Потому-то они завидуют новичкам, тем, кто приезжает, у кого еще сохранились внутренние силы. Есть тут одно словцо, которое они произносят довольно редко: «оканальиться»… Как говорится, игра слов… Потому что раньше всех аборигенов с островов называли «канаки». Так вот, они уже оканальились, понимаете?
Входило ли в понятие «оканальиться» — три или четыре раза на день толкать решетчатую дверь «Английского бара», выждав минуту, чтобы послушать, что творится внутри? Эта пауза стала почти привычной. Оуэну нравилась атмосфера маленького бара, где дремал рыжий кот, а жокей с заспанными глазами выскакивал из-за стойки и можно было спокойно поболтать вдвоем.
Часто, стоя за дверью, он слышал голоса, и тогда майор шел пройтись, пока не уйдут посетители.
— Что касается обеда, угостит он вас на славу! Там стряпает Мариэтт… Наверное, потроха…
— Да, он спросил по телефону, люблю ли я потроха…
— Он их обожает… Они ему обходятся даром, как, впрочем, и спиртное, которое он хлещет с утра до вечера… С другими он ведет себя по-хамски… Из-за этого многие стараются держаться от него подальше… Он может объявить им вот так, прямо в лоб, даже в баре: «Вы, старина, подохнете через полгода… От вас уже идет запах тления… Честное слово, от вас так и несет смертью… Вы гниете заживо…»
Странный вечер! В «Колониальном клубе» почти никого не было. Мрачное, грязное помещение, окнами на лагуну. Еще несколько лет назад в Папеэте не было другого места для общения, и все приходили сюда. Неужели из-за доктора недовольные основали «Яхт-клуб»? Так утверждал Мак-Лин.
— Эта Мариэтт с мужем высадились здесь в один прекрасный день, и никто даже не знал, откуда они взялись и чем собираются заняться. Кажется, он плавал парикмахером на судах из Сан-Франциско и был замешан в каких-то грязных делишках… Они сначала жили «У Мариуса», и доктор ходил туда и все вынюхивал, совсем как пес, который обнюхивает новую сучку, появившуюся в квартале…
Она не красивая, увидите сами, довольно вульгарная особа… С таким прокуренным голосом, точно вышла из бог весть какого заведения… И все-таки уже человек шесть или семь крутилось вокруг нее… И кстати, заметьте, мужчины, которые имеют здесь любых красивых девушек… Они очень быстро разобрались, что муж им — не помеха…
Губернатор тоже не прошел мимо Мариэтт, он нанял ее мужа главным садовником… Не знаю, догадывается ли муж… хотя это не имеет значения…
Потом она им всем порядком надоела, и остался один доктор, и эта связь тянется и по сей день… Он устроил ее в «Колониальный клуб», кажется, он скоро там останется единственным членом, а она заправляет везде — и в баре, и на кухне… Там на столиках разбросаны женское белье и дешевые романы…
В этот вечер доктор был в свежем полотняном костюме. В расстегнутом вороте слегка подкрахмаленной рубашки виднелась толстая красная шея. Он даже побывал у парикмахера и до сих пор благоухал цветочным лосьоном. Он слегка переигрывал, изображая хозяина дома, — заходил за стойку, сам подавал аперитивы.
— Понимаете, сегодня готовит сама Мариэтт. Не знаю, если вы гурман…
Два или три раза он исчезал, затем появлялся, потирая руки.
— Думаю, вы останетесь довольны… Когда вы поживете здесь несколько месяцев, тогда узнаете цену маленьким радостям…
Почему Оуэну вдруг показалось, что его собеседник — падший ангел, который стремится увлечь его в преисподнюю? Это выглядело весьма карикатурно, в манере Эпиналя. Они были ровесники. Во многом похожи. Интересно, не стало ли доктору обидно, когда, разглядев Оуэна вблизи, он отметил, что тот выглядит моложе, что у него ясные глаза, почти нет мешков под глазами и не такая дряблая кожа?
Появилась Мариэтт. На кухне она повязала волосы косынкой, и когда сняла ее, волосы разметались вокруг лица. Она была в комнатных туфлях, платье, надетое на голое тело, подчеркивало ее формы. Она выглядела слегка расплывшейся, с тяжелой грудью, складками жира на талии. Платье так плотно обтягивало живот, что было видно даже углубление пупка.
Бенедикт специально говорил ей «ты». Каждый раз, когда он проходил мимо нее или она оказывалась поблизости, он фамильярно хлопал ее по заду.
И все же ему нельзя было отказать в здравомыслии. Он объяснял:
— Увидите вечером, сколько народу набьется в «Моану». Все уважаемые господа явятся в полном составе. Вчера еще не все были в курсе. Теперь, когда известно, что появилась «новенькая», она уже может рассчитывать на два десятка поклонников. Даже если уродина. А она, кажется, хороша собой… Вы ее видели?
— Мельком…
— Если учесть, что у нее — особый случай, что она вовсе не заурядная пассажирка и провела все плавание в спасательной шлюпке и что из-за нее сошел на берег офицер из команды… Я, кстати, видел этого парня…
Он засмеялся, стараясь придать своему смеху оттенок циничности.
— Ну да, я ходил взглянуть на него, как и все… И вы станете таким, майор… У нас мало развлечений… Сегодня солидные люди вроде меня не поленились зайти к Мариусу, взглянуть на радиста… Некоторые уверены, что он в ближайшие дни покончит с собой. Другие считают, что он убьет женщину… Всем интересно, есть ли у него револьвер… Как вам потроха? Иди, выпей с нами, Мариэтт… Да, конечно, в таком виде… Не идти же переодеваться… Не так ли, майор?
Он ел, пил, говорил без умолку.
— Понимаете, это настоящая драма. Я говорю о Лотте и ее офицере. Вы видели, сколько народу собралось на берегу, когда пришел корабль? И так — каждый раз… Потому что глядя на пассажиров, спускающихся по трапу, каждый думает: «А вдруг произойдет что-нибудь интересное?» И всякий раз — что-то новое… Это чувствуешь сразу. Иногда вновь прибывшие живут здесь неделями, месяцами, не привлекая внимания, и только позже разыгрывается драма.
Вот когда вы сошли на берег, я сразу же вас заметил… Там, на краю острова, живет один английский лорд — он немного похож на вас, только худее и старше… У нас здесь много англичан. Они-то и привлекают к себе самый большой интерес, потому что как никто стараются сохранить респектабельность, а потому держатся дольше всех…
Чуть позже в машине он сказал:
— А как вам Мариэтт? Вам будут говорить, что она мне изменяет, и это правда… Иногда она в таком настроении, что к ней лучше не подходить… Я пытался с ней расстаться… Три недели не появлялся в «Клубе»… Кстати, о Лотте…
Даже те, кто еще не видел ее, называли Лоттой.
— Наверное, Мак говорил вам о ней. Она танцевала в ночном заведении в Колоне… Похоже, Альфред Мужен ее знает… Хотя о том, что она на борту, кажется, не догадывался. Вы часто видели его на шлюпочной палубе?
— Вообще-то ни разу.
— Странная история… По правде говоря, все, кто приезжают сюда, — люди незаурядные… Даже чиновники… Потому что другим и в голову не придет обосноваться на Таити… Когда я вижу нового человека, кто бы он ни был, я говорю себе: «У него где-то есть слабое место», и я его ищу.
— Нашли мое слабое место?
— Возможно… Скажу вам точнее через несколько дней… Что касается Лотты, она остановилась в «Моане»… Не знаю, выпустит ли он ее танцевать сегодня, но уж показать публике не преминет… Оскар — ловкач, он своего не упустит… Второй, Альфред из Панамы, поселился сегодня в домике возле «Моаны», тоже принадлежащем Оскару… Они — не разлей вода… Будут вариться в одном котле… Все перемешается… Радист вскоре явится, будет бродить вокруг да около…
Наступила пауза. Был слышен только шум машины, затем раздался вздох.
— Это мерзко… Вы не считаете, что все это мерзко, майор?
И трудно было понять, говорит он серьезно или в шутку.
— Ну что, я был прав?
Хотя на рейде по-прежнему не было кораблей, в «Моане» собралось больше посетителей, чем в первый вечер. Все столики были заняты, и они с трудом нашли свободные места в углу.
— Смотрите… вот она…
Действительно, возле бара за столиком сидели двое мужчин и женщина, которая притягивала к себе все взгляды. Мужчины были Альфред и владелец заведения Оскар. Между ними сидела женщина, на которую в других обстоятельствах никто не обратил бы внимания даже здесь, если бы не приключение на корабле.
Она слегка улыбалась, чувствуя себя в центре внимания. Словно кинозвезда перед толпой поклонников, она приняла небрежный вид, курила, затягиваясь и выпуская небольшие колечки дыма, изредка наклоняясь к своим спутникам, что-то говоря им вполголоса.
Почти тотчас же Альфред Мужен заметил доктора и Оуэна и тронул Лотту за руку.
— Смотри-ка, — должно быть произнес Альфред, — вот и он. Тот, с седыми волосами.
Да, это он — тот человек, который каждую ночь приносил ей воду, еду и фрукты, тот, кто барабанил по чехлу, словно стучался в дверь, и которого оставили в дураках.
Она с любопытством разглядывала Оуэна, о чем-то расспрашивала соседа, улыбалась.
