— Не знаете ли, есть у нее родственники в Париже?
— Никого.
— Никто к ней никогда не приходит?
— Только я. Убираю у нее в комнате, ношу ей еду и спрашиваю, не надо ли чего.
— А почему ее муж не поселится в деревне или в Бордо, раз его пароход прибывает туда?
— Он ей предлагал. По-моему, она привыкла ко мне. Он думал поместить ее в санаторий, но она отказалась.
— Вы говорите, у нее нет ни родственников, ни знакомых?
— Только мать Дезире, очень старая и тоже совсем уже слабая; она приходит к ней каждый месяц и всегда приносит коробку шоколадных конфет. Бедная женщина не смеет признаться ей, что она не любит шоколад, и отдает его мне для моей дочери.
— Вам больше нечего сообщить?
— А что еще можно сказать? Это хорошие люди, и живется им совсем нелегко. Для мужчины не сладко иметь больную женщину, а для женщины не сладко…
— Скажите, мадам Келлер, в тот вечер, когда раздался выстрел, вы к ней не поднимались?
— Поднималась.
— В какой момент?
— О, гораздо позже. Молодого человека уже увезли в карете «Скорой помощи». Я перешла через улицу посмотреть на то место, где он упал, и послушать, что говорят люди. На тротуаре была кровь. Я заметила свет в окне мадам Бурсико и подумала, что бедняжка, должно быть, страшно перепугана. Потом, примерно через полчаса, я поднялась к ней. Она ждала меня: она знала, что я приду ее успокоить.
— Что она вам сказала?
— Ничего. А я сообщила ей обо всем, что случилось.
— А она вставала?
— Кажется, она подходила к окну. Врач запрещает ей ходить. Но я уже объясняла вам, что она не всегда слушается.
— Нервничала?
— Нет. Под глазами у нее были круги, как обычно, потому что она почти не спит, несмотря на снотворное. Я приношу ей книги, но она их не читает.
Четверть часа спустя Мегрэ с телефонной трубкой в руках, устремив взгляд на маленькое объявление под копилкой, уже говорил с Объединенным грузовым пароходством.
Все, что консьержка сообщила ему о Бурсико, было правдой: в компании его очень уважали. Пароход прибыл в Бордо по расписанию, и Бурсико успел сесть в поезд, уходящий с вокзала Монпарнас сразу после полуночи.
Значит, не он стрелял в Жанвье.
Только что Мегрэ повесил трубку, как чей-то голос произнес у него над головой:
— Вы не подниметесь ко мне, месье комиссар?
Это была мадемуазель Бланш; ее дверь часто оставалась полуотворенной, и сейчас она, должно быть, слышала его разговор по телефону. С тех пор как в доме появился Мегрэ, ее знаменитый дядюшка не отваживался приходить к ней, а значит, он, вероятно, с большим, чем кто-либо, нетерпением ждал окончания следствия.
— Не знаю, имеет ли это значение, но я услышала, что вы говорите по телефону, и мне пришла в голову одна мысль.
Комната была полна табачного дыма. На столике возле постели стояла тарелка с пирожными, мадемуазель Бланш была, как всегда, в халате, и было видно, что под халатом на ней ничего нет. Ее бесстыдство было спокойное, бессознательное.
— Садитесь. Простите, что я заставила вас подняться. Это по поводу людей, живущих напротив.
Сидя на краю постели, скрестив ноги, она протянула ему тарелку с пирожными.
— Спасибо, не хочется.
— Заметьте, что я их не знаю и никогда с ними не разговаривала. Но я почти весь день дома и, не вставая с постели, могу смотреть в окно. Я не особенно любопытна.
Это была правда. Она, должно быть, интересовалась только собой да еще героями романов, которые читала один за другим.
— И все-таки я, сама не знаю почему, заметила одну деталь. Бывают дни, когда их шторы подняты весь день и сквозь кружевные занавески мне видна женщина, лежащая в постели.
— А в другие дни?
— В другие дни штора опущена с утра до вечера, и они даже не открывают окно, чтобы проветрить комнату.
— Это часто бывает?
— Довольно часто, я даже удивилась. В первый раз подумала: уж не умерла ли эта женщина? Потому что я привыкла видеть ее в постели… Я говорила об этом мадемуазель Клеман…
— Давно это началось?
— О да…
— Несколько месяцев тому назад?
— Раньше. Уже года два. Я заметила это через несколько недель после того, как поселилась здесь.
Меня это особенно удивило, потому что было лето и в предыдущие дни окна весь день были широко раскрыты.
— Вы не знаете, это бывает через определенные промежутки времени?
— Я не обратила внимания. Но иногда это продолжается по три дня.
— Вы никого другого не видели в комнате?
— Только консьержку. Она бывает там каждый день по нескольку часов. Да, я забыла, разумеется, бывает еще доктор.
— А доктор часто приходит?
— Смотря что вы называете частым. Может быть, раз в месяц. Я же не все время смотрю в окно.
— Вспомните, прошу вас, сразу после выстрела штора у них была опущена?
— Не думаю. Когда она опущена, то видно светлое пятно, потому что штора кремовая. Мне кажется, наоборот, было черное пятно от окна, открытого в неосвещенной комнате.
Когда Мегрэ спустился, мадемуазель Клеман, как обычно, не вышла ему навстречу. Может, она ревновала его к мадемуазель Бланш?
— Это опять я, — заявил Мегрэ, входя в комнату мадам Келлер.
— Я как раз собираюсь отнести обед мадам Бурcико.
— Скажите, бывает так, чтобы она целый день лежала с опущенными шторами?
— Целый день? Да иногда и по три и по четыре дня!
Сколько я ей ни говорила…
— А чем она объясняет то, что живет в полутьме?
— Видите ли, месье комиссар, больных ведь трудно понять. Иногда меня просто зло берет. А потом я ставлю себя на ее место и думаю, что я, наверное, была бы еще хуже. По-моему, временами у нее бывает неврастения. Я говорила об этом доктору.
— И что он ответил?
— Чтобы я не беспокоилась. У нее бывают такие приступы, когда она меня просто ненавидит, честное слово! Она не только заставляет меня опускать шторы или сама их опускает, но еще запрещает мне наводить порядок. Говорит, что у нее мигрень, что малейший шум, малейшее движение в комнате просто сводят ее с ума.
— И это бывает часто?
— К сожалению, часто.
— Но она все-таки что-то ест?
— Как обычно. В такие дни она разрешает мне только постелить ей постель и вытереть пыль в спальне.
— Сколько у них комнат?
— Четыре да еще чулан и уборная. Там две спальни, из которых одной никто не пользуется, столовая и гостиная, где тоже никого не бывает. Они платят недорого, потому что месье Бурсико живет здесь уже больше двадцати лет. Поселился тут раньше меня.
— И мадам Бурсико тоже?
— Они поженились лет пятнадцать тому назад, оба уже были не молоды.
— Сколько ей лет?
— Сорок восемь.
— А ему?
— На будущий год исполнится шестьдесят. Он признался мне в этом, когда сообщил, что скоро уйдет на пенсию и квартира освободится.
— Вы говорили, что носите письма мадам Бурсико на почту?
— Сама я их не ношу. Когда почтальон бывает здесь, он забирает их у меня.
— Кому она пишет?
— Мужу. Иногда свекрови.
— А много писем она получает?
— Да, от мужа. Свекровь-то ей никогда не пишет.
— А больше никаких писем она не получает?
— Редко. Случалось, что я носила ей конверты, адрес на которых был напечатан на машинке.
— Сколько раз это было?
— Четыре или пять. В остальном — письма от газовой или электрической компании или какие-нибудь рекламы.
— Есть у них телефон?
— Поставили пять лет назад, когда она заболела.
— Не говорите ей о нашем разговоре, ладно?
— Я уже говорила, что вы о ней расспрашивали.
— Напрасно? Я всегда стараюсь чем-нибудь ее заинтересовать. Сказала, что вы расспрашиваете обо всех, кто живет на этой улице. Я пошутила, что если бы ее муж вернулся на несколько часов раньше, то на него бы пало подозрение. Простите меня.
— Как она на это реагировала?
— Совсем не реагировала. Она, кажется, очень плохо себя чувствует. Я не удивлюсь, если завтра или послезавтра у нее начнется мигрень.
— Теперь отнесите ей обед и передайте, что я хочу с ней поговорить. Скажите, что я расспрашиваю всех жильцов и мне надо задать ей два-три вопроса.
— Сейчас?
— Я вернусь через несколько минут.
Ему хотелось подышать свежим воздухом и зайти к овернцу выпить белого вина.
Сквозь занавески гостиной мадемуазель Клеман следила за ним, и он чуть было не показал ей язык.
где речь пойдет о беззащитной женщине, лежащей в постели, и о комиссаре, который становится свирепым
В сущности, ему нужно было придать себе смелость.
Уже в последние дни, когда он был вынужден беспокоить супружеские пары, мирно поглощавшие суп, и задавать вопросы, ему было не по себе.
Мадам Бурсико он знал только по частям: сначала заметил в окне ее обнаженную руку в первый день, когда уезжал ее муж, потом увидел ее лицо и очертания худого тела под простыней. У нее, казалось, не было возраста: исхудалое бледное лицо походило на лики святых, и он с неловкостью вспоминал два-три случая, когда их взгляды, брошенные через улицу, встретились. Знала ли она, кто он? Или просто принимала за нового жильца мадемуазель Клеман?
