Куда он уходил? Никто не знал, где он живет, в каком закутке будет, как зверь, отлеживаться целый день
Г-н Монд ему тоже завидовал. А теперь и г-н Дезире стал чем-то похож на него.
– Что тебе, малыш?
В чулан влетел рассыльный, разумеется к г-ну Рене, все еще занятому едой.
– Хозяин наверху?
– А что?
– Какой-то легавый – я его не знаю – идет сюда. Хочет поговорить с хозяином.
Г-н Рене тут же соскочил со стола, бутерброд исчез; он вытер пальцы, смахнул крошки с лацканов пиджака, притом так быстро, что, казалось, все это проделано одним жестом, и бросился через площадку для танцев, еле удерживаясь, чтобы не побежать, да еще стараясь улыбаться посетителям.
Не успел он добраться до главного входа, ведущего на мраморную лестницу, как дверь открылась и появился человек; вошедший, перед которым залебезил художественный руководитель, оставить пальто в гардеробе не пожелал.
Дезире не спускал с них глаз. Жюли с подружкой уже все поняли. Через глазок было видно, как г-н Рене приглашает инспектора к столу, подальше от танцплощадки, но полицейский качал головой, что-то говорил, продолжая стоять, и г-н Рене через другую дверь вышел в игровой зал. Кое-кто из полицейских, те, что были в хороших отношениях с заведением, имели туда свободный доступ, но поскольку там не все делалось по закону, новеньких приваживать не спешили.
Полицейский, высокий крупный мужчина лет тридцати пяти, ждал, рассеянно осматривая банальное убранство дансинга. Г-н Рене отсутствовал недолго; он появился вновь вместе с хозяином г-ном Додвеном, бывшим нотариусом, который и теперь еще сохранял от своей прежней профессии внешнее достоинство.
Полицейского пригласили пройти в клетушку Дезире, усадили, предложили ему шампанского.
– Пожалуйте сюда, – приговаривал г-н Додвен. Здесь нам будет удобнее беседовать... Рене!
– Да, мсье.
И Рене, который все понимал, достал бутылку хорошего шампанского, подошел к шкафу, протер два бокала.
– У нас здесь, как видите, тесновато.
А г-н Додвен, как всегда красивый, несмотря на мраморную бледность лица, принес из зала два стула с красной бархатной обивкой. – Садитесь. Вы из ниццкой бригады? Нет? По-моему, я вас раньше не встречал.
Дезире не смотрел на них. По долгу службы он следил за залом, где все с нетерпением ждали ухода последних гостей, которые все еще оставались и не давали двум десяткам человек отправиться спать.
Жюли не видела лица Дезире, но знала, что он у себя, и издали делала ему знаки, словно спрашивая: "Ну как там? Что-нибудь серьезное? "
Ответить ей он не мог. Да и к чему? Просто Жюли время от времени нуждалась в контакте с ним, например, строя гримасу, когда была удручена плохо танцевавшим или смешным партнером.
Вполголоса говорили об Императрице, и он стал прислушиваться.
– Неужели умерла? – проронил бывший нотариус подобающим тоном. – Изумительная женщина. И вы говорите, она скончалась после того, как вышла отсюда? Видно, судьба. Однако не понимаю, в какой связи...
Еще вчера Императрица была здесь, чуть ли не в пяти ветрах от невидимого Дезире, который мог разглядывать ее сколько угодно.
Кто же назвал ее Императрицей? Трудно сказать. Без сомнения, это прозвище дали ей на Ривьере уже давно. Дней десять назад Флип, рассыльный, влетел, как сегодня перед приходом полицейского, и объявил г-ну Рене:
– Шикарно! Сама Императрица!
Она вошла, огромная, тучная, желтая от жира, манто нараспашку, вся грудь в драгоценностях. Под опухшими веками безразличные, словно неживые глаза.
Она запыхалась, поднимаясь по лестнице, – «Монико» располагался на втором этаже. Остановившись, словно королева, она ждала, когда ею займутся, как полагается по протоколу. Примчался Рене, сияя и рассыпаясь в любезностях, предложил ей один столик, другой, потом усадил на банкетку, в то время как спутница Императрицы с китайской собачкой на руках шла сзади с подобающей компаньонке скромностью.
В тот вечер Дезире и глазом не моргнул, разве что улыбка его стала чуть горше.
Спутницей Императрицы была его первая жена, Тереза, которую он не видел уже восемнадцать лет. Хотя она очень изменилась, он узнал ее, но не почувствовал ни ненависти, ни злобы, лишь какая-то тяжесть упала ему на плечи, легла на и без того огромный груз, избавиться от которого он больше не мог.
Терезе, пожалуй, теперь уже за сорок: ведь когда они поженились, ей было восемнадцать. Правда, выглядела она старше своих лет. Черты лица застыли, но кожа оставалась розовой – видимо, эту сбивающую с толку неподвижность ей придавал слой румян.
Между тем улыбка у нее – а она улыбнулась несколько раз – осталась почти прежней: робкой, прелестно детской, наивной, той улыбкой, которая годами вводила г-на Монда в заблуждение насчет своей жены.
Скромная, неприметная, она ходила, чуть наклонив голову, и говорила удивительно нежным голосом:
– Как хочешь...
Или:
– Ты же знаешь: мне нравится все, что нравится тебе.
И вдруг все рухнуло: ведь это она коллекционировала в секретере непристойные фотографии, которые мужчины на Больших бульварах суют в руки прохожим; это она снабжала их примечаниями, тщательно копировала, увеличивая размеры членов до неприличия; это она – и муж ее почти не сомневался, хотя предпочитал не углубляться в расследование, – это она не давала покоя их тогдашнему шоферу, забираясь даже к нему в мансарду, а когда он возил ее по городу, заставляла его останавливаться у дверей сомнительных меблирашек.
А потом вновь обретала свою чистую улыбку и склонялась над кроватками детей!
Веки у нее покрылись морщинами, но и в этом была своя прелесть: они наводили на мысль о лепестках цветов, которые, увядая, приобретают небесную прозрачность.
Инспектор уже потягивал шампанское, закуривал гаванскую сигару, которую Дезире торопился вписать в расходную книгу – он нес за это ответственность и сразу же, как требовали правила, должен был подписать накладную у самого хозяина.
Обе женщины живут в «Плацце», рассказывал полицейский, в прекрасном номере с окнами на набережную. Трудно даже вообразить царящие там грязь и беспорядок. Убирать у себя женщины запретили. Их служанка, чешка, словачка или что-то в том же роде, забирала поднос в дверях и подавала им еду в постель, где они лежали сутками. – Когда я вошел туда с моим коллегой, всюду валялись рваные чулки, грязное белье и всякая всячина драгоценности, меха, на мебели разбросаны деньги.
– От чего она умерла? – поинтересовался Додвен.
И поскольку г-н Рене стоял сзади, он сделал ему знак выйти. Инспектор достал из кармана металлическую коробочку, вынул из нее разобранный шприц, который поднес собеседнику, глядя тому прямо в глаза. Бывший нотариус и глазом не моргнул.
– Никогда, – просто сказал он, покачав головой.
– Вот как?
– Клянусь своей дочерью, морфина здесь никогда не было. Вы знаете наше ремесло не хуже меня. Не стану утверждать, что я всегда придерживаюсь правил, – это невозможно. Тем не менее ваши коллеги, которые частенько, просто так, по-дружески заходят сюда, скажут вам, что я человек порядочный и слежу за своими служащими по мере возможности. У меня даже есть человек...
Он кивнул на Дезире.
– ...у меня даже есть человек, который наблюдает за всем происходящим в зале. Скажите-ка, господин Дезире, вы когда-нибудь видели у нас морфин?
– Нет, мсье.
– Вы приглядываете за официантами, рассыльным, цветочницами, когда те подходят к клиентам?
– Да, мсье.
– Видите, господин инспектор, если бы речь шла о кокаине, я, может, и не был бы столь категоричен. Я хороший игрок и не пытаюсь заставить поверить в то, чего нет. Среди женщин, которых мы вынуждены нанимать, рано или поздно неизбежно появляется какая-нибудь любительница кокаина. Однако шила в мешке не утаишь, и я редко когда не замечаю все уже через несколько дней. Такое случилось два месяца назад, но я тотчас навел порядок.
Возможно, инспектор верил ему, возможно, и нет. От нечего делать он бесстрастно рассматривал интерьер, изучал Дезире.
Тому стало не по себе. Через шесть дней после отъезда из Парижа, а точнее на следующий день после пропажи денег, его фотография появилась в газетах, но не на первой полосе, как фото преступников, а на третьей, между двумя объявлениями, словно часть рекламы. Клише было плохое. «Хорошее вознаграждение тому, кто сообщит об этом человеке, который, по всей вероятности, поражен амнезией».
Далее следовали описание одежды, какая была на Норбере в день его исчезновения, и адрес адвоката в Париже, личного адвоката г-жи Монд, того, что вел длившийся уже десять лет процесс из-за дома, который она унаследовала вместе с кузенами.
Монда никто не опознал. Ему и в голову не пришло, что если начались розыски, значит, ключа от сейфа оказалось недостаточно и необходимо его присутствие или по крайней мере подпись.
