Он отвернулся, но Мегрэ успел заметить слезы бессильного гнева, сверкнувшие в его глазах.
— Можете идти, — сказал комиссар.
— Неужели? — с иронией спросил молодой человек. — Вы меня пока не арестуете? Вы слишком добры, и я, право, не знаю, как благодарить вас…
Когда Жерар подходил к дверям, ему почудилось, будто он услышал — правда, он не был в этом уверен, — что Мегрэ, пожимая плечами, проговорил:
— Дурачок!
Не иначе как Нуши решила соблазнить комиссара!
Во всяком случае, она делала для этого все возможное, действуя со странной смесью наглости и наивности.
Она даже постаралась, усаживаясь напротив него, задрать юбку так, чтобы были видны ее острые коленки.
— Где вы были в тот вечер? — спросил он хмуро.
— На улице.
— А что вы делали на улице?
— Разговаривала с одним знакомым…
— Вы уверены, что это было накануне преступления?
— Это записано в моем дневнике… Каждый вечер я записываю в дневник, что я делала в течение дня…
Мегрэ подумал, что в смешном дневнике этой беспутной девчонки, верно, найдется кое-что и о нем. Нуши была из тех, кто влюбляется без разбору — в полицейского на перекрестке, в соседа, проходящего мимо каждый день в один и тот же час, в киноактера, которого видела только на экране, или в знаменитого убийцу. А сейчас героем дня стал Мегрэ!
— Я не могу назвать вам имя моего друга, потому что он женат.
Ну и ну! Впрочем, Берта, благоразумная Берта в вишневой шляпке, тоже путается с женатым!
— Так, значит, вы находились на улице, неподалеку от дома… Вы не боялись, что вас увидят родители?
— Родителям нет до этого дела… Они у меня молодцы…
— Вы утверждаете, что видели, как Жерар Пардон вошел в дом…
— Он был одет точно так, как сегодня, в том же плаще и серой шляпе с опущенными полями. Он оглянулся и бросился в подъезд.
— Который был час?
— Семь часов вечера. В этом я уверена: как раз перед ним прошел почтальон с последней почтой.
— Благодарю вас.
— Это важно, да?
— Я еще не знаю.
— Но ведь если брат Сесили был в тот вечер в доме…
— Благодарю вас, мадемуазель…
— У вас больше нет ко мне вопросов?
— На сегодня нет.
Она все не вставала, она еще надеялась…
— Вы можете рассчитывать на мою помощь… Я хорошо знаю дом. Я многое могла бы рассказать вам…
— Благодарю вас.
Она направилась к двери. Проходя, Нуши задела его своим телом, упругим, как натянутая струна.
— Мне не нужно явиться в ваш кабинет и продиктовать свои показания?
— Не раньше, чем получите повестку.
— До свидания, господин комиссар.
— До свидания.
Положив ключ в карман, Мегрэ спустился по лестнице. На тротуаре по-прежнему дежурил инспектор Журдан. Мегрэ знаком приказал ему оставаться на месте и подозвал такси.
Дома на бульваре Ришар-Ленуар жене не удалось за завтраком вытянуть из него ни слова. Положив локти на стол, он крошил хлеб на скатерть, громко чавкал — все это были дурные признаки.
— Но ведь не ваша вина, что эта Сесиль… — рискнула она.
В такие минуты она обращалась к нему на «вы».
Иногда даже называла его «комиссаром». А порой, случалось, даже говорила: «Я спрошу у господина Мегрэ, сможет ли он…»
Заметил ли он хотя бы, что ест чудесный карамельный крем? Едва он вытер губы салфеткой, как рука его уже потянулась к вешалке, где висело пальто, жесткое, как солдатская шинель. По выражению его лица госпожа Мегрэ поняла, что бесполезно спрашивать, когда он будет дома.
— Гостиница «Центральная», бульвар Монпарнас, — буркнул он, усаживаясь в такси.
Это была тихая гостиница, где останавливались провинциалы, наезжавшие в Париж по делам. В вестибюле стоял запах жареной телятины под соусом и сухого печенья.
— Мне нужен господин Монфис…
— Он уже ждет вас в оранжерее.
В гостинице действительно была оранжерея или, вернее, частично застекленное помещение с искусственным гротом, экзотическими растениями и фонтаном. Господин Монфис, по-прежнему в глубоком трауре, с платком в руке, с влажными, воспаленными ноздрями, расположившись в плетеном кресле, курил сигару. Рядом с ним сидел человек, чье лицо показалось Мегрэ знакомым.
— Представляю вам своего адвоката, мэтра Лелу. Отныне мэтр Лелу будет защищать мои интересы в Париже.
В противоположность тощему Монфису Лелу был весьма упитанным; на столе перед ним стоял большой стакан, из которого он потягивал коньяк.
— Добрый день, комиссар… Присаживайтесь… Мой клиент…
— Однако я не знал, что господину Монфису уже требуется адвокат, — прервал его Мегрэ.
— Не адвокат, а поверенный в делах! Ситуация выглядит и теперь достаточно запутанной, и до тех пор, пока завещание не будет найдено…
— Кто сказал вам, что завещание существует?
— Позвольте, но ведь это очевидно!.. Такая деловая женщина, ведущая денежные операции, как госпожа Буанэ, урожденная Казенов, не могла не подготовить…
В эту минуту в оранжерее появились госпожа Монфис и ее пятеро сыновей, шедшие гуськом по росту.
— Извините нас, — сказала супруга со скорбной, приличествующей случаю улыбкой. — Мы уезжаем, Анри! Мы едва поспеем на вокзал. До свидания, господин комиссар… До свидания, мэтр Лелу… Вы не слишком долго застрянете в Париже, Анри?
Дети по очереди поцеловали отца. Слуга ждал с вещами. Когда семья его удалилась, Анри Монфис налил себе рюмку коньяку, не спрашивая, налил рюмку Мегрэ и заговорил:
— Я счел своим долгом, господин комиссар, и прежде всего долгом в отношении своей семьи, обратиться к юристу, который отныне будет держать с вами контакт, и…
Из носу у него текло, Монфис едва успел вытащить платок из кармана. И тут он с удивлением увидел, что комиссар встает и берет со стула свой котелок.
— Но куда же вы?
— Я охотно приму мэтра Лелу в своем кабинете, когда он найдет нужным сообщить мне что-либо, — ответил Мегрэ. — Всего хорошего, господа.
Анри Монфис не мог прийти в себя от изумления.
— Да что это с ним? Что на него нашло?
Адвокат, развалившись в плетеном кресле и согревая в пухлой руке рюмку с коньяком, сказал бодрым тоном:
— А вы не обращайте внимания… Уж он такой… Видите ли, эти полицейские не любят иметь дело с законниками. Увидев меня у вас, он почувствовал себя задетым. Можете во всем на меня положиться…
Он замолчал, озабоченно откусывая кончик предложенной ему сигары.
— Можете мне поверить…
Первые выпуски вечерних газет опубликовали снимки похорон. На одном из них был запечатлен Мегрэ у могилы Сесили, рядом с ним виднелась фигура диакона с кропилом в руке.
И Журдан, дежуривший у дома в Бур-ла-Рене, где в окнах уже начал зажигаться свет, и начальник полиции, не знающий, что ответить прокурору и беспрестанно звонивший комиссару из своего кабинета, и госпожа Мегрэ, начищавшая медные кастрюли, были бы немало поражены, увидев сейчас комиссара, который, засунув руки в карманы, с трубкой в зубах и нахмуренным лицом прогуливался по бульвару Монпарнас. Вот он замедлил шаг перед яркими афишами кинотеатра с непрерывной программой и, подойдя к окошку кассы, буркнул:
— Один билет на балкон…
Затем он покорно последовал за девушкой в черном шелковом платье со строгим воротничком, которая повела его по темному залу, освещая путь узким лучом карманного фонарика.
— Простите… Простите, пожалуйста.
Он протискивался между рядами, всем мешая и наступая на ноги сидящим.
Он не знал, какой здесь идет фильм. Слишком громкие и неизвестно откуда идущие голоса наполняли зал, а на экране в это время капитан судна грубо швырял молодую девушку на диванчик в своей каюте.
«А! Ты следишь за мной!..»
«Пощадите, капитан Браун… Если не ради меня, то хотя бы ради…»
— Извините, — произнес чей-то робкий голосок справа от комиссара.
И соседка вытащила из-под Мегрэ полу своего пальто.
Мегрэ согрелся. Он «угрелся», как он говорил, когда был ребенком, и, если бы в зале вдруг зажглись люстры и осветили его, лицо и поза комиссара явили бы собой воплощенное блаженство: он сидел, откинувшись в кресле, полузакрыв глаза, засунув руки в карманы и подняв воротник своего толстого теплого пальто.
На самом деле все это было маленькой хитростью, самообманом, на который он шел в те минуты, когда переутомлялся, напряженно размышляя над одним и тем же, и чувствовал, что его мозг работает вхолостую.
Будь теперь лето, он уселся бы на террасе кафе и, полуприкрыв веки, поджаривался бы на солнышке перед кружкой пива.
Когда на набережной Орфевр провели центральное отопление, а комиссар добился, чтобы в его кабинете оставили старую печку, молодые инспектора только пожимали плечами. Между тем это был все тот же излюбленный прием самообмана. Когда дело не ладилось, когда задача, над разрешением которой он неотступно бился, вдруг лишалась своего реального содержания и начинала казаться сплетением бессвязных и нелепых обстоятельств, в такие моменты Мегрэ загружал печку углем до отказа, поворачивался к ней то спиной, то грудью, ворошил уголь, открывал заслонку, и мало-помалу тело его охватывала блаженная истома, веки слипались, предметы вокруг принимали туманные очертания, чему, впрочем, немало способствовали густые клубы дыма его неизменной трубки.
