Я завела машину и включила дворники, чтобы смести листья, налипшие на переднее стекло. Позвонила папе. Он мгновенно ответил. Я представила его в маленькой комнате клиники, окруженного бутылками с водой и книгами.
— Где ты?
— На курсах макраме в Мозамбике.
— Я тебя уже несколько часов ищу! Не для того ли нужен человеку мобильник, чтобы поговорить со своим отцом? — Слава Богу, он шутит.
— Ты же знаешь, что они не любят, когда мы тебе звоним в первые дни лечения.
— Плевал я на них! Я лучше знаю, что мне полезно.
— Как самочувствие, папуля?
— Всё в порядке, мне лучше. Я уже пять дней сух, как сито. Ты не забываешь выводить Бой?
— Не беспокойся.
— Хорошо. Я не могу дозвониться до своего отца. Ты говорила с ним?
Рассказать или нет?
— Думаю, с ним всё в порядке.
Он сразу усёк:
— Думаешь?! Что случилось? Что он натворил? Когда ты его видела?
— В чем дело?
Он минутку подождал, будто анализируя мой голос.
— Эй, дочь! Ты что-то от меня скрываешь. Что случилось?
Я быстро оценила обстановку. Для таких минут существует белая ложь.
— Всё в порядке, то есть, почти… Вчера он чуть не свел меня с ума, позвонил, что не может найти ключи от дома. Мне пришлось бросить кружок и поехать им открыть.
— Нашли?
— Конечно! Они висели на поводке Морица.
Он облегченно вздохнул. Поверил. Теперь нужно прибавить пару деталей, чтобы подкрепить ложь.
— На радостях он приготовил мне стакан чая-гурме урожая сорок шестого года.
Папа рассмеялся. Иногда сценическое образование приносит ощутимую пользу. В трубке зазвучали настойчивые гудки.
— Я должна заканчивать.
— Кто это там всё время звонит? Жених? — Это его пунктик. — Как это такая красивая девушка как ты до сих пор не нашла жениха? Куда смотрят парни? Они слепые или это ужасное техно ослабило их чувство осязания? — Мой папа мечтал о внуке. Собственно, он признался, что больше всего на свете мечтает обнять внучку.
— Может, это и правда жених, — засмеялась я. — Ну всё, пока, папуля! Будь хорошим мальчиком и выполняй все задания.
Гудки прекратились. Я набрала номер автоответчика. «Есть пять новых сообщений», — монотонным голосом произнесла трубка. Три сообщения были от Шамира. Последнее заканчивалось словами: «Мы вас давно ищем! Позвоните, пожалуйста. Сегодня же. В любое время».
Десять часов вечера. Наконец-то я во дворе у дедушки. Двумя прыжками преодолеваю лестницу, ведущую на веранду. Слава Богу, в доме светло!
— Дедушка, это Габи!
Дверь чуть-чуть приоткрылась.
— В такое время? — Даже не потрудился скрыть, что считает мой визит неуместным!
— Как ты себя чувствуешь?
— Как обычно. Жаль, что ты не поехала с нами сегодня.
Разумеется. Среда — день Лиора. Уже много лет каждую среду папа, дедушка и Якоб отправляются на военное кладбище. Очень редко, после долгих уговоров, присоединяюсь к ним и я. Мне претит их культ смерти. Я не нуждаюсь в сидении над плитой, на которой написано «Дорогой наш Лиор». Лиор со мной везде. Но папа и дедушка строго придерживаются ритуала, и Газета вместе с ними. При каждом посещении Газета достает из кармана новую шахматную фигуру, которую вырезал для Лиора, ставит ее на плиту и рассказывает ему на своем языке какие-то истории. Папа с дедушкой сидят на облупившейся скамейке и молчат. Потом папа вынимает из бумажного пакета бутерброды, и все трое молча едят.
«Почему же Лиор не возвращается?» — каждый раз спрашивает Якоб у дедушки, когда они возвращаются с кладбища.
«Оттуда не возвращаются», — отвечает дедушка. Газета смотрит на него с сомнением — ведь он же вернулся!
Повернувшись ко мне спиной, дедушка вошел в лабораторию. Я за ним.
— С кем ты встречался вчера после обеда? — задала я вопрос, который целые сутки не давал мне покоя.
— С чего ты взяла?
— Я нашла чек. И зачем ты надел выходной костюм?
— А что, нельзя?
— Откуда у тебя снимок этой картины с тремя морячками?
— Я тебя не понимаю. О какой картине ты говоришь?
— Почему ты не хочешь рассказать мне, что произошло?
— А почему у тебя такие большие уши? И почему у тебя такой длинный нос и болтливый рот? Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь?!
Газета спал в кресле в той же позе, в которой заснул вчера вечером. Его тщедушное тело было почти не заметно среди беспорядка, всегда царящего в кабинете дедушки. Всюду валялись бумаги и счета, пожелтевшие от времени картонные папки громоздились на полках и на громадном письменном столе. Более пятидесяти лет копил дедушка письма и документацию, не соглашаясь расстаться ни с одним клочком бумаги. Несмотря на кавардак, он прекрасно разбирался в этой груде бумаги и мог быстро и без труда найти любой нужный документ.
Быстрым движением дедушка смахнул в ящик стола тонкую картонную папку. Я успела заметить лишь часть надписи, сделанной толстым фломастером: «Адвокаты и нотариусы А.Д.»
— Что в этой папке, дедушка?
— Перестань! Что ты во всё лезешь?! Хочешь чаю? Помогает от нервов.
Нет, только не это! Я подошла к столу:
— Спасибо, деда, я только что пила. Что было в папке, которую ты спрятал в ящик? Тебе опять предложили продать дом? Дают хорошую цену?
Он поднял на меня синие глаза.
— Не морочь голову! Никто ничего не прятал!
Вместо того, чтобы спорить и настаивать я обняла его. У него вырвался тяжкий вдох. Тихий, пугающий вздох, похожий на скрип старой рассохшейся мебели. Мы стояли обнявшись, всё понимая и не произнося ни слова.
Наконец он заговорил:
— Что-то придется продать, Габи. Дом идет вместе с участком. Или я продам дом, или что-то другое… Но больше тянуть нельзя, понимаешь?
Я давно поняла, что знаменитый «капитал» Макса Райхенштейна изрядно поистощился. Но почему это стало волновать его именно сейчас? Много лет торговцы недвижимостью пытались его уговорить, предлагали заманчивые условия — «черные» деньги, «серые» деньги, пытались состряпать выгодные бартерные сделки, но он твердо стоял на своем. Он не доверял банковским счетам и акциям: «Это бумажки, а не деньги! — говорил он сердито. — Имущество — это то, что можно потрогать. Увидеть. Как это, — и он пинал ногой сухую землю двора в Герцлии. — Это — имущество! Когда меня не станет, делайте с участком всё, что хотите, но пока — нет! Нет и нет!»
— Но почему сейчас, дедушка? Что за срочность?
— Потому что здесь эта. Твоя мать. И она давит. Ты знаешь, что она в стране?
— Допустим, знаю. Какое это имеет отношение?..
— С ней не всё в порядке. А тут еще твой отец… Вот тебе и отношение. Этот его «Париж». Теперь поняла? Нужно еще объяснять?
Хватит. Не нужно заходить слишком далеко. Есть вещи, о которых в нашей семье не говорят. Например, папино лечение. Курсы лечения в клинике повторялись часто, длились подолгу и стоили уйму денег.
Но сейчас не время думать о продаже этого участка.
— Послушай, деда, — осторожно начала я. — Я хочу, чтобы вы с Якобом перебрались в папин дом. Всего на несколько дней.
— Зачем?
— Потому что домик Якоба опечатан, и полицейские с детективами рыщут во дворе. Потому что папа уехал, Бой одна, палисадник запущен… Звучит логично, деда?
— Стоит подумать… Завтра поговорим, сейчас я занят, нужно закончить кое-какие дела. — Хорошо, хоть не отказался. Я поцеловала его в сморщенную щеку в знак согласия.
— Понятно. Ухожу.
Дедушка проводил меня до машины. Мы шли по захламленному двору, он обнимал меня за плечи, и его знакомый приятный запах действовал на меня успокаивающе.
— Эта машина, — дедушка положил руку на капот «форда», будто погладил большое животное, — посмотри на нее — такая же старая, как я… Не пора ли ее поменять?
— Она такая же респектабельная, как ты. Папа ее ни на что не променяет.
Всякий раз, ведя машину, папа нежно поглаживает руль, будто вспоминая прикосновения к той женщине…
— Если сделка состоится, то возможно… А так…
— Можно узнать, чем ты занимаешься? О какой сделке идет речь?
Он не ответил. Я села в машину. Он не выпускал ручку дверцы, словно размышлял, не присоединиться ли ко мне.
— Ты слишком худа, тебе надо есть! Может, приедешь завтра, и я приготовлю тебе вурст и картошку с луком и шпеком, как ты любишь?
— Приготовишь мне это в папиной кухне в Рамат-а-Шароне, — подмигнула я ему. Никогда не любила этой тяжелой еды, но что мне стоит пообещать ее съесть? — Папа вернется из своего «Парижа» только через две недели, Бой будет рада, и мне будет намного легче…
Он покачал головой:
— Посмотрим. Езжай и будь осторожна! Завтра обо всем поговорим. Гуте нахт, майн либе.
Я выжала сцепление и перевела рычаг скоростей. Дедушка склонился к открытому окну:
