– Три чашки принес в комнату Иды Грэнсбери официант Рафаль Бобак. Три чашки для трех человек, как и следовало ожидать. Но, когда этих троих находят мертвыми, чашек в комнате оказывается только две.
– Третья стоит в комнате Харриет Сиппель, рядом с ее мертвым телом, – напомнил я.
– Exactement[32]. Вот это и любопытно, разве нет? Когда миссис Сиппель унесла чашку к себе: до или после того, как в нее положили яд? Кроме того, зачем вообще расхаживать по коридорам отеля с чашкой в руках, да еще и ехать с ней в лифте? Если чашка полна, есть риск разлить содержимое, если же она наполовину или почти совсем пуста, тогда какой смысл нести ее куда-то? Ведь люди обычно пьют свой чай в той комнате, где им его налили, n’est-ce pas?
– Обычно – да. Но к этому преступнику, на мой взгляд, определение «обычный» совсем не подходит, – заметил я не без горячности.
– А его жертвы? Разве они обыкновенны? Как они себя ведут? Неужели вы хотите сказать, что Харриет Сиппель принесла в свою комнату чай, села в кресло и приготовилась спокойно его выпить, когда в дверь ее комнаты совершенно случайно постучал убийца и, войдя, обнаружил прекрасную возможность положить ей в напиток цианид? Да и Ричард Негус, как вы помните, тоже вышел из комнаты Иды Грэнсбери с какой-то неизвестной целью, но очень скоро подгадал вернуться к себе, к тому же с бокалом шерри, который ему никто в отеле не давал.
– Ну, если посмотреть на дело с такой точки зрения… – начал я.
Но Пуаро продолжал, словно не заметив, что я признал свое поражение.
– Так вот, Ричард Негус тоже сидит у себя один, с выпивкой, когда некто наносит ему визит. Он тоже говорит: «Да-да, пожалуйста, кладите ваш яд в мой шерри». А Ида Грэнсбери, она сидит все это время в комнате 317 одна и терпеливо ждет прихода убийцы? И очень медленно пьет свой чай. Ведь с ее стороны было бы бестактно допить его раньше, чем появится убийца, – как же он тогда будет ее травить? Куда вольет свой цианид?
– Черт побери, Пуаро, чего вы от меня хотите? Я понимаю в этом деле не больше вашего! Послушайте, а вам не кажется, что три жертвы нашего убийства, возможно, поссорились? Иначе с чего бы им сначала планировать поужинать вместе, а потом вдруг разойтись по своим комнатам?
– Не думаю, чтобы рассерженная женщина, покидая комнату, стала задерживаться из-за чашки недопитого чая, – сказал Пуаро. – Да и вообще, разве чай не остынет, пока она донесет его до комнаты номер 121?
– Я часто пью чай холодным, – сказал я. – Мне даже нравится.
Пуаро приподнял брови.
– Если бы я не знал, что вы человек честный, то я решил бы, что вы меня разыгрываете. Холодный чай! Dégeulasse![33]
– Должен сказать, я тоже не сразу привык, – защищаясь, добавил я. – Зато когда чай холодный, можно не спешить, а выпить его тогда, когда вам удобно, не боясь, что с ним что-то случится. Нет никаких ограничений во времени и никакого беспокойства. А это большой плюс – для меня, по крайней мере.
Тут в дверь постучали.
– Это наверняка Лаццари. Пришел убедиться, что никто не беспокоит нас во время важного разговора, – сказал я.
– Пожалуйста, входите, – откликнулся Пуаро.
Но это оказался не Лаццари, а Томас Бригнелл, тот младший клерк, который заявил, что видел Ричарда Негуса у лифта в половине восьмого.
– А, месье Бригнелл, – сказал Пуаро. – Входите же. Ваш рассказ о событиях вчерашнего вечера пришелся как нельзя кстати. Мы с мистером Кэтчпулом очень вам благодарны.
– Да, очень, – как можно теплее добавил я.
Я вообще готов был сказать и сделать что угодно, лишь бы Бригнелл скорее выложил то, с чем пришел. Было видно, что ему есть что сказать. Но бедняга и теперь выглядел не более уверенно, чем тогда, в столовой. Он тер друг о друга ладони, водя ими поочередно вверх и вниз. Лоб у него вспотел, а лицо было еще бледнее прежнего.
– Я вас подвел, – сказал он. – Я подвел мистера Лаццари, а ведь он был так добр ко мне, так добр… Я не сказал… там, в столовой, я не сказал о том, что… – Он умолк и с новой силой принялся полировать ладони.
– Вы сказали нам неправду? – намекнул ему Пуаро.
– Каждое мое слово было правдой, сэр! – возмущенно воскликнул Томас Бригнелл. – Я сам был бы не лучше убийцы, если бы солгал полиции в таком важном вопросе.
– Не думаю, что вы были бы столь же виновны, месье.
– Я не упомянул о двух вещах. Сэр, я и сказать вам не могу, как сильно меня это огорчает. Понимаете, мне очень тяжело говорить перед комнатой, полной людей. Всегда тяжело. А там мне было еще сложнее, – он кивнул в сторону столовой, – потому что одна из тех вещей, которые я утаил от вас, была комплиментом… мистер Негус сделал мне комплимент.
– Какой же?
– О, незаслуженный, сэр, совершено незаслуженный. Я ведь самый обыкновенный человек. Во мне нет ровным счетом ничего замечательного. Я делаю то, за что мне платят, и, хотя я стараюсь изо всех сил, нет никаких оснований выделять меня и хвалить больше, чем остальных.
– А мистер Негус поступил именно так? – спросил Пуаро. – Выделил вас и похвалил?
Бригнелл моргнул.
– Да, сэр. Я уже говорил: я не напрашивался на похвалу и ничего особенного не сделал. Но, когда я увидел его, а он увидел меня, он сказал: «А, мистер Бригнелл, вы производите впечатление человека, знающего свое дело. Уверен, что могу положиться на вас». И он заговорил о том деле, о котором я вам рассказывал, – о том, что он сам хотел бы оплатить счет.
– И вы не хотели, чтобы сделанный вам комплимент услышали другие, так? – сказал я. – Вы боялись, они могут решить, что вы хвастаетесь?
– Да, сэр. Именно так. Но есть еще кое-что. Как только мы уладили дело со счетом, мистер Негус попросил меня принести ему шерри. Я был тем человеком, кто это сделал. Я предложил принести напиток ему в комнату, но он сказал, что подождет. Я принес ему бокал, он взял его, вошел с ним в лифт и уехал.
Пуаро подался вперед на своем стуле.
– И все же вы ничего не сказали, когда я спрашивал у всех в комнате, кто принес Ричарду Негусу бокал шерри?
Бригнелл ужасно смутился и испугался – казалось, ответ уже вертелся на кончике его языка, но наружу не шел.
– Мне следовало сказать вам там, сэр. Мне следовало описать вам все, что произошло, когда вы спросили. Я глубоко сожалею, что не исполнил свой долг в отношении вас и троих скончавшихся гостей, да упокоит Господь их души. Надеюсь, что, придя к вам сейчас и рассказав обо всем случившемся, я хотя бы частично загладил свою вину.
– Конечно-конечно. Но, месье, мне просто любопытно, отчего вы не рассказали обо всем там, в столовой. Когда я спросил: «Кто из вас принес Ричарду Негусу бокал шерри?» – почему вы промолчали?
Бедный клерк задрожал.
– Клянусь могилой моей дорогой покойной матушки, мистер Пуаро, я изложил вам все детали моей вчерашней встречи с мистером Негусом. Все до единой. Подробнее рассказать об этом просто невозможно – в этом вы можете быть абсолютно уверены.
Пуаро уже открыл рот, чтобы задать другой вопрос, но я успел раньше и сказал:
– Большое спасибо, мистер Бригнелл. Пожалуйста, не волнуйтесь о том, что не рассказали нам все сразу. Я прекрасно понимаю, как это трудно – говорить перед толпой. Мне и самому такое тяжело дается.
Освобожденный, Бригнелл опрометью кинулся к выходу, словно лиса, спасающаяся от гончих.
– Я верю ему, – сказал я, когда он ушел. – Он рассказал нам все, что знает.
– Да, все о своей встрече с Негусом у лифта отеля. То, что он скрыл, касается его самого. Почему он не сказал в столовой о шерри? Я дважды задавал ему этот вопрос, и дважды он уходил от ответа. Только все больше раскаивался, вполне искренне, кстати. Ложь ему претит, но и заставить себя сказать всю правду он не может. Нет, он чего-то недоговаривает! А недоговорка – самая эффективная форма лжи: ее невозможно опровергнуть.
Пуаро внезапно усмехнулся.
– А вы, Кэтчпул, решили, значит, защитить его от Эркюля Пуаро, который безжалостно давил на беднягу, выжимая из него информацию?
– Судя по его виду, он уже дошел до крайнего предела. И потом, то, что он от нас скрывает, по его мнению, никак не относится к нашему делу, но зато касается его лично и доставляет ему немалое смущение. Он человек совестливый, склонный к переживаниям. Чувство долга не позволило бы ему утаить от нас ничего такого, что он сам считал бы важным.
– Из-за того, что вы его отослали, я лишился возможности объяснить ему, насколько важной может оказаться та деталь, которую он от нас скрывает. – Пуаро повысил голос и глядел на меня сердито, не скрывая раздражения. – Даже я, Эркюль Пуаро, еще не разобрался, что тут важно, а что второстепенно. Вот почему я должен знать все. – Он встал. – А теперь я возвращаюсь в «Плезантс», – закончил он внезапно. – Их кофе лучше, чем в отеле месье Лаццари.
– Но ведь сюда едет брат Ричарда Негуса, Генри, – запротестовал я. – Мне казалось, что вы хотите с ним побеседовать.
