писателя, талант которого поднимает его над толпой.
Подобно многим талантливым людям, Амос был по-детски простодушен, ненавидел официальные приемы, предпочитая им немногочисленные компании близких друзей. Ему доставляли наслаждение незамысловатые салонные игры, и он отдавался им с пылом, редко встречающимся у взрослых. Непосредственность его отношения к людям и явлениям еще раз подтверждает, что гениальность неразрывна с эксцентричностью…
Амос уединенно жил за городом среди книг, лишь изредка нарушая свое одиночество игрой в гольф с соседом, который был также его издателем. Жена писателя — известная голливудская актриса Вера Вейн. Хотя профессиональные интересы часто разлучали супругов, они были по-настоящему преданы друг другу, и Вера разделила с Амосом последние минуты его жизни. У Амоса не было детей, и, мне кажется, он очень жалел об этом. Из него получился бы нежный отец.
Старые друзья Амоса говорят, что никогда не видели его сердитым. Внутренняя чистота защищала его от всех превратностей жестокой жизни. «Он был наименее эгоцентричным писателем из всех, кого я когда-либо знал», — сказал о нем издатель Тони Кейн, проработавший с ним не один год. Мос почти никогда не читал рецензии на свои книги. Он просто садился и писал еще один роман. Однако нельзя сказать, чтобы положительные рецензии не радовали его, а отрицательные не причиняли боль. «Этот парень, кажется, не понял, что я хотел сказать, — спокойно говорил он. — В следующий раз надо работать упорнее. Я хочу писать для всех».
Мос считал, что главное в работе писателя, это общение. «Я хочу заставить маленького человека посмотреть на мир глазами великого человека, — говорил он. — Я хочу, чтобы великий человек понял маленького человека. Если я помогу им найти друг друга, мой труд не пропал даром».
Амос презирал какие бы то ни было «измы». «Объяснение трагического положения человека в непостижимом мире заложено в самом человеке, — говорил он, — а не в кредо и не в кодексах».
Амос Коттл не отказывал в помощи начинающим писателям. Ни одна присланная ему рукопись не оставалась непрочитанной. К тому же, он частенько помогал начинающим писателям деньгами.
Наверное, настало время определить место Амоса Коттла в американской литературе. Горячее сердце, могучий ум, наблюдательный взгляд, чуткий слух — все это было у Амоса Коттла. Он обладал уникальным даром чувствовать несравненную музыку английского языка. Он писал прозу, каждая строка которой поет. Жесткая самодисциплина, присущая истинному художнику, очистила его стиль от всего наносного. Коттл был почти ясновидцем в понимании тайных уголков человеческого сердца. Он был близок к настоящему величию, и в его поколении другого такого писателя нет.
Леппи кончил читать. Молчание затянулось. Мэг, искренне тронутая услышанным, почувствовала, что у нее защипало глаза. Более сдержанная в проявлении чувств Филиппа налила себе еще чашку кофе и закурила сигарету.
Леппи посмотрел на Гаса и Тони.
— Ну? Что-нибудь не так?
— Отлично, — кивнул головой Тони. — Очень трогательно и вполне соответствует действительности.
Гас медлил. Он посмотрел сначала на Тони, потом на Леппи.
— Здорово. Настоящий Морис Лептон. Ни с кем не спутаешь, — сказал он наконец. — У меня только один вопрос. Может, не стоит упоминать, что Амос пил?
— Нет, стоит, — твердо сказал Леппи. — Это обязательно вылезет наружу после вчерашнего вечера. Надо подготовить почву. Кажется, у меня это прозвучало и возвышенно, и человечно.
— Думаю, Леппи прав, — сказал Тони. — Когда человек умирает, ему прощают все. К тому же знаменитому писателю полагается иметь хотя бы один порок.
Его слова не убедили Гаса, но он промолчал.
— Привет!
Никто не слышал, как в комнату вошла Вера, и все, вздрогнув, обернулись к двери.
У Веры были с собой кое-какие вещи, и теперь на ней было голубое платье с воротником из серебристой норки. Она уже тщательно уложила волосы и накрасилась, не оставив ни следа усталости или потрясения на лице. Только острый и холодный взгляд и неестественно напряженный маленький, слабый рот выдавали ее состояние.
— Вера, хотите кофе? — спросил Тони, вскочив со стула.
— Нет, спасибо. Я позавтракала. — Она достала сигарету, и Гас поднес ей зажигалку. — Я пришла, потому что считаю, нам пора поговорить о делах.
Тони нахмурился.
— Тогда нам лучше пойти в кабинет. Я уверен, мистеру Лептону неинтересно…
— Нет, я бы предпочла говорить при свидетелях.
Бледные щеки Тони стали пунцовыми.
— Мне надо многое вам сказать, но сначала я хочу ознакомиться с завещанием Амоса.
Тони с усилием сдержался.
— Сейчас я могу сказать вам одно. Амос назначил меня и Гаса своими литературными душеприказчиками.
В комнату вошла горничная и доложила о приходе мистера Виллинга.
— Я приму его в кабинете, — поспешно ответил Тони.
— Ой! — воскликнула девушка. — А я уже пригласила его сюда.
Тони осуждающе посмотрел на Филиппу, но было поздно. В дверях уже появился Бэзил Виллинг.
— Я вам не помешал?
— Нет, нисколько, — торопливо проговорила Вера. — Я рада, что вы пришли. Мне хотелось бы выяснить, какое Амос оставил завещание.
— Нора, принесите нам кофе, — сказала Филиппа. — Присаживайтесь, пожалуйста, мистер Виллинг. Вера, не могли бы вы повременить с разговором о делах?
— Нет, я хочу знать, что меня ждет. Телепередач больше не будет, книг тоже. Что остается?
— Думаю, какое-то время доход будет солидным, — вмешался Гас. — Уже подготовлены три переиздания книг Амоса, его последний роман только что вышел в переплете. Смерть Амоса вряд ли повредит продаже, думаю, даже наоборот…
Тони кивнул.
— Сегодня утром я как раз подумал, что можно издать полное собрание сочинений. Кожаный переплет, золотой обрез и предисловие Мориса Лептона…
— Все это хорошо, — перебила его Вера, — но если не будет новых романов, это долго не продлится.
— Собственно говоря, — Тони повернулся к Гасу, — вы мне говорили, что у Амоса есть много неопубликованного.
Гас кивнул.
— Амос только что закончил еще один роман. Есть один черновой вариант, несколько рассказов и две-три ранние работы. Раньше я не советовал ему их печатать, а теперь, если немного подредактировать… Есть еще кое-какие заметки, но их надо разбирать.
