— Веди себя прилично, — прошептала она, ведя меня в квартиру, освещенную мягким желтоватым светом. — Он по-тря-са-ю-щий…
У окна стоял мужчина. В объявлении полиции о розыске он был бы описан так: бледное лицо, короткие волосы, средний рост, одет тщательно. Я могла бы прибавить пару деталей. Например, на носу у мужчины сидели очки в роговой оправе, выглядевшие очень дорого, — из тех, что продаются в роскошном футляре с сертификатом фирмы, и которые ловкие оптометристы с убедительным взглядом всучивают клиенту.
— Вот! — радостно провозгласила она. — Это Габи! Племянница, о которой я вам рассказывала.
Мужчина взглянул на меня и изобразил счастливую улыбку. Он покровительственно положил руку на тетино плечо, и она сделалась заметно мягче. Что-то наклевывается, тетя? Поклонник? Любовник? А, Рут?..
Рука скользила по ее твердой спине по направлению к ягодицам. Тетя затрепетала от наслаждения, а он, не прекращая, вдруг с улыбкой притянул ее к себе.
— Очень приятно, — сухо сказал он мне. — Михаэль Топаз. Мики. — Он протянул мне вялую руку, увертливую и холодную, как рыба, и сразу же отдернул ее. Михаэлю Топазу, Мики, лет было под сорок, его чрезмерная худоба вызывала беспокойство, а волосы были слишком коротко подстрижены. Прическа совсем не свойственная молодым талантам. Одет он был в белую рубашку и синий пиджак. Несмотря на строгость костюма в европейском стиле, которому он явно педантично старался следовать, вышеупомянутый Топаз без малейшего стеснения открыто меня разглядывал. Его стильные очки не скрывали любопытного взгляда, которым он изучал мою фигуру.
— Откуда ты так поздно? — спросила тетя с липкой фамильярностью.
Я сказала что-то про успех моего кружка в Яффо, и как приятно видеть этих детей счастливыми, когда у них хорошо получается, и еще какую-то педагогическую чепуху… Тетя со своим Топазом молча смотрели на меня.
— Но теперь действительно поздно… — сделала я попытку отступления. — Ты что-то хотела, тетя?
— Михаэль — музеевед, — сообщила Рут так, будто я только что попросила описать достоинства ее гостя. — Он хранитель музея с мировым именем, ведущий реставратор, он учился в «Эрмитаже» у профессора Шимлевицкого — слышала о таком? — насмешливо спросила Рут.
— А как же! — ответила я ей в тон. — Что за вопрос? Сам великий Шимлевицкий! — воскликнула я так, будто мы со Шимлевицким вместе играли в камушки в Рамат-а-Шароне.
— Мики работает в музее искусства в Берлине, — продолжала Рут, а ее нога тем временем не переставая терлась о ногу великого музееведа. — Его пригласили организовать международную выставку в… Угадай, где?
Я молча смотрела на нее. Мне-то что?!
— В Иерусалиме! — воскликнула Рут. — У нас в Иерусалиме! Это будет большая выставка, которая потом отправится в долгий путь по всему миру! Берлин, Париж, Рим, Нью-Йорк…
— Прекрасно, — устало пробормотала я. — Желаю успеха.
— Я хочу ему немного помочь, — кокетливо хихикнула тетя, — ну, ты знаешь — познакомить с нужными людьми, организовать посещение забытых коллекций, открыть нужные двери, и может быть, я смогу еще кое-что ему предложить… Связи, влиятельных людей…
— Мне тоже есть, что предложить, — Топаз ласково похлопал тетю по руке. Я услышала ее вздох. Так держать, тетя!
Мне хотелось сообщить им, что всё это они могут рассказать блохам старушки Бой, но я соблюдала приличия, как и подобает отпрыску семьи Райхенштейн.
— Это очень мило с твоей стороны, тетя Рут, но сейчас я прошу меня извинить, мне необходимо подняться к себе. Игрун уже наверняка сожрал старинные бабушкины подсвечники и принялся за обои.
Топаз засмеялся.
— Игрун — это ее кот, — подхихикнула Рут и жеманно добавила: — Коты очень вероломные существа, не так ли?
Топаз кивнул. Разумеется. Он будет кивать любой глупости, которую она произнесет. Ведь она пообещала свести его с Кадишманом или, по крайней мере, с Гарбузом.
— Не страшно, Игрун подождет, — непреклонно произнесла Рут. — Я хочу, чтобы Мики рассказал тебе о своем новом проекте, о международной выставке, которую он задумал. На ней будут представлены портреты и картины с изображением еврейских женщин за последние двести лет. Тебе известно, что он работал с хранителем музея Алексеем Левински?
— Что ты говоришь?!.. — Я не пыталась скрыть усталость.
— Ты не поняла? С самим Левински!
— Я очень рада. Это имеет отношение ко мне?
— Да. Это имеет отношение к нам, Габи. Мики, расскажите Габи, как будет называться выставка…
— Это еще не окончательно, но я думаю назвать ее «Еврейская красота».
Я прыснула со смеху.
— И эту еврейскую красоту он хочет пополнить твоим портретом?
Но Рут не так-то просто было сбить.
— Мики приехал посмотреть коллекцию семьи Райхенштейн! За этой выставкой стоит кто-то, очень богатый… Правда, Мики? — она игриво взглянула на Топаза, и тот энергично закивал. — Кто-то готов вложить немало денег, чтобы представить эти картины по всему миру, в самых крупных музеях… — Когда Рут думает о деньгах и славе, от ее аристократической сдержанности не остается и следа.
— Отлично, — усталость победила мою вежливость. — Ваш новый проект меня очень радует, но я почти не спала ночью. Я очень устала, так что извините…
— У дочери моего брата очень странное отношение ко сну, — оборвала меня тетя Рут. — Она думает, что если в ее постели нет какого-нибудь…
— Мне не удалось поспать ночью, — срезала я эту заносчивую редиску, — потому что я должна была позаботиться о дедушке, который, кстати, приходится тебе отцом.
— Очень мило, — едко сказала она. — Ну, и как себя чувствует твой дедушка, который, кстати, приходится мне отцом?
Какая человечность!
— Не очень хорошо. Может, позвонишь ему? Он тебе с радостью всё расскажет, а сейчас извините меня… — и я направилась к двери.
Взбегая по лестнице, я каждый прыжок сопровождала благословением в адрес моей милой тетушки. «Паразитка, дебилка, чтоб тебя черви ели, сова лупоглазая, корова австрийская, одноклеточное…»
— Кто одноклеточное? — На пороге моей квартиры сидел Душка и с улыбкой на меня смотрел. Пришел мой избавитель!
Усталость, накопившаяся за весь долгий день, мигом развеялась, а переполнявшая меня злость сменилась безудержным освобождающим хохотом.
— Одно… тут… клеточное, — прохрипела я, давясь от смеха. Душка тоже расхохотался.
— Габи, в чем дело? — голос Рут прервал наш с Душкой концерт. Она стояла в дверях своей квартиры и гневно смотрела вверх. Рядом с ней, явно наслаждаясь зрелищем, стоял Топаз.
— Я думала, ты умираешь от усталости… — Рут насмешливо закатила глаза.
— Рут, ты помнишь Идана? Кажется, вы уже встречались. Он со мной работает. Идан Своленски-Коэн, Душка, — я попыталась говорить ровным голосом, но снова расхохоталась, увлекая за собой и Душку.
— Что с тобой творится, Габи?! Посмотри, на кого ты похожа.
— А на кого я похожа?
— Для девушки твоего возраста это неприлично, — произнесла Рут. Душка испугался.
— Прошу прощения за шум… — пробормотал он, пытаясь подняться с пола. Матерчатый его рюкзак скатился со ступенек, и содержимое вывалилось под ноги Топаза и тети Рут.
— Ничего, ничего, — сказал Топаз отеческим голосом и стал собирать потрепанные учебники и тетради. Затем, поднявшись по лестнице, он протянул Душке рюкзак и, как опытный охотник, замер, выжидая, пока я открою дверь квартиры.
— Вы позволите? — спросил он, входя вслед за Душкой. Не теряя времени, он принялся изучать мрачные картины на стенах. Остановился у портрета Бэлы, дедушкиной бабушки. Мадам была одета в пышное праздничное платье из белоснежного муслина и, слегка отстранившись, обнимала белую собачонку. Морщины на лбу придавали ей задумчивый вид. Похоже, она думала о том, успеет ли художник избавить ее от этого наказания прежде, чем собачонка намочит тщательно накрахмаленный и отглаженный муслин.
— Кто это?
— Бабушка моего дедушки, — коротко ответила я. Душка скрылся в кухне, и за стеной послышался звук льющейся в чайник воды и пение: «Одинокий фонарь на окраине». Я улыбнулась про себя — он фальшивил. Топаз посмотрел на меня и заговорщицки улыбнулся.
— Это впечатляет… — процедил он, расхаживая по комнате.
— Да. Он хорошо поет.
Смех Топаза напомнил звук испорченного мотора.
— Я имею в виду коллекцию. Владелец этой коллекции обладает хорошим вкусом и глубокими знаниями. — Он указал на картину, изображающую пророка Элияху, держащего в руках дрожащего от страха человека. — Элияху расправляется с пророками Ваала, — пояснил музеевед. — Потрясающе! А, кстати, что с вашим дедушкой?
— Всё в порядке. Я уверена, что его обрадует впечатление, которое произвели на вас его картины.
