Несколько секунд Ле Кленш был все так же неподвижен. Только едва заметно покачнулся влево, и губы его, издав легкий хрип, раскрылись.
Мари Леоннек, которая с трудом поняла, что случилось, потому что никто не видел оружия, бросилась к Ле Кленшу, обняла его колени, схватила за правую руку и в смятении повернулась:
— Комиссар! Что это?..
Только один Мегрэ угадал, что случилось. У Ле Кленша был в кармане револьвер, найденный бог знает где, потому что утром, при выходе из тюрьмы, у него не было оружия.
И радист вытащил его из кармана. В течение долгих минут, пока Адель говорила, он, сидя с закрытыми глазами, сжимал рукоятку, ждал, быть может, колебался.
Пуля, вероятно, попала ему в живот или в бок. Пиджак его был сожжен и разорван на высоте бедра.
— Доктора! Полицию! — кричал кто-то.
Появился врач в купальном костюме — он был на пляже метрах в ста от гостиницы. В тот момент, когда Ле Кленш падал со стула, его поддержали. Радиста отнесли в столовую. Обезумевшая Мари шла следом.
У Мегрэ не было времени заняться Аделью и ее любовником. В ту минуту, когда он входил в кафе, он вдруг заметил ее: бледная как смерть, она что-то пила, стуча зубами о края большой рюмки.
Налила она себе сама. Не выпустила бутылку из рук. Налила вторично.
Комиссар не стал больше думать о ней, но сохранил в памяти мертвенно-бледное лицо над розовой блузкой и, главное, стучащие о стекло зубы. Он не заметил Гастона Бюзье: дверь столовой закрыли.
— Освободите зал! — взывал хозяин к клиентам. — Тише! Доктор просит вас не шуметь.
Мегрэ вошел и увидел, что врач стоит на коленях возле Ле Кленша. Г-жа Мегрэ удерживала обезумевшую девушку, которая рвалась к раненому.
— Полиция, — шепнул комиссар врачу.
— Не могли бы вы удалить дам? Его придется раздеть.
— Сейчас.
— Мне в помощь нужны двое. Надо бы вызвать «скорую».
Врач все еще был в купальном костюме.
— Рана серьезная?
— Ничего не могу сказать, пока не прозондирую. Вы понимаете, что…
Да, Мегрэ прекрасно понимал, глядя на страшное зрелище живого мяса, смешанного с клочьями одежды.
Столы были накрыты для обеда. Г-жа Мегрэ вышла, уведя с собой Мари. Какой-то молодой человек в светлых шерстяных брюках робко предложил:
— Если позволите, я помогу вам. Я ученик аптекаря.
Косой луч солнца, совершенно красный, ударил в окно, он был так ослепителен, что Мегрэ пошел задернуть штору.
— Приподнимите ему ноги.
Комиссар вспомнил, что сказал жене после полудня, лениво развалясь в качалке и следя глазами за нескладной фигурой, которая рядом с Мари Леоннек — она была пониже ростом и поживее — двигалась по пляжу: «Птичка, попавшая кошке в лапы».
Капитан Фаллю был убит, как только прибыл в порт. Пьер Ле Кленш неистово боролся, может быть, даже тогда, когда сидел с закрытыми глазами, положив одну руку на стол и держа другую в кармане, в то время как Адель говорила без умолку.
Незадолго до полуночи Мегрэ вышел из больницы. Он подождал там, пока из операционной нe вынесли носилки, на которых под белой простыней лежало что-то длинное.
Хирург мыл руки. Сестра убирала инструменты.
— Попробуем спасти, — ответил хирург комиссару. — Кишечник пробит в семи местах. Рана, можно сказать, паршивая. Еле привели все в порядок. — И он указал на ведра, полные крови, ваты, пропитанной дезинфицирующими средствами. — Здорово пришлось поработать, честное слово.
Персонал был в прекрасном настроении — врачи, сестры и сиделки. Им принесли раненого в тяжелейшем состоянии, грязного, с распоротым и обожженным животом, с обрывками одежды, прилипшими к мясу. Теперь на носилках уносили совершенно чистое тело. Живот был аккуратно зашит.
Дальше будет видно. Может быть, Ле Кленш придет в себя, а может, и нет. В больнице не пытались узнать, кто он такой.
— У него в самом деле есть шанс выкарабкаться?
— Почему бы нет? На войне мы и не такое видели.
Мегрэ немедленно позвонил в гостиницу «Взморье», чтобы успокоить Мари Леоннек. Теперь он уходил из больницы. Дверь бесшумно закрылась за ним — она была хорошо смазана. Вокруг ночь, пустынная улица, маленькие домики обывателей.
Не сделал комиссар и десяти шагов, как перед ним выросла фигура, отделившаяся от стены. При свете фонаря возникло лицо Адели, она в упор спросила:
— Он умер?
Адель, наверное, прождала здесь несколько часов. Лицо у нее осунулось, кольца волос на висках развились.
— Еще нет, — в тон ответил Мегрэ.
— Но умрет?
— Может быть, да, может быть, нет.
— Вы думаете, я сделала это нарочно?
— Я ничего не думаю.
— Это ведь неправда! — Комиссар продолжал шагать. Она шла за ним, и ей приходилось идти очень быстро.
— Сознайтесь, в сущности, он сам виноват. Мегрэ сделал вид, что даже не слушает ее, но она упрямо продолжала:
— Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. На борту он уже чуть ли не говорил о том, что женится на мне. Ну а затем, на берегу… — Она не отступала. Казалось, ею владела повелительная потребность говорить. — Если вы думаете, что я пропащая девка, значит, вы меня не знаете. Но только бывают такие минуты… Послушайте, господин комиссар, вы должны все-таки сказать мне правду. Я знаю, что значит пуля. В особенности если выстрел в упор, в живот. Ему вскрыли брюшную полость? Да?
Чувствовалось, что она бывала в больницах, слышала разговоры врачей, знала людей, в которых не раз стреляли из револьвера.
— Операция удалась? Говорят, это зависит от того, что он ел, перед тем как его ранило…
Это был не мучительный страх. Это было ожесточенное упорство, которое не останавливалось ни перед чем.
— Вы не хотите мне отвечать? Однако же вы прекрасно поняли, почему я тогда так взбесилась. Гастон — подонок, и я никогда его не любила. А вот этот…
— Возможно, он будет жить, — отчеканил Мегрэ, глядя женщине в глаза. — Но если драма, происшедшая на «Океане», не разъяснится до конца, радости ему от жизни будет мало.
Он ждал, что она что-нибудь скажет, вздрогнет. Она лишь опустила голову.
— Вы, конечно, думаете, что мне все известно. Поскольку оба они были моими любовниками. И все-таки клянусь вам… Нет, вы не знали капитана Фаллю. А значит, не можете понять. Он был влюблен, это точно. Приезжал ко мне в Гавр. И ясное дело, такая страсть, в его возрасте, немного подействовала на рассудок. Но это не мешало ему быть предельно дотошным во всем, прекрасно владеть собой, а что касается порядка, так это был просто маньяк. Я до сих пор не понимаю, как это он решился спрятать меня на борту. Но знаю наверняка, что едва судно вышло в море, как он возненавидел меня. Характер его сразу изменился.
— Однако радист-то вас тогда еще не видел.
— Нет. Он увидел меня лишь на четвертую ночь, я вам уже говорила.
— Вы уверены, что в характере Фаллю еще до этого появились странности?
— Может быть, не до такой степени. А потом были дни, когда это становилось невероятным, когда я думала, не сошел ли он с ума.
— И вы совсем не подозревали, в чем причины такого поведения?
— Я думала об этом. Иногда мне казалось, что у них с радистом существует какая-то тайна. Я даже думала, уж не занимаются ли они контрабандой… Нет, больше меня на траулер не затащат! Подумайте, все это длилось три месяца и чем закончилось! Одного убили, едва пришли в порт. Другой… Это правда, что он жив?
Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.
— А где Гастон Бюзье?
— В гостинице… Он прекрасно знает, что сейчас не время мне надоедать: я его за одно слово могу выставить.
— Вы сейчас пойдете к нему?
Она пожала плечами, что означало: «А почему бы и нет?»
Однако к ней вдруг вернулось кокетство. Прежде чем уйти, она прошептала с неловкой улыбкой:
— Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я…
Это было приглашение, обещание.
— Ладно! Ладно! — проворчал он, удаляясь. И толкнул дверь «Кабачка ньюфаундлендцев».
В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел такой шум, словно говорили одновременно человек двенадцать. Как только дверь отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем в зале было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем, несомненно, переговаривались.
Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения пожал ему руку.
— Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш выстрелил в себя из револьвера?
Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько других, которых комиссар уже запомнил.
— Правда, — отозвался Мегрэ. И заметил, что главный механик беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.
— Ну и плавание! — проворчал кто-то в углу с ярко выраженным нормандским акцентом.
Его слова, должно быть, очень хорошо выразили общее мнение, потому что головы присутствующих опустились, кто-то ударил по мраморному столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:
