— Ну и что, по вашему мнению, нужно делать?
— Ты ждешь от меня совета? От меня? Да знаешь ли ты, сколько мне лет?
— Наверное, около девяноста.
Леди Матильда была явно обескуражена:
— Ну, не совсем так. Неужели, милый мальчик, я выгляжу на девяносто?
— Ну что вы, дорогая тетушка. Вы выглядите на шестьдесят шесть.
— Так-то лучше. Не правильно, но звучит приятнее.
Я непременно дам тебе знать, если получу какой-нибудь намек от кого-то из моих дорогих старых адмиралов, или от старого генерала, или даже, может быть, от маршала авиации, — у них у всех есть друзья, и они любят собраться и поболтать. И, как в былые времена, выпить виноградного вина. А виноградное вино приятно в любом возрасте. Юный Зигфрид. Нам нужен ключ к тому, что это означает: я не знаю, человек ли это, или пароль, или название клуба, или новый мессия, или поп-певец.
Но за этим именем явно что-то кроется. А еще есть музыкальный мотив. Я почти забыла, когда последний раз слушала Вагнера. — Старческим, надтреснутым голосом она напела отчасти узнаваемую мелодию. — Зов рожка Зигфрида, похоже? Почему бы тебе не достать рожок?
Я имею в виду то, на чем играют школьники, их специально обучают этому. На днях наш викарий об этом рассказывал. Очень интересно — знаешь, история флейты и разных других дудок, от елизаветинских времен до наших дней: маленькие дудочки, большие, и все издавали разные звуки. Очень интересно. Интересно с разных точек зрения: и сами рожки — некоторые из них прелестно звучат, — и их история. Да, так о чем я говорила?
— Насколько я понял, вы велели мне достать такой инструмент.
— Да. Достань рожок и научись выдувать мелодию Зигфрида. Ты же всегда отличался музыкальностью. Надеюсь, ты с этим справишься?
— Не думаю, что это поможет в деле спасения мира, но осмелюсь предположить, что мог бы с этим справиться.
— И держи эту штуку наготове. Потому что, видишь ли, — она постучала по столу футляром для очков, — может быть, однажды она тебе понадобится, чтобы произвести впечатление на дурных людей. Они примут тебя с распростертыми объятиями, и в результате ты что-нибудь узнаешь.
— У вас и вправду есть идеи, — восхитился сэр Стэффорд.
— А что еще может у меня быть в моем возрасте? Из дому почти не выходишь, с людьми особенно не пообщаешься, в саду не поработаешь. Остается только сидеть в кресле и выдумывать идеи. Вот станешь на сорок лет старше, тогда вспомнишь мои слова.
— Меня заинтересовало одно ваше замечание.
— Только одно? — удивилась леди Матильда. — Весьма посредственная оценка, если учесть, сколько всего я наговорила. И что же это?
— Вы предположили, что мне, возможно, удастся произвести впечатление на дурных людей игрой на рожке: вы действительно имели это в виду?
— Ну, можно сказать и так. Хорошие люди значения не имеют, а вот дурные — что ж, тебе придется кое-что выяснить, не так ли? Ты должен будешь влезать в разные дела. Как жук-могильщик, — задумчиво добавила она.
— Значит, я должен издавать выразительные звуки в ночи?
— Ну да, что-то в этом роде. У нас тут в левом крыле однажды завелся жук-могильщик. Пришлось изрядно потратиться, чтобы избавиться от него. Осмелюсь сказать, что придется не меньше потратиться, чтобы привести в порядок мир.
— На самом деле гораздо больше, — сказал Стэффорд Най.
— Это не имеет значения, — продолжала леди Матильда. — Люди не задумываясь тратят большие деньги. Это доставляет им удовольствие. Если же вы озабочены тем, чтобы свести расходы до минимума, они не станут иметь с вами дело. Наш народ именно таков. Я имею в виду, в этой стране. Мы остались такими же, как прежде.
— Что вы имеете в виду?
— Мы способны на большие дела. Мы прекрасно умели управлять империей. Но не смогли ее сохранить, потому что, видишь ли, нам она больше была не нужна. И мы это признали. Робби убедительно доказал это мне.
— Робби? Имя показалось мне знакомым.
— Робби Шорхэм, мой старинный друг. У него парализована левая сторона, но он по-прежнему может говорить, и у него довольно неплохой слуховой аппарат.
— Не говоря уже о том, что он — один из виднейших в мире физиков, — добавил Стэффорд Най. — Так, значит, это один из ваших старых друзей?
— Я знаю его с мальчишеских лет. Наверное, ты удивлен, что мы дружим, что у нас много общего и мы любим поболтать?
— Ну, я бы не подумал, что…
— Что нам есть о чем поговорить? Верно, я всегда была не в ладах с математикой. К счастью, когда я была девочкой, от нас этого и не требовалось. Робби стал разбираться в математике, по-моему, лет с четырех. Теперь говорят, что это вполне естественно. У него есть о чем порассказать. Я всегда ему нравилась, потому что была легкомысленной и ему было со мной весело. Кроме того, я умею слушать. А он, надо тебе сказать, иногда рассказывает очень интересные вещи.
— Еще бы, — сухо заметил сэр Стэффорд.
— Ну, не будь столь высокомерным. Мольер женился на своей горничной и, как известно, был счастлив.
На то он и Мольер. Если у мужчины блестящий ум, ему не нужна для беседы умная женщина, это было бы слишком утомительно. С гораздо большей вероятностью он предпочел бы милую пустышку, которая бы его смешила. В молодости я была не так уж страшна, — самодовольно заметила леди Матильда. — Я знаю, что у меня нет академических знаний и меня ни в коем случае нельзя назвать интеллектуал кой. Но Роберт всегда говорил, что у меня много здравого смысла и житейского ума.
— Вы — замечательная женщина. Я люблю к вам приезжать, и я запомню все, что вы говорили. Наверное, вы могли бы сказать гораздо больше, но, видимо, не хотите.
— Нет, пока еще не пришло время, — сказала леди Матильда, — но я принимаю твои интересы близко к сердцу. Давай мне знать иногда, чем ты занят. Ты ведь на следующей неделе обедаешь в американском посольстве?
— Откуда вам это известно? Да, мне действительно прислали приглашение.
— И, как я понимаю, ты его принял.
— Мне это положено по службе. — Он с любопытством взглянул на леди Матильду. — Как вам удается добывать столь точную информацию?
— А это мне Милли сказала.
— Милли?
— Милли-Джин Кортман, жена американского посла. Весьма приятное создание, знаешь ли. Маленькая и очень хорошенькая.
— А, вы имеете в виду Милдред Кортман!
— При крещении ее нарекли Милдред, но она предпочитает, чтобы ее называли Милли-Джин. Я говорила с ней по телефону по поводу какого-то благотворительного спектакля. Таких, как она, мы раньше называли карманными Венерами.
— Исключительно очаровательное название, — прокомментировал Стэффорд Най.
Глядя на миссис Кортман, которая шла к нему, протянув руку для приветствия, Стэффорд Най вспомнил выражение, которое по отношению к ней употребила его тетушка. Милли-Джин Кортман было лет тридцать пять-сорок. У нее были тонкие черты лица, большие серо-голубые глаза и крашеные волосы очень необычного синеватого оттенка, который необыкновенно ей шел, уложенные в идеальную прическу. Ее знал весь Лондон. Ее муж, Сэм Кортман, крупный, довольно тучный мужчина, необычайно гордился своей женой. Сам он разговаривал медленно, с излишним напором, и, когда пускался в разъяснения по поводу вопроса, отнюдь не требовавшего разъяснений, собеседник порой незаметно для себя переставал слушать.
— Вернулись из Малайзии, да, сэр Стэффорд? Должно быть, там было довольно интересно, правда, я бы выбрала для поездки другое время года. Но мы все рады вашему возвращению. Думаю, вы знакомы с леди Олдборо, и сэром Джоном, и герром фон Рокеном, и фрау фон Рокен, а также мистером и миссис Стэггенхем.
Все эти люди были в разной степени знакомы Стэффорду Наю. Единственной незнакомой парой были некий голландец с женой, поскольку он только что получил назначение в Лондон. Стэггенхемы — министр социального обеспечения и его супруга — всегда казались сэру Стэффорду чрезвычайно скучной парой.
— А вот и графиня Рената Зерковски. Кажется, она говорила, что знакома с вами.
— Мы познакомились примерно год назад, во время моего прошлого визита в Англию, — сказала графиня.
Это была она, пассажирка из Франкфурта. Спокойная, уверенная в себе, в красивом платье серовато-голубоватого цвета, отделанном мехом шиншиллы, с высокой прической (парик?) и старинным рубиновым крестиком на шее.
— Синьора Гаспаро, граф Рейтнер, мистер и миссис Арбетнот.
Всего на обеде присутствовало человек двадцать шесть.
За столом место Стэффорда Ная оказалось между унылой миссис Стэггенхем и синьорой Гаспаро. Рената Зерковски сидела прямо напротив.
Обед в посольстве. Один из многих обедов, на которых ему часто приходится бывать, и круг приглашенных практически тот же: члены дипломатического корпуса, помощники министров, парочка промышленников, какой-нибудь общественный деятель. Это интересные собеседники, нормальные, приятные люди, хотя, подумал Стэффорд Най, среди них есть и одно-два исключения. Даже во время разговора с очаровательной синьорой Гаспаро, болтушкой, немного кокеткой, его мысли блуждали, так же как и взгляд, правда, последнее было не очень заметно. Видя, как он оглядывает присутствующих, никто не сказал бы, что ум его занят составлением умозаключений. Его сюда пригласили. Почему?
