Были еще соседи: мужчина, уехавший утром из дому с тяжелым, как у коммивояжера, чемоданом, женщина, вытряхивавшая в окно пыльную тряпку, и кто-то совсем наверху, под крышей, где до поздней ночи горел свет.
Что тут можно было обнаружить, даже если тщательно прочесать улицу? Большинство, конечно, оказались бы такими, каких называют порядочными людьми. Богатых не нашлось бы. Несколько бедняков. Вероятно, обнаружились бы и подонки.
Ну а убийца?
Овернец нахмурил густые брови, услышав, как Мегрэ, у которого в руках была еще кружка с пивом, рассеянно произнес:
— Рюмку белого вина!
Может быть, он забыл о только что выпитых трех кружках пива?
А когда, немного погодя, комиссар пересекал улицу, хозяин бистро проводил его глазами и, покачав головой, пробормотал:
— Странный тип!
Ведь в чьих-нибудь глазах мы всегда кажемся странными.
в которой Мегрэ делает множество заметок, чтобы убедить себя в том, что он работает, и в которой мадемуазель Клеман не всегда оказывается милосердной
Наверное, она делала это нарочно. Это был ее способ вести забавную маленькую войну. Хоть она и была удивительно легкой для своих габаритов, ей незачем было взбираться по лестнице на третий этаж, когда она могла просто позвать его снизу.
Может быть, она хотела подчеркнуть, что он очень крепко спит. Правда, с ним это бывало, особенно по утрам. Мадам Мегрэ тоже дразнила его по этому поводу. Другое дело, когда он засыпал днем. Так вот, постучав к нему в дверь, мадемуазель Клеман почти сразу же открывала ее.
— Простите. Я думала, вы работаете. Вас к телефону.
При этом глаза ее блестели весело и выражали дружеское расположение.
Это касалось только их двоих и другим было бы непонятно. Мегрэ на нее дулся. Это факт. Уже целых два дня. Он по крайней мере десять раз в день выходил из дома и снова возвращался. Каждый раз она нарочно попадалась ему на дороге, и на лице ее, казалось, было написано: «Ну как, будем друзьями?»
Он делал вид, что не замечает ее, или отвечал ворчанием на эти авансы.
Вот уже два дня, как шел дождь, и только время от времени луч солнца пронизывал облака.
— Алло! Да, это я…
— Вы помните некоего Мейера, шеф?
Он был уверен, что она подслушивает из гостиной или из кухни, и, может быть, поэтому ворчливо ответил:
— В телефонной книге Мейеров, наверное, наберется страниц на десять.
— Это кассир с бульвара Итальянцев; он сбежал.
Только что получил о нем сведения. Голландская полиция обнаружила его в Амстердаме, в обществе молодой рыжеволосой женщины. Что будем делать?
Можно было подумать, что Мегрэ намеренно не заходит на набережную Орфевр. Дом на улице Ломон стал словно бы филиалом уголовной полиции, и случалось даже, что главный начальник звонил ему сюда по телефону.
— Это вы, Мегрэ? Тут следователь спрашивает меня по поводу дела Пьерко…
Повесив трубку, Мегрэ снова с наслаждением погружался в покой своего закоулка.
Уборщица в мужских башмаках его боялась и быстро пряталась, заслышав его шаги. Другие тоже смотрели на него немного смущенно и даже тревожно, как будто побаивались, что из-за какого-нибудь пустяка подозрение может пасть на них.
В общем, только мадемуазель Клеман не принимала его всерьез и улыбалась ему, уверенная в том, что когда-нибудь он сбросит с себя маску. По мелочам она окружала его вниманием. Утром по собственному почину ставила у его двери чашку кофе. Вечером на столе в маленькой гостиной всегда оказывалась бутылка пива, и Мегрэ под тем или иным предлогом обязательно туда заходил.
Если бы Мегрэ спросили, что он здесь делает, он, наверное, ответил бы, что и сам не знает.
Мегрэ сделал здесь множество заметок, чем, в общем, занимался редко. Расспрашивая кого-нибудь, он вытаскивал из кармана свою большую черную записную книжку, стянутую резинкой, и записывал то, что ему говорили. Потом у себя в комнате, когда ему до тошноты надоело смотреть в окно, садился у стола и переписывал свои заметки.
Как только в каком-нибудь доме напротив начинала шевелиться занавеска, Мегрэ вставал и подходил к окну, потом снова садился за свои заметки.
Эжен Лотар — 32 года, родился в Сент-Этьенне. Сын железнодорожного служащего. Страховой агент в Национальном страховом обществе. Три года назад женился на Розали Мешен, родившейся в Бенувилле, близ Этрета (низовье Сены).
Бланш Дюбю — 22 года, родилась в Шатеньере (Вандея). Драматическая актриса. Не замужем.
Все было до безнадежности банально. Эти люди приехали в Париж из разных уголков Франции и даже Европы и в конце концов приблизились к дому мадемуазель Клеман.
Криделька, хотя и говорил на ломаном французском языке, ждал получения французского гражданства. Сафт уже получил его.
Мегрэ допросил их всех, иных даже по нескольку раз. Он побывал в их комнатах, видел их кровати, зубные щетки на умывальниках, спиртовки или бензиновые горелки, на которых они готовили себе еду.
Он расспрашивал всех о самых интимных подробностях их жизни, глядя на них своими крупными глазами, которые в эти минуты принимали безучастное выражение.
Ну и что с того? Нигде: ни в стенных шкафах, ни под столами и диванами, ни под матрацами — он не нашел кольта с барабаном, из которого стреляли в Жанвье.
Бедный Жанвье! Комиссар даже не ходил больше к нему в больницу, а только звонил два раза в день сиделке, и она иногда переносила аппарат к постели раненого, который здоровался с Мегрэ незнакомым свистящим голосом.
Некоторые люди, которых Мегрэ прежде никогда не видел, за эти три дня так примелькались ему, что впоследствии он, наверное, будет здороваться с ними, принимая их за знакомых.
Вот, например, женщина с пыльной тряпкой в руках смотрела в его сторону почти каждый раз, как он выглядывал в окно, и в глазах у нее он читал упрек, что такой крупный и сильный человек мог бы заняться и другой, более серьезной работой. Это была вдова, мадам Булар, муж которой служил когда-то в дорожном ведомстве.
В квартале из шести домов Мегрэ насчитал пять вдов. По утрам они ходили на рынок на улицу Муфтар. Когда возвращались, из сумок у них торчал салат или зеленый лук.
Мегрэ почти мог бы теперь сказать, что все эти люди едят, в какое время, когда и как ложатся спать, в котором часу на их ночных столиках начинают звонить будильники.
На втором этаже, например, немного пододвинули кровать, чтобы приблизить ее к окну. Из этой комнаты однажды утром вышел мужчина с чемоданом и поехал на вокзал Монпарнас.
По ночам, в разное время, в этой комнате часто зажигалась лампа, но на шторах не появлялось никакой тени.
Женщина, которая жила там, была больна. Целые дни она проводила в постели. Около десяти утра к ней приходила консьержка, открывала окно и начинала уборку.
В окне мансарды иногда появлялась служанка старушки рантьерши, тоже вдовы. Служанка ночевала там и каждую ночь принимала мужчин.
Мегрэ повторил работу Воклена, допросил всех без исключения, всех, кто мог что-либо видеть или слышать. Для этого ему приходилось стучать к ним в дверь, когда они завтракали, или вечером после обеда. Были такие, с которыми он беседовал по два раза.
— Я уже сказал инспектору все, что знал, — отвечали ему.
Он все-таки садился, независимо от того, приглашали его или нет. Это была старая уловка. Когда люди видят, что вы сели, они теряют надежду отделаться от вас за несколько минут и начинают говорить подробнее.
— Что вы делали в прошлый понедельник в десять часов вечера? — Он добавлял: — В тот вечер, когда на улице раздался выстрел.
Его большая записная книжка внушала им уважение. Большинство старались вспомнить.
— Собирался лечь спать.
— Окна у вас были закрыты?
— Кажется… Постойте…
— Ведь было очень тепло.
— Если не ошибаюсь, одно окно было полуоткрыто.
Эта работа требовала много терпения. Он брал с собой заметки Воклена. Иногда показания совпадали, иногда нет.
Уже три раза он начинал составлять нечто вроде расписания, в которое все время приходилось вносить поправки.
Потом он шел выпить рюмку белого вина или съесть что-нибудь в бистро у овернца. Его там уже считали постоянным посетителем. С утра ему сообщали, какие сегодня готовятся блюда, и жена хозяина с туго стянутыми на макушке волосами добавляла:
— Если только вы не пожелаете заказать какое-нибудь особое лакомое блюдо…
Большей частью он даже не надевал пальто. Поднимал воротник пиджака, опускал поля шляпы и, слегка сгорбившись, переходил улицу. Некоторые женщины, к которым он приходил в таком виде, чтобы расспросить их, пристально смотрели на его ноги, чтобы напомнить о половике у дверей.
— Вы уверены, что не слышали шагов?
Его последнее резюме, в пятницу в четыре часа пополудни, когда он вернулся от овернца, было приблизительно следующее:
«Дом Клеман. Десять часов двадцать минут (за несколько секунд до выстрела).
