— Сегодня ты обедаешь с нами. Да, да, старина.
Сейчас жена вышла, но если к ее возвращению тебя не будет, она разозлится, зачем я тебя отпустил.
Я объяснил, что мне совершенно необходимо уехать поездом шесть пятьдесят шесть: у меня на сегодня назначено двум больным, а тут еще Арманда надавала кучу поручений.
Словом, фатальное стечение обстоятельств. Я битых два часа бегал по магазинам. Потерял бог весть сколько времени, подбирая пуговицы, хотя их преспокойно можно было найти и в Ла-Рош. Купил несколько безделок дочкам. А дождь зарядил с самого утра, и, перебираясь из магазина в магазин, я всякий раз прорывался сквозь завесу сверкающих струй.
И вот я очутился в вестибюле вокзала в обществе женщины, которую не знал, которую даже толком не разглядел. Мы стояли с ней в пустой и просторной камере хранения. Кладовщик решил, что мы едем вдвоем. Если б не эта пустота, обволакивавшая нас и наводившая на мысль о некоей общности, я, скорее всего, с самым естественным видом постарался бы уйти.
Но я не осмелился. Я видел, что моей спутнице холодно: на ней был темный английский костюм, элегантный, но легкий и короткий не по сезону; на голове — забавная крошечная шляпка, нечто вроде сдвинутого на лоб цветка из атласа. Несмотря на косметику, лицо у нее было бледное. Ее опять затрясло, и она выдавила:
— Пойду выпью чего-нибудь горячего: надо согреться.
— В буфет?
— Нет, там ничего путного не бывает. Мне кажется, я видела где-то поблизости американский бар.
— Вы впервые в Нанте?
— Приехала сегодня утром.
— Надолго в Ла-Рош?
— Может быть, на годы, а то и навсегда. Все будет зависеть от вашего приятеля Боке.
Мы направились к выходу. Я придержал дверь:
— Вы позволите?
Она даже не ответила. Мы пересекли площадь, увертываясь от машин, втянув голову в плечи и все убыстряя шаг из-за проливного дождя.
— Погодите. Я подъехала вот сюда, верно? Значит, это налево. Зеленая неоновая вывеска сразу за углом.
Я мог бы поужинать у своих друзей Гайаров или еще человек у двадцати: они всегда обижались, если, наезжая в Нант, я не заглядывал к ним.
Я не бывал в баре, куда мы направлялись, — он открылся совсем недавно: узкий, скудно освещенный зал с темными панелями по стенам и высокими табуретами у стойки. В мои студенческие годы таких заведений в провинции не было, и я к ним не привык.
— Бармен, один розовый.
Обычно я пью мало. А тут я уже выпил у Гайаров.
Спирт, настоенный на малине, — коварная штука: проходит незаметно, а крепость — семьдесят градусов. Короче, не зная, что выбрать, я тоже заказал розовый коктейль.
Я предпочел бы, господин следователь, не говорить, какой она предстала мне в тот вечер, но тогда вы ничего не поймете и письмо мое окажется никчемным. А говорить об этом, уверяю вас, трудно, особенно теперь.
Трудно, Мартина, не правда ли?
И все потому, что очень уж это было заурядное существо! Она живо взобралась на табурет и — это сразу стало видно — почувствовала себя в своей стихии: такое времяпрепровождение, такая более или менее помпезная обстановка соответствовали ее представлениям о жизни.
Равно как и сигареты. Она курила одну за другой, оставляя на каждой следы помады, и, говоря с барменом, щурилась от дыма. (Не терплю женщин, которые гримасничают, когда курят!) — Мне джину поменьше.
Она потребовала оливок. Расправилась с гвоздичной палочкой. Не успев защелкнуть сумочку, вновь открыла ее, вытащила пудреницу и помаду. А когда женщина орудует губной помадой, мне всегда невольно приходит на ум сравнение с сукой в течке, которая лижет себе известное место.
Я был раздражен и в то же время послушен. Раз уж речь зашла о собаках, скажу еще несколько слов, чтобы вы меня правильно поняли. Я люблю больших, сильных, умных псов, сознающих свою силу. Но мне противны неугомонные шавки, гоняющиеся за собственным хвостом и постоянно требующие к себе внимания. Вот такой шавкой и казалась мне моя спутница.
Она существовала для того, чтобы на нее смотрели. Без сомнения, считала себя очень хорошенькой. Верила в это.
Да, чуть не забыл — немного позже она сама заявила:
— А ваш приятель Боке не из тех мужчин, что спят со своими секретаршами? Мы с ним встретились всего один раз, и то случайно, так что я не успела задать ему этот вопрос.
Не помню, что я ответил, — очень уж все было глупо!
Да ей и не нужен был ответ: она слушала только себя.
— Интересно, почему все мужчины бегают за мной?
Не из-за красоты, конечно, — знаю, я не красавица. Наверно, дело в обаянхи…
На меня, во всяком случае, ее обаяние не действовало.
Наши бокалы опустели, и, так как бармен не потрудился наполнить их снова, мне пришлось повторить заказ.
Незнакомка была худышкой, а я не любил худышек.
Она была смуглой, а я отдаю предпочтение блондинкам.
Да и вообще она смахивала на обложку иллюстрированного журнала.
— Ла-Рош — подходящее местечко?
Что за манера выражаться!
— Недурное.
— Развлечься там можно?
— Была б охота.
В зале было всего несколько клиентов, преимущественно завсегдатаев — обычное дело для таких заведений в провинции. Я замечал, что в любом городе это люди примерно одинакового типа, с одинаковой манерой одеваться и одинаковым словарем.
Она поочередно разглядывала их. Чувствовалось, что она не может жить, если ее не замечают.
— До чего противный старикашка!
— Который?
— Вон тот, в левом углу. На нем еще такой светлый спортивный костюм. Во-первых, светло-зеленое ему не по возрасту. Особенно вечером и не в сезон. Он улыбается мне вот уже десять минут. Если не перестанет, я пойду и спрошу, чего ему надо.
Через минуту она вспылила:
— Пойдем, не то я запущу ему бокалом в рожу!
Мы вышли. Дождь не переставал. Как в Кане, в вечер знакомства с красной шляпкой. Но в тот момент я ни на минуту не вспомнил о Кане.
— Поедем-ка лучше ужинать, — предложила моя спутница.
Мимо катило такси. Я остановил его, и мы расположились на заднем сиденье, в сырой темноте.
Внезапно мне подумалось, что я впервые сижу вечером в такси с незнакомой женщиной. Я смутно различал молочное пятно ее лица, красную точку сигареты, стройные ноги в светлых шелковых чулках. Вдыхал запах ее одежды, мокрых волос.
Запах волос — вот единственное, что меня возбуждало, если я вообще испытывал возбуждение.
— Не знаю, раздобудем ли мы столик в такой час, но ужинать лучше всего у Франсиса.
Это один из самых замечательных ресторанов во Франции: трехэтажное здание, небольшие тихие залы без лишней роскоши, метрдотели и официанты патриархального вида — все они служат в заведении с его основания.
Нам дали столик на антресолях, у окна, сквозь которое мы могли наблюдать за нескончаемым шествием зонтиков у нас под ногами. Довольно занятное зрелище!
— Для начала бутылку муската, доктор? — осведомился Жозеф, мой давний знакомый.
— Выходит, вы врач, — удивилась она. — Поэтому и назвали господина Боке своим клиентом?
У Франсиса не просто едят, а наслаждаются едой.
К козленку со сморчками понадобилось старое бургундское. Потом нам подали коньяк собственной выдержки в дегустационных рюмках. Спутница моя тараторила без умолку — о себе, о своих знакомых, которые все как на подбор оказались важными персонами.
— Когда я была в Женеве… Прошлый год у «Негреско» в Ницце…
Я узнал, что ее зовут Мартиной. С Раулем Боке она встретилась случайно в одном из парижских баров — он большой их любитель; в час ночи он предложил ей стать его секретаршей.
— Я соблазнилась перспективой пожить в провинциальном городишке… Вы мне верите? Понимаете меня? Но я предупредила вашего приятеля: спать с ним я не собираюсь.
В три часа ночи, господин следователь, я лежал с ней в постели и был так неистов, что иногда она украдкой бросала на меня взгляд, в котором читались не только любопытство и удивление, но и подлинный испуг.
Не знаю, что на меня накатило, но я словно с цепи сорвался.
Вы поняли, как нелепо мы познакомились. То, что последовало, оказалось еще нелепей.
Разумеется, был момент, может быть, довольно продолжительный, когда я совсем захмелел. Я, например, плохо помню, как мы ушли от Франсиса. Сперва под предлогом, что я обмывал здесь свой врачебный диплом, я, чересчур возвышая голос и жестикулируя, требовал, чтобы старый Франсис самолично явился чокнуться с нами. Потом схватил стул, ничем не отличавшийся от остальных, и принялся настойчиво уверять, что именно на нем сидел в тот пресловутый вечер.
— А я вам говорю: это он, и вот доказательство — зарубка на второй перекладине… С нами еще был Гайар…
Черт бы побрал этого Гайара! Он на меня разозлится: я должен был ужинать у него. Вы не скажете ему, что я был у вас, Франсис? Честное слово?
Ушли мы пешком. Это я настоял на прогулке наперекор дождю. Улицы были почти безлюдны, лужи от дождя перемежались лужицами света, с балконов и карнизов срывались тяжелые капли.
