Зазвонил телефон. Я машинально вскочил, но осознал свою непригодность и стал ждать, пока Вульф подойдет и снимет трубку. Через минуту он заговорил, значит, это был Телезио. После короткого разговора он повесил трубку и повернулся ко мне.
– Это Паоло. Он ждал, когда Гвидо вернется из поездки на лодке. Он сказал, что должен ждать до полуночи или еще дольше. Я сообщил ему, что мы составили план и хотим обсудить его с ним. Он сейчас приедет.
Я сел:
– Теперь, что касается моего имени…
Суда бывают разные. «Куин Элизабет» – настоящее судно. Держу пари, что штуковина, на которой я августовским вечером катался по озеру в Центральном парке с Лили Роуэн, возлежащей на корме, тоже называлось судном. Судно же Гвидо Баттиста, которое должно было перевезти нас через Адриатику, было чем-то промежуточным между ними, но более близким тому, прогулочному, нежели «Куин Элизабет». Двенадцати метров в длину – тридцать девять футов. Его явно не мыли с тех пор, как римляне контрабандно перевозили пряности из Леванта, однако модернизированное двигателем и винтом. Во время нашего путешествия я в основном занимался тем, что пытался представить, где на такой посудине сидели галерные гребцы, но эта задача оказалась мне не по силам.
Мы отчалили в понедельник в три часа пополудни, потому как подойти к противоположному берегу необходимо было в полночь или чуть позже. Это казалось вполне возможным, пока я не увидел «Чиспадану» – так она называлась. Представить, что это сооружение может преодолеть 170 миль по открытому морю за девять часов, было настолько фантастично, что я не смог произнести ни единого слова и даже не попытался. Тем не менее, все путешествие заняло девять часов двадцать минут.
Мы с Вульфом не вылезали из нашего оштукатуренного убежища, но Телезио был очень занят и ночью, и днем. Прослушав план Вульфа, возразив по ряду пунктов и, в конце концов, согласившись, потому что Вульф стоял на своем, он снова уехал за Гвидо, привез его, и Вульф с Гвидо достигли взаимопонимания. Телезио отбыл вместе с Гвидо и в понедельник еще до полудня вернулся с вещами. Для меня он принес на выбор четыре пары брюк, три свитера, четыре куртки, кучу рубашек и пять пар ботинок, и примерно тот же набор для Вульфа. Все вещи, за исключением обуви, были не новые, но чистые и целые. Я примерил их, в основном для того, чтобы убедиться, что они подходят по размеру, не обращая внимания на цвет, и, и итоге, остановил свой выбор на синей рубашке, каштановом свитере, темно-зеленой куртке и светлых брюках. Вульф, облаченный в желтое, коричневое и темно-синее, выглядел еще живописнее. Рюкзаки были старые и грязные, но мы их выстирали и начали упаковывать вещи. Поначалу у меня случился перебор с нижним бельем, пришлось пойти на попятный и начать все сначала. В перерывах между приступами смеха Телезио дал мне разумный совет: полностью выкинуть нижнее белье, взять две пары носков и забрать весь шоколад. Вульф перевел мне его слова, совет одобрил и сам ему последовал. Я ожидал новой ссоры из-за оружия, но получилось наоборот. Мне было разрешено взять не только «марли», но я еще получил в придачу «кольт» З8-го калибра, который выглядел, как новый, и пятьдесят патронов к нему. Я попробовал засунуть его в карман куртки, на револьвер был слишком тяжелым, и я пристроил его на бедре. Кроме того, мне предложили восьмидюймовый нож, блестящий и острый, но я не согласился. Телезио и Вульф настаивали, утверждая, что бывают ситуации, когда нож полезней пистолета, но я сказал, что скорее проткну им себя, чем противника.
– Если нож так нужен, – заявил я Вульфу, – что же вы не возьмете его себе?
– Я беру два, – ответил он – и показал. Один в чехле он засунул за пояс, а второй, более короткий, привязал к левой ноге пониже колена. Тут я стал лучше соображать, на какое дело мы собрались, потому что, насколько я знаю Вульфа, он никогда не носил другого оружия, кроме маленького золотого перочинного ножичка. Ситуация еще больше прояснилась, когда Телезио вынул из кармана две маленькие пластиковые трубочки и протянул одну Вульфу, а другую мне. Вульф нахмурился и что-то спросил, и они заспорили.
Вульф обернулся ко мне:
– Он говорит, что в трубочке находится капсула с «колыбельной песенкой» – так они в шутку называют цианистый калий. Он сказал – на крайний случай. Я ответил, что нам это не нужно. А он рассказал, что в прошлом месяце несколько албанцев, агентов русских, поймали черногорца, три дня держали его в погребе и там бросили. Когда его нашли товарищи, у него были перебиты все суставы на пальцах рук и ног, выколоты глаза, но он все еще дышал. Паоло говорит, что, если мы хотим, он нам еще расскажет о таких же случаях. – Ты знаешь, как пользоваться капсулой с цианистым калием?
– Конечно, это каждый знает.
– Куда ты собираешься ее положить?
– Господи, помоги. У меня еще никогда ее не было. Зашить в свитер?
– Свитер могут отнять.
– Прикреплю под мышкой.
– Слишком заметно. Ее могут найти и отобрать.
– О'кей, теперь ваша очередь. Куда вы положите свою?
– Во внутренний карман. При угрозе ареста и обыска зажму в руке. При более явной угрозе вынимаю капсулу из трубочки и кладу в рот. Ее можно держать во рту очень долго, если не раздавить зубами. Вот кстати причина, чтобы не брать ее – существует риск, что в панике можно употребить ее преждевременно. Я, пожалуй, рискну, – он положил трубочку в карман. – В любом случае, если ты ее используешь, то никогда об этом не узнаешь, так что не стоит волноваться.
«Колыбельные песенки» дополнили наше оснащение.
Было решено, что Телезио не стоит появляться с нами в порту, поэтому прощание за бутылкой вина состоялось в доме, а затем он отвез нас на «фиате» в центр города, высадил и уехал. Нам пришлось пройти квартал до стоянки такси. Судя по всему, мы не так бросались в глаза, как я предполагал, но ведь жителям Бари не с чем было сравнивать. Я привык видеть Вульфа сидящим за столом на стуле, сделанном на заказ, открывающим бутылку пива, когда слева от него стоит лелиокаттлея Джакетта с четырьмя цветами, а справа доносится запах дендробиума нобилиус; и теперь, глядя, как он бредет по улице в синих брюках, желтой рубашке и коричневой куртке, с синим свитером на руке и рюкзаком за плечами – я не переставал удивляться, что никто не оборачивается ему вслед. На мой взгляд, в этом обмундировании и я был достаточно хорош, но никто не обращал на нас внимания. Водитель также не проявил никакой заинтересованности, когда мы залезли в его машину и Вульф сказал ему, куда ехать. Он относился к встречным препятствиям с той же небрежностью, как и Телезио, но тем не менее довез нас до старого города и по его узким улочкам к концу причала, ни с кем не столкнувшись. Я расплатился с ним и пошел за Вульфом, и тут я впервые увидел «Чисподану», стоявшую у причала.
Около нее стоял Гвидо и с кем-то разговаривал. Увидев нас, он подошел к Вульфу, Здесь, и привычном окружении, он выглядел лучше, чем в розовой комнате, Он был высоким, худым и широкоплечим, слегка сутулился и двигался как кошка. Он сказал Вульфу, что ему шестьдесят лет, но его длинные волосы были черными, как смоль. Однако щетина на лице была седой, и тут возникали вопросы. Она была длиной в полдюйма. Если он никогда не брился, то почему она не была длинней? А если брился, то когда? Я собирался расспросить его, когда мы познакомимся, но не получилось.
Телезио пообещал, что за триста баксов, которые я ему отдал, он берет на себя все – наше оснащение, Гвидо, охрану порта – и, по всей видимости, сдержал слово. Не знаю, как официально именовалось наше путешествие, во всяком случае, никто поблизости нами не интересовался. Парочка типов, стоявших на причале, наблюдала, как мы карабкаемся на борт, а двое других отвязали и оттолкнули нас от причала, когда Гвидо завел двигатель и дал им знак, и мы отчалили. Я предполагал, что один из них может прыгнуть на борт, пока мы отплываем, но этого не случилось. Мы с Вульфом уселись в кубрике.
– А где команда? – спросил я.
Он сказал, что команда – это Гвидо.
– Он один?
– Да.
– Боже мой, я ничего не понимаю в морском деле. Если перестанет работать двигатель или случится что-нибудь еще, кто поведет судно?
– Я.
– О! Так вы моряк?
– Я переправлялся через это море восемьдесят раз. – Он возился с пряжкой ремня на рюкзаке. – Помоги мне расстегнуть эту штуку.
У меня с языка готово было сорваться замечание насчет деловых способностей человека, который не может сам снять рюкзак, но я подумал, что лучше помолчать. Если сломается машина и мы попадем в шторм, а он спасет наши жизни, проявив умение мастерски управлять судном, мне придется это проглотить. Однако во время пути ничего не случилось. Двигатель шумел, но с ним было все в порядке. Шторма не было. Поздно вечером с востока появились облака и задул легкий ветер, но море было спокойным. Я даже задремал, вытянувшись на сиденье в кубрике. Пару раз, когда Гвидо уходил по делам, Вульф становился за штурвал, но здесь и речи не было о мастерском управлении. В третий раз, за час до захода солнца, Вульф пришел и облокотился на узкий борт, положил руку на штурвал, и стоял неподвижно, глядя вперед. Впереди вода была голубой, а сзади, там, где солнце садилось над Италией, она была серой, за исключением тех мест, где от нее отражались солнечные лучи. Гвидо так долго отсутствовал, что я спустился в каюту посмотреть, не случилось ли чего, и обнаружил, что он колдует над старой черной кастрюлькой на спиртовой горелке. Что он делает, выяснилось позже, когда появились старые глиняные тарелки, полные дымящихся спагетти, политых соусом. Я удивился. Он принес и вино, и металлическую миску с зеленым салатом. Это не шло ни в какое сравнение с тем произведением, которое Вульф создал накануне, но даже Фриц не заправил бы салат лучше. В общем, это было абсолютно съедобно. Гвидо встал за штурвал, пока мы с Вульфом ели, затем его снова сменил Вульф, а Гвидо отправился в каюту. Нам он сказал, что не любит есть на свежем воздухе. Судя по запаху внутри каюты, я мог бы кое-что сказать по этому поводу, но воздержался. Когда он снова появился, стало уже совсем темно и он зажег огни, прежде чем встать к штурвалу. Облака разошлись, появились звезды и Гвидо запел. За последние два дня я перенес столько потрясений, что не удивился, если бы Вульф присоединился к нему, но он этого не сделал.
